Алкая покоя 0 (0)

Пусть кровь течет из раны, пусть
Из глаз струятся слезы чаще.
Есть тайная в печали страсть,
И нет бальзама плача слаще.

Не ранен ты чужой рукой,
Так должен сам себя ты ранить,
И богу воздавай хвалу,
Коль взор начнет слеза туманить.

Спадает шум дневной; идет
На землю ночь с протяжной дремой, —
В ее руках тебя ни плут
Не потревожит, ни знакомый.

Здесь ты от музыки спасен,
От пытки фортепьяно пьяных,
От блеска Оперы Большой
И страшных всплесков барабанных.

Здесь виртуозы не теснят
Тебя тщеславною оравой,
И с ними гений Джакомо
С его всемирной клакой славы.

О гроб, ты рай для тех ушей,
Которые толпы боятся.
Смерть хороша, — всего ж милей,
Когда б и вовсе не рождаться.

Аутодафе 5 (1)

Блеклый розан, пыльный локон,
Кончик банта голубого,
Позабытые записки,
Бредни сердца молодого, —

В пламя яркое камина
Я бросаю без участья,
И трещат в огне остатки
Неудач моих и счастья.

Лживо-ветреные клятвы
Улетают струйкой дыма,
И божок любви лукавый
Улыбается незримо.

И гляжу, в мечтах о прошлом,
Я на пламя. Без следа
Догорают в пепле искры, —
Доброй ночи! Навсегда!

Напутствие 0 (0)

Большая дорога — земной наш шар.
И странники мы на свете.
Торопимся словно бы на пожар,
Кто пеший, а кто и в карете.

Мы машем платком, повстречавшись в пути.
И мчимся, как от погони;
Мы рады б друг друга прижать к груди.
Но рвутся горячие кони.

Едва лишь тебя на скрещенье дорог
Успел, о принц, полюбить я.
Как снова трубит почтальона рожок —
Обоим трубит отбытье.

Отходящий 0 (0)

Мирских волнений и страстей
И след исчез в душе моей.
Мертво все то, что сердце жгло,
Когда я ненавидел зло,
И я ли сам иль милый друг
В беде — ни до чего вокруг
Мне дела нет. Лишь смерть одна
Во мне жива, и вот она
Задернуть занавес идет.

Спектакль окончен, и народ,
Зевая, повалил домой, —
Родной немецкий зритель мой!
Людишкам добрым перед сном
Пожрать бы да запить вином.
Рюмашку — хлоп! И смейся, пой…
Гомеров так сказал герой:
«Везде — и в Штуккерте, пожалуй, —
Живой филистер, хоть самый малый,
Счастливей, чем призрак, чем сам Пелид,
Что в темном царстве душ царит».

Умирающие 0 (0)

Солнца, счастья шёл искать…
Наг и плох вернулся вспять,
И бельё и упованья
Истаскал в своём скитаньи.

Скуден силой, худ лицом…
Но — утешься! близок дом.
Как у матери любимой,
Сладко спать в земле родимой.

А иной в пути стал хром —
Не вернётся в отчий дом,
Плачет в горе безутешном…
Боже! Смилуйся над грешным!

Афронтенбург 0 (0)

Прошли года! Но замок тот
Еще до сей поры мне снится.
Я вижу башню пред собой,
Я вижу слуг дрожащих лица,

И ржавый флюгер, в вышине
Скрипевший злобно и визгливо;
Едва заслышав этот скрип,
Мы все смолкали боязливо.

И долго после мы за ним
Следили, рта раскрыть не смея:
За каждый звук могло влететь
От старого брюзги Борея.

Кто был умней — совсем замолк.
Там никогда не знали смеха.
Там и невинные слова
Коварно искажало эхо.

В саду у замка старый сфинкс
Дремал на мраморе фонтана,
И мрамор вечно был сухим,
Хоть слезы лил он непрестанно.

Проклятый сад! Там нет скалы,
Там нет заброшенной аллеи,
Где я не пролил горьких слез,
Где сердце не терзали змеи.

Там не нашлось бы уголка,
Где скрыться мог я от бесчестий,
Где не был уязвлен одной
Из грубых или тонких бестий.

Лягушка, подглядев за мной,
Донос строчила жабе серой,
А та, набравши сплетен, шла
Шептаться с тетушкой виперой.

А тетка с крысой — две кумы,
И, спевшись, обе шельмы вскоре
Спешили в замок — всей родне
Трезвонить о моем позоре.

Рождались розы там весной,
Но не могли дожить до лета, —
Их отравлял незримый яд,
И розы гибли до рассвета.

И бедный соловей зачах, —
Безгрешный обитатель сада,
Он розам пел свою любовь
И умер от того же яда.

Ужасный сад! Казалось, он
Отягощен проклятьем бога.
Там сердце среди бела дня
Томила темная тревога.

Там все глумилось надо мной,
Там призрак мне грозил зеленый.
Порой мне чудились в кустах
Мольбы, и жалобы, и стоны.

В конце аллеи был обрыв,
Где, разыгравшись на просторе,
В часы прилива, в глубине
Шумело Северное море.

Я уходил туда мечтать.
Там были безграничны дали.
Тоска, отчаянье и гнев
Во мне, как море, клокотали.

Отчаянье, тоска и гнев,
Как волны, шли бессильной сменой, —
Как эти волны, что утес
Дробил, взметая жалкой пеной.

За вольным бегом парусов
Следил я жадными глазами.
Но замок проклятый меня
Держал железными тисками.

Радость и горе 0 (0)

Радость — резвая гризетка —
Посидит на месте редко…
Раз-другой поцеловала —
И, гляди, уж убежала!

А старуха Горе дружно
Приласкает, приголубит:
Торопиться ей не нужно —
Посидеть с работой любит.

Лесное уединенье 0 (0)

Тех дней далеких я не забуду —
С венком златоцветным ходил я всюду,
Венок невиданной красоты,
Волшебными были его цветы.

Он судьям нравился самым строгим,
А я был по нраву очень немногим, —
Бежал я от зависти желчной людской,
Бежал я, бежал я в приют колдовской.

В лесу, в зеленом уединенье,
Обрел друзей я в одно мгновенье:
Юная фея и гордый олень
Охотно со мной бродили весь день.

Они приближались ко мне без боязни,
Забыв о всегдашней своей неприязни:
Не враг, — знали феи, — к ним в чащу проник;
Рассудком, — все знали, — я жить не привык.

Одни лишь глупцы понадеяться могут,
Что феи всегда человеку помогут;
Ко мне же, как прочая здешняя знать,
Добры они были, надо признать.

Вокруг меня резвой, воркующей стайкой
Кружилися эльфы над пестрой лужайкой.
Немного колючим казался их взгляд,
Таивший хоть сладкий, но гибельный яд.

Я рад был их шалостям и потехам,
Дворцовые сплетни слушал со смехом,
И это при всем почитании
Достойной царицы Титании.

К лесному ручью пробирался я чащей,
И вмиг возникали из пены бурлящей
В чешуйках серебряных — все как одна —
Русалки, жилицы речного дна.

Рокочут цитры, рыдают скрипки,
Змеею стан извивается гибкий,
Взлетают одежды над облаком брызг,
Все бьется и вьется под яростный визг.

Когда же наскучат им пляски эти,
Доверчиво, словно малые дети,
Прилягут они в тень развесистых ив,
Головки ко мне на колени склонив.

И тут же затянут печальный и длинный
О трех померанцах напев старинный,
Но больше прельщало их, не утаю,
Слагать дифирамбы во славу мою.

Воздав мне хвалу преогромной поэмой,
Они иной увлекались темой;
Все приставали: «Поведай нам,
Во имя чего был создан Адам?

У всех ли бессмертна душа или все же
Бывают и смертные души? Из кожи
Или холщовые? Отчего
Глупцов среди вас большинство?»

Чем их усмирял я, боюсь, не отвечу,
Да только смертельной обиды, замечу,
Бессмертной душе моей не нанес
Малютки-русалки наивный вопрос.

Русалки и эльфы — прехитрый народец,
Лишь гном, добродушный, горбатый уродец,
Вам искренне предан. Из духов земных
Мне гномы любезней всех остальных.

В плащах они ходят пурпурных и длинных,
А страху-то сколько на лицах невинных!
В их тайну проник я, но делал вид,
Что горький изъян их надежно скрыт.

Никто в целом мире,— казалось бедняжкам, —
О ножках утиных, — горе их тяжком, —
И ведать не ведал. Высмеивать их,
Поверьте, не в правилах было моих.

Да разве, точь-в-точь как малютки эти,
Пороков своих мы не держим в секрете?
А ножки утиные, как на грех,
Взгляните, — торчат на виду у всех!

Из духов одни саламандры с оглядкой
Ко мне приближались. Осталась загадкой
Их жизнь для меня — за коряги и пни
Светящейся тенью скрывались они.

Короткая юбка, передничек узкий,
Шитье золотое на алой блузке,
Худые как щепки, росточком малы
И личиком чуть пожелтее золы.

В короне у каждой — рубин неподдельный,
И каждая мыслит себя безраздельной
Владычицей всех земноводных и птиц,
Царицей, чья воля не знает границ.

А то, что огонь не берет этих бестий,
Чистейшая правда. Скажу вам по чести,
Я в этом не раз убеждался, и все ж
Их духами пламени не назовешь.

А вот старички-мандрагоры, пожалуй,
Народ самый дошлый в лесу и бывалый, —
Короткие ножки, на вид лет — по сто,
Кем были их предки — не ведал никто.

Затеют они чехарду на опушке,
Вам кажется — в небе летают гнилушки,
Но эла эти старцы не делали мне,
Я к пращурам их безразличен вполне.

У них обучился я магии черной:
Мог птиц завлекать перекличкой проворной
И ночью купальской косить без помех
Траву, что незримыми делает всех.

Волшебные знаки узнал без числа я,
Мог ветру на спину вскочить, не седлая,
И рун полустертых читать письмена,
Будившие мертвых от вечного сна.

Свистеть научился особенным свистом
И дятла обманывать в ельнике мшистом —
Он выронит корень-лукорень, и вмиг
Найдете вы полный сокровищ тайник.

Я знал заклинанья, полезные крайне
При поисках клада. Их шепчешь втайне
Над местом заветным, и все ж, так назло,
Богатства мне это не принесло.

А впрочем, к роскоши равнодушный,
Я тратил немного. Мой замок воздушный
В испанских владеньях из года в год
Давал мне вполне пристойный доход.

О, чудные дни. Смех эльфов лукавый,
Русалок потехи, леших забавы,
Звенящий скрипками небосклон —
Здесь все навевало сказочный сон.

О, чудиые дни! Триумфальною аркой
Казался мне полог зелени яркой.
Под нею ступал я по влажной траве
С венком победителя на голове.

Какое повсюду царило согласье,
Но все изменилось вдруг в одночасье,
И — как на беду! — мой венок колдовской
Похищен завистливой, чьей-то рукой.

Венок с головы у меня украден!
Венок, что сердцу был так отраден,
И верите, нет ли, но с этого дня
Как будто души лишили меня.

Все маски вселенной безмолвно и тупо,
С глазами стеклянными, как у трупа,
Взирают с пустого погоста небес,
В унынье — один — обхожу я свой лес.

Где эльфы? — В орешнике лают собаки,
Охотничий рог трубит в буераке,
Косуля, шатаясь, бредет по ручью
Зализывать свежую рану свою.

В расселины, мрачные, словно норы,
Со страху попрятались мандрагоры.
Друзья, не поможет теперь колдовство —
Мне счастья не знать без венка моего.

Где юная златоволосая фея;
Чьи ласки впервые познал я, робея?
Тот дуб, в чьих ветвях, находили мы кров,
Давно стал добычей, осенних ветров.

Ручей замирает со вздохом бессильным,
Пред ним изваянием надмогильным,
Как чья-то душа у подземной реки,
Русалка, сидит, онемев от тоски.

Участливо я обратился к ней,
Вскочила бедняжка, смерти бледней,
И бросилась прочь с обезумевшим взглядом,
Как будто я призрак, отвергнутый адом.

Ни увереньями, ни лестью 0 (0)

Ни увереньями, ни лестью
Я юных дев не соблазнял,
Равно и к тайному бесчестью
Замужних женщин не склонял.

Будь грешен я в таких забавах,
Не перепала б ни строка
Моей персоне в книге правых;
Тогда я стоил бы плевка.

Аллилуйя 0 (0)

В вас, солнце, звезды и луна,
Мощь вседержителя видна.
Чуть праведник на небо глянет —
Творца хвалить и славить станет.

По высям взор мой не витает, —
Здесь, на земле, и без небес
Искусство божье поражает
Необычайностью чудес.

Да, други, взор моих очей
На землю скромно устремлен,
Шедевр творения здесь он
Находит: то сердца людей.

Как солнце ни горит огнем,
Как нежно в сумраке ночном
Ни блещет месяц, сонмы звезд,
Как ни искрист кометы хвост, —

Лучи заоблачных лампад —
Они грошовых свеч огарки,
Когда подумаешь, как жарки
Сердца, что пламенем горят.

Весь мир в миниатюре в них:
Здесь дол и лес до гор крутых;
Пустыни с дикими зверями,
Что сердце нам скребут когтями;

Здесь водопады, рек приливы,
Зияют пропасти, обрывы;
Сады цветут, в лугах средь кашки
Ослы пасутся и барашки;

Здесь бьет фонтан струей беспечной;
Влюбленно соловьи-бедняги,
В честь пышных роз слагая саги,
Мрут от чахотки скоротечной.

Здесь все идет своей чредой;
Сегодня — солнышко и зной,
А завтра — осень настает,
На лес и луг туман плывет,

Цветы роняют свой наряд,
Ветрила бурные шумят,
И хлопьями клубится снег,
Лед прячет зыбь озер и рек.

Приходит время зимней встряски,
Все чувства надевают маски,
Влечет веселый карнавал,
И опьяняет шумный бал.

Но в общем вихре ликованья
Таятся горькие страданья.
Звенит сквозь пестрый котильон
О промелькнувшем счастье стон.

Вдруг треск. Не бойся, все пройдет,
То, дрогнув, надломился лед,
Растаял пласт коры морозной,
Сковавший сердце силой грозной.

Прочь все, что хладно и сурово!
Вернулись радости — ура!
Весна — прекрасная пора —
От чар любви воскресла снова.

Создатель! Благодать твою
Познали небо и земля,
И «кирие элейсон» я
И «аллилуйя» воспою.

Как милосерд, как добр господь
К людским сердцам, и нашу плоть
Своим он духом оживил, —
Тот райский дух — любовный пыл.

Сгинь, Греция, с бряцаньем лир!
Сгинь, пляска муз, весь древний мир
Сластолюбивый, сгинь! Я пеньем
Творца восславлю с умиленьем,

Сгинь, звон языческих пиров!
На арфе, в трепете святом,
Как царь Давид, спою псалом!
Лишь «аллилуйя» — гимн певцов!

Подслушанное 0 (0)

«О мудрый Екеф, во сколько монет
Тебе обошелся баварец —
Муж твоей дочери? Ведь она
Весьма лежалый товарец.

Скажи, ты отдал ему шестьдесят
Или семьдесят тысяч марок?
За гоя совсем небольшая цена.
Ведь дочка твоя — не подарок.

А я вот — Шлемиль! Подумай: с меня
Взяли вдвое дороже.
И что я имею? Какую-то дрянь!
Ну, в общем, ни кожи ни рожи».

И, хмыкнув умно, как Натан Мудрец,
Сказал мудрый Екеф степенно:
«Ты слишком дорого платишь, мой друг,
Ты им набиваешь цену.

Ты, видно, совсем заморочен своей
Постройкой железной дороги.
А я вот гуляю. Подумать люблю,
Пока разминаю ноги.

Мы переоцениваем христиан.
Цена на них резко упала.
Поверь, за сто тысяч марок вполне
Ты можешь иметь кардинала.

Недавно я подыскал жениха
Для младшей дочурки in petto:1
Шесть футов ростом, сенатор. И нет
У малого родичей в гетто.

Лишь сорок тысяч марок я дал
За этого христианина.
Двадцать — наличными. Через банк
Другая пойдет половина.

Посмотришь, сенатором станет мой сын,
Несмотря на сутулые плечи.
Я это устрою! Весь Вандрам
Поклонится нам при встрече.

Мой шурин — очень большой шутник —
Сказал мне вчера за стаканом:
«О мудрый Екеф! Тебя господь
Родил самим Талейраном!..»

…Такой, приблизительно, разговор,
Однажды подслушанный мною,
На улице Гамбурга — Юнгфернштиг —
Гуляя, вели эти двое.

Жил черт, и черт из важных,
А не какой-нибудь.
Но раз мартышка стала
Его за хвост тянуть.

Тянула и тащила,
Мой черт был сам не свой,
Он выл — и от восторга
Ей бросил золотой.

Рожденные друг для друга 0 (0)

Ты плачешь, смотришь на меня,
Скорбишь, что так несчастен я.
Не знаешь ты в тоске немой,
Что плачешь о себе самой.

Томило ли тебя в тиши
Сомненье смутное души,
В твои прокрадываясь сны,
Что мы друг другу суждены?
Нас вместе счастье ожидало,
На скорбь разлука осуждала.

В скрижали вписано судьбою,
Чтоб сочетались мы с тобою…
Леней бы ты себя сознала,
Когда б на грудь ко мне припала;
Тебя б из косности растенья
Возвел на высшую ступень я,
Чтоб ты, ответив поцелую,
В нем душу обрела живую.

Загадки решены навек.
В часах иссяк песчинок бег.
Не плачь — судьба предрешена;
Уйду, увянешь ты одна.
Увянешь ты, не став цветком,
Угаснешь, не пылав огнем,
Умрешь, тебя охватит мгла,
Хоть ты и прежде не жила.

Теперь я знаю: всех дороже
Была ты мне. Как горько, боже,
Когда в минуту узнаванья
Час ударяет расставанья,
Когда, встречаясь на пути,
Должны мы в тот же миг «прости»
Сказать навек! Свиданья нет
Нам в высях, где небесный свет.
Краса твоя навек увянет;
Она пройдет, ее не станет.
Судьба иная у поэта:
Он не вполне умрет для света,
Не ведая уничтоженья,
Живет в стране воображенья;
То — Авалун, мир фей чудесный.
Прощай навеки, труп прелестный!

Хотел бы в единое слово 1 (1)

Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.

И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой.

Морфина 0 (0)

Похожи друг на друга два прекрасных,
Два юных лика, хоть один из них
Бледней другого и гораздо строже,
Сказал бы я: другой не столь возвышен,
Хоть ласково меня в свои объятья
Прекрасный заключал; как нежен взор,
Как сладостна была его улыбка!
Венком своим из маков он касался
Лба моего, бывало, ненароком,
Боль прогоняя странным этим духом,
На благо мне; однако мимолетно
Такое облегченье; исцелюсь я,
Когда опустит молча факел свой
Тот, первый; как он бледен и суров!
Заснуть отрадно, умереть отрадней,
Но лучше не родиться никогда.

Все зависит от массы 0 (0)

«Блины, которые я отпускал до сих пор за три
серебряных гроша, отпускаю отныне за два
серебряных гроша. Все зависит от массы».

Засел в мою память прочней монументов
Один анонс — для интеллигентов
Борусской столицы когда-то он
В «Интеллигенцблатт» был помещен.

Берлин! Столица борусехой страны!
Цветешь, ты свежестью весны,
Как пышных лип твоих аллеи….
Все так же ли ветер их бьет, не жалея?
А как твой Тиргартен? Найдется ль в нем тварь,
Что хлещет пиво, как и встарь,
С женой в павильоне, под ту же погудку:
Мораль — душе, а борщ — желудку?

