Стихи Михаила Анчарова

Снега, снега… Но опускается
Огромный желтый шар небес.
И что-то в каждом откликается —
Равно с молитвой или без.

Борьба с поэзией… А стоит ли?
И нет ли здесь, друзья, греха?
Ведь небеса закат развесили
И подпускают петуха.

О этот город! В этом городе
Метро — до самых Лужников.
Двадцатый век лелеет бороды
И гонит старых должников.

Ты весь в космическом сиянии:
Не то заснул, не то горишь —
Передовой, как марсианин,
Провинциальный, как Париж.

В кредит не верит и в поэзию,
Ничьим слезам, ничьей беде —
Москва ничьим словам не верит,
А верит всякой ерунде.

За сном в музеях и картинами,
За подворотнями в моче,
За окнами и за квартирами
Встает мирок… Но он ничей!

Он общий, он для всех открытый,
Он полон пряной мельтешни,
Он словно общее корыто:
Приди и ешь, коль не стошнит!

А не стошнит — так, значит, смелый
Попался парень-любодей.
Поэзия такое дело —
Она для правильных людей.

В небе змеи
Плывут как косы.
В речке косы –
Коса твоя.
Стало быть, я
Лежу на откосе
И рассуждаю
Насчет бытия…

В небе застыли
Мои гороскопы,
А по реке –
Беготня жучков.
В небе стрекочет
Мой геликоптер,
В черном небе
Твоих зрачков.

Ехал грек
Через эту реку,
Вдруг увидел –
Течет река.
Вдруг он понял,
Что в эту реку
Дважды ему
Не войти никак.

Она играет,
От волн рябая,
Она другая,
Она – поток,
Она сейчас
Тебя настигает
И не откладывает
На потом.

Стало быть, пей ее,
Если смеешь,
Струи чистые
Угадав.
Не дожидайся,
Что мудрость змея
Сама настигнет
Тебя в годах,

Что за горами
И за лесами
Живет объясняющий
Человек.
Давайте попробуем
Думать сами,
Давайте вступим
В двадцатый век.

Двадцатым он
Потому считается,
Что воздух зловонием
Заражен,
Потому что в нем
Проживают скитальцы,
С голоду лезущие
На рожон.

Что в каземате
Хищный ученый,
Подъяв самопишущее
Стило,
Стремится,
Проблемою увлеченный,
Вырастить вошь
В полтора кило,

Чтоб она помогала
В неслыханном деле,
Чтоб знала крови
Соленый вкус,
Чтоб мир застыл,
Ощутив на теле
Сыпнотифозный
Ее укус.

Что день и ночь
Социальные парки
Пряжу жизни твоей
Прядут,
Что ты, как попка
В чужом зоопарке,
Всего лишь функция
И продукт.

Что ты предрешен,
Обусловлен, измерен,
Предсказан,
Вычислен до корней,
Что ты для себя самого
Утерян,
Что ты – это личность,
Которой нет.

Уж лучше я буду
Бродить по дому,
Чем на пути
Попаду в капкан,
Уж лучше я буду
Живой подонок,
Чем мертвый остануся
В дураках.

Зачем мне ветер?
Зачем мне флаттер?
Все удобства мои
При мне.
А вдруг повезет,
И родимая хата
Опять окажется
В стороне!

Я продукт,
Я учился в школе.
Школьный продукт, –
Какая тоска!
Зачем мне тогда
Свобода воли,
Зачем мне личность
Свою искать?

Так пропади же ты,
Век проклятый!
Бегу от тебя
И ночью и днем!
Я бегу,
А искомая хата,
Увы, находится
Под огнем.

Слушай, двадцатый,
Мне некуда деться,
Ты поёшь
У меня в крови.
И я принимаю
Твое наследство
По праву моей
Безнадежной любви!

Дай мне в дорогу
Что с возу упало –
Вой электрички,
Огонь во мгле…
Стихотворцев много,
Поэтов мало,
А так все отлично
На нашей земле.

Прости мне, век,
Танцевальные ритмы.
Что сердцу любо –
За то держись.
Поэты –
Слуги одной молитвы.
Мы традиционны,
Как мода жить.

…Лодки, лодки,
Веселые лодки,
Зеленые лодки,
Голубая вода.
Идет на одиночке
Девчонка-красотка,
Плывут в одиночку
Глаза-невода.

Пришел на рассвете
Немец с пистолетом –
«Вальтер» в руке,
Прыщик на щеке.
На рассвете в кювете
Заплакали дети,
Убитые пограничники
Плывут по реке…

Отец, покойник,
Воевал спокойно.
Он вообще-то
Спокойный был такой.
На таран самолет
Повел спокойно.
О река, с пограничниками
Душу его упокой!

Девочку, девочку,
Не видели девочку?
Трех лет,
Такая рыжая?
Не видали девочку?
Нашлась девочка.
Ничего, курносая,
Выжила.

Трость-зонт в руки,
Диплом – в зубы,
Чулок тонкий,
Ночная мгла…
Идет на шпилях
Сиреневая девчонка,
Что в гонке одиночек
Первой пришла.

Детский плыл кораблик
По синей реке,
Плыли дирижабли
По синей реке.

По зелёной, зеленой,
Зеленой траве
Пулями простреленный
Шел двадцатый век.

Наши отступают —
Небеса горят.
Наши наступают —
Небеса горят.

Наши вдаль уходят —
Небеса горят.
Молодость уходит —
Небеса горят.

Небо, мое небо,
Синяя вода.
Корабли уплыли
В небо навсегда.

С той поры я не был
У синей воды.
Небо, мое небо,
Зеркало беды.

Мне сказала вчера русалочка:
«Я — твоя. Хоть в огонь столкни!»
Вздрогнул я. Ну да разве мало чем
Можно девушку полонить?
Пьяным взглядом повел — и кончено:
Колдовство и гипноз лица.
Но ведь сердце не заколочено,
Но ведь страсть-то — о двух концах.

Вдруг увидел, что в сеть не я поймал,
А что сетью, без дальних слов,
Жизнь нелепую, косолапую
За удачею понесло.
Тихий вечер сочтет покойников.
Будет схватка в глухом бреду.
Я пробьюсь и приду спокойненько,
Даже вздоха не переведу.

Будет счастье звенеть бокалами,
Будет литься вино рекой,
Будет радость в груди покалывать,
Будет всем на душе легко.
Будут, яро звеня стаканами,
Орденастые до бровей,
Капитаны тосты отчеканивать
О дурной моей голове.

Старый Грин, что мечтой прокуренной
Тьмы порвать не сумел края,
Нам за то, что набедокурили,
Шлет привет, что любовь моя
На душе в боковом кармане
Неразменным лежит рублем…
Я спешу, я ужасно занят,
Не мешайте мне — я влюблен!

Я мальчишкою был богомазом.
Только ночью, чуть город затих,
Потихоньку из досок чумазых
Вырезал я коней золотых.

Богомазы мне руки крутили,
Провожали до самых сеней,
По спине в три полена крестили…
И в огонь покидали коней.

Шел я пьяный. Ты слушай-не слушай,
Может, сказку, а может, мечту…
Только в лунную ночь на Благуше
Повстречал я в снегу Красоту.

И она мне сказала: «Эй, парень,
Не жалей ты коней расписных.
Кто мечтой прямо в сердце ударен,
Что тому до побоев земных?»

Я оставил земные заботы
И пошел я судьбе поперек:
Для людей не жалел я работы,
Красоты для себя не берег.

Над мечтой не смеялся ни разу,
Пел на рынках я птицы вольней.
Отпустите меня, богомазы!
Не отдам я вам рыжих коней!

…Пусть звездные вопли стихают вдали,
Друзья, наплевать нам на это!
Летит вкруг Земли в метеорной пыли
Веселое сердце поэта.
Друзья мои, пейте земное вино!
Не плачьте, друзья, не скорбите.
Я к вам постучусь в ночное окно,
К земной возвращаясь орбите….

Балалаечку свою
Я со шкапа достаю,
На Каначиковой даче
Тихо песенку пою.

Солнце село за рекой
За приемный за покой.
Отпустите, санитары,
Посмотрите, я какой!

Горы лезут в небеса,
Дым в долине поднялся.
Только мне на этой сопке
Жить осталось полчаса.

Скоро выйдет на бугор
Диверсант — бандит и вор.
У него патронов много —
Он убьет меня в упор.

На песчаную межу
Я шнурочек привяжу —
Может, этою лимонкой
Я бандита уложу.

Пыль садится на висок,
Шрам повис наискосок,
Молодая жизнь уходит
Черной струйкою в песок.

Грохот рыжего огня,
Топот чалого коня…
Приходи скорее, доктор!
Может, вылечишь меня…

Солидные запахи сна и еды,
Дощечек дверных позолота,
На лестничной клетке босые следы
Оставил невидимый кто-то.

Откуда пришел ты, босой человек?
Безумен, оборван и голоден.
И нижется снег, и нежется снег,
И полночью кажется полдень.

Девушка, эй, постой!
Я человек холостой.
Прохожая, эй, постой!
Вспомни сорок шестой.

Из госпиталя весной
На перекресток пришел ночной.
Ограбленная войной
Тень за моей спиной.

Влево пойти — сума,
Вправо пойти — тюрