Стихи Льва Друскина

Не пусти меня по миру, по миру,
А отправь меня по морю, по морю —
К новым замыслам, к новым словам,
К самым лучшим твоим островам.
Надоели мне стужи январские!
Где Курильские? Где Канарские? —
С птичьим криком у каменных плеч.
Дай мне вскинуть тетрадь эту парусом,
Отпусти меня в море, пожалуйста,
Губы пресные солью обжечь.

Леса темные провалы,
И, завидя нас двоих,
Катят бочки пивовары
В острых шапочках своих.
Эта влага не в новинку,
В сердце горечи плеснем.
Рип Ван Винкль, Рип Ван Винкль,
Неужели мы уснем?
Прямо тут, с асфальтом рядом,
Сев на холмик травяной,
Привалившись к Ленинграду
Ты плечом, а я спиной.
Белой пены ворошенье,
Отказаться нету сил.
Искушенье, искушенье —
Сам у гнома попросил.
Не засудят, не осудят:
Восемь бед — один ответ.
Может, внуки и разбудят
Через восемьдесят лет.

Вот дама с насморком,
вся в черном и шуршащем –
Вдова художника,
который в настоящем
Был знаменит,
а в будущем умрет,
И вновь воскреснет лет через пятьсот,
И выставит
уже бесповоротно
Свои полуистлевшие полотна.
Мы жили рядом –
помню как сейчас.
Он у меня чаевничал не раз.
Нам для труда
погоды было жалко, –
Мы уезжали часто
на рыбалку.
Его жена
была со мной на «ты».
И вот теперь
из страшной темноты
Гляжу
в благоговении великом
На эту даму
с треугольным ликом.

Касанье взглядов и локтей
И вдруг — до гнева, до испуга —
Непониманье двух людей,
Как бы теряющих друг друга.
И мы на узкой простыне
Тоскуем — каждый за стеною.
(Не разговаривать же мне
С твоей повернутой спиною.)
Грозой разбитая семья,
Разбросанные вихрем вьюжным
Две ледяные глыбы… Я —
На северном, а ты — на южном.
Лежу один, глаза закрыв.
Какая боль! — вы не поймете,
Деленье клетки — не разрыв,
Живое раздвоенье плоти.
Два существа, два бытия,
Отвергнувших прикосновенье,
Два разных мира — ты и я,
Два горя, два недоуменья.

Стою смешной и полуголый,
Почти не прячась, под сосной.
А дождик редкий и весёлый —
Российский дождик ледяной…
Иглоукалыванье это
Весьма полезно для поэта,
Особенно когда поэт
(Смотри — он здесь ещё, он рядом!)
Запоминает грустным взглядом
Всё то, что видит напослед.
Он смотрит долго, неотрывно
На этот холм, простой и дивный,
На кипень белую берёз,
И на досчатый дом, который
Зовёт его, раздвинув шторы,
Оcипнув от внезапных слёз.

Скрипит поселок дачный
Обшивкой корабельной.
На соснах, как на мачтах,
Огни святого Эльма.
И если хочешь к звездам,
Нам будет по пути.
Еще тебе не поздно
На палубу взойти.

Мой скарб к земле привязан,
Мои в чернилах пальцы,
Но ты узнаешь сразу
Межзвездного скитальца.
Сотрем друг другу слезы,
Незримые почти…
Еще тебе не поздно
На палубу взойти.

Ну ладно, ну не плачь ты —
Ведь нам нельзя отдельно.
На соснах, как на мачтах,
Огни святого Эльма.
Зачем скитаться розно?
Обнимемся в пути!
Еще тебе не поздно
На палубу взойти.

Никогда не видать тебе, вьюга,
Этих красок цветущего юга.
Из-за правого, что ли, холма
Вырывается к небу дорога…
И доводит до самого Бога,
Если только не сводит с ума.
И в душе моей, как говорится,
На рассвете такое творится,
Будто вправду я в Божьем огне,
Будто впрямь у престола Господня,
Будто что-то случится сегодня –
То, что с детства обещано мне.

Нас Летний сад не водит за нос:
Он не обманщик, не шутник.
И вот уже двуликий Янус В осенней горечи возник.
Я — человек, к нему идущий,
Не плоть, а тонкое стекло…
Два глаза видят век грядущий,
Два — все, что былью поросло.
Горит весельем, в горе тонет
Четырехглазый этот взгляд:
Татарской бурей мчатся кони,
Над ними — спутники летят.
Зачем же собирать улики?
Не ройся в книгах — ни к чему.
Он не двуличный, он двуликий,
И я завидую ему.
Как юный лик высок и пылок!
А в старом — сила мудреца.
Я тихо тронул свой затылок:
А нет ли там еще лица?
По желтым листьям бродят блики,
Перемешались век и миг.
Стою печальный, одноликий,
А мир вокруг тысячелик.

Я новый день — мешком на плечи.
Ну кто я здесь? Ни брат, ни сват…
А лес прохладен и застенчив,
И даже как-то простоват.
И мошки сыплются, дурашки,
В травы мохнатую мошну,
И все тропинки нараспашку
В березовую тишину.
И в бликах солнечных по пояс
Лежит, ни тени не тая,
Река, спокойная, как совесть,
Как совесть хитрая твоя.

Свернем сюда, не надо прямиком.
О как мне эта улочка желанна!
Вы мне твердите, что она обманна
И кончится нелепым тупиком.
А мне она сейчас, как с неба манна…
Я вас прошу, не надо прямиком.
Вы сердитесь? А я уже в плену.
Вся звонкая, как просека лесная!
Она уводит в сторону? Я знаю,
Я верю вам… И все-таки сверну.
Но мы сперва закончим разговор.
Так стыдно жизнь разыгрывать по нотам!
Я был еще мальчишкой желторотым,
Когда меня тянуло в каждый двор.
И мучило, и мучит до сих пор:
Что ждет меня за этим поворотом?

В пяти телегах ехали цыгане,
Катился чудный гомон над страной,
И тот старик, что сердце песней ранил,
Все говорил с цыганочкой одной.
Как будто снова я сидел, о табор,
У ног твоих – беспечно, как вчера, –
И шорох трав примешивался слабо
К густому дыму доброго костра.
А память забывала, забывала
И падала, запутавшись меж лент,
И всю-то ночь гитара колдовала –
Заслуженный бесовский инструмент.
Скрипя, вползают в марево телеги.
Прижмись ко мне. Не думай. Помолчи
В протяжном небе, в небе, полном неги
След самолета еле различим.

Я видел барабан Наполеона,
Его в руках Андроников держал.
И на него поглядывал влюбленно,
А сам Наполеону подражал.
Он щелкнул пальцем по трескучей коже,
К трубе воображаемой приник,
И прошлое придвинулось на миг —
До сверхгаллюцинации, до дрожи…
Так не бывает на страницах книг,
Так не бывает на подмостках сцены:
Уж новый век уносит в клочьях пены
История по руслу своему,
А барабан лежит военнопленный,
И можно пальцем щелкнуть по нему.

Не безденежье — приоденешься,
Будешь новым нарядом горда…
Никуда от меня ты не денешься.
Обниму — никуда, никогда.
И держу я в руках твою руку,
И не знаю дороже лица…
И все длится наша разлука —
Та, которой не будет конца.

Беру я вещи в руки осторожно.
Звенит в ушах, и боязно вздохнуть.
Вот рядом стул — его подвинуть можно,
Но осторожно — только б не толкнуть.
Вот пепельница, вот твоя перчатка.
Бери смелей — но бойся чепухи!
Но лучше осторожно… Как взрывчатка,
Во всем, во всем заложены стихи.

В телефоне мои интонации.
Я молчу, а она: «Алло!»
В телефоне мои интонации,
И на сердце не так тяжело.
Это дочка. Нас с нею рассорили
Окончательно и навсегда.
Но приятно расслышать и в горе
Голосок ее хоть иногда.
И по жизни светлее шагается,
И на сердце не так тяжело,
Если в трубке мои интонации:
«Повторите… Не слышу… Алло!»…