Берлин! Ты каким предаешься потехам?
Какого разиню приветствуешь смехом?
При мне еще Нанте; не снился берлинцам.
В ту пору только чушь мололи
Высоцкий с пресловутым: кронпринцем,
Что ныне ерзает на престоле.
Теперь в короле: не признать, балагура —
Голова под короной повисла понуро.
Сего венценосца сужу я нестрого,
Ведь мы друг на друга походим немного.
Он очень любезен, талантлив, притом, —
Я тоже был бы плохим королем.
Как я, не питает он нежных чувств
К музыке — чудовищу искусств;
Поэтому протежирует он
Мейербера — музыке в урон.
Король с него денег не брал, — о нет! —
Как об этом гнусно судачит свет.
Ложь! С беренмейеровских денег
Король не разбогател ни на пфенниг!
И Беренмейер с неких пор
Королевской оперы дирижер,
Но за это ему — награда одна:
И титулы и ордена —
Лишь «en monnaie de signe».(1) Так вот:
За roi de Prusse(2) проливает он пот.

Как только начну Берлин вспоминать,
Университет я вижу опять.
Под окнами красные скачут гусары,
Там музыки грохот и звуки фанфары,
Громко несутся солдатские «зори»
К студиозам под своды аудиторий.
А профессора там все в том же духе —
Весьма иль менее длинноухи?
Все так же ль изящно, с тем же эффектом
Слащаво поет дифирамбы пандектам
Наш Савиньи иль сей певец,
Быть может, помер под конец?
Я, право, не знаю… Скажите по чести,
Я не расплачусь при этой вести…
И Лотте умер. Смертен всякий,
Как человек, так и собаки,
А псам таким и подыхать,
Что рады здравый смысл сбрехать
И считают для вольного немца почетом —
Задыхаться под римским гнетом…
А Массман плосконосый, тот все у дел?
Иль Массмана смертных постиг удел?
Не говорите об этом, я буду убит,
И, если подох он, я плакать стану, —
О! Пусть еще долго он небо коптит,
Нося на коротеньких ножках свой грузик.
Уродливый карлик, смешной карапузик
С отвислым брюхом. Сей пигмей
Был мне на свете всех милей!
Я помню его. Он так был мал,
Но, как бездонная бочка, лакал
Со студентами пиво, — те, пьянствуя часто,
Под конец излупили беднягу-гимнаста.
То-то было побоище! Юноши браво
Доказали упорством рук,
Что Туснельды и Германа внук —
Достойный поборник кулачного права.
Молодые германцы не знали поблажки,
Молотили руками… То в зад, то в ляжки
Пинали ногами все боле и боле,
А он, негодяй, хоть бы пикнул от боли.
«Я удивлен! — вскричал я с жаром. —
Как стойко ты сносишь удар за ударом,
Да ты ведь герой! Ты Брутовой расы!»
И Массман молвил: «Все зависит от массы!»

Да, a propos(3), а этим летом
Вы репой тельтовской довольны?
Хорош ли огурчик малосольный
В столице вашей? А вашим поэтам
Живется все так же, без резких волнений,
И все среди них не рождается гений?
Хотя — к чему гений? Ведь у нас расцветало
Моральных и скромных талантов немало.
У морального люда есть тоже прикрасы.
Двенадцать — уж дюжина! Все зависит от массы.
А вашей лейб-гвардии лейтенанты
По-прежнему те же наглые франты?
Все так же затянуты в рюмочку тальи?
Все так же болтливы эти канальи?
Но берегитесь, — беда грозит, —
Еще не лопнуло, но трещит!
Ведь Бранденбургские ворота у вас
Грандиозностью славятся и сейчас.
И в эти ворота, дождетесь вы чести,
Всех вас вышвырнут с прусским величеством вместе.
Все зависит от массы!
____________
1. Расплата шуточками (фр.)
2. Работая бесплатно, дословно: за короля Пруссии (фр.)
3. Кстати (фр.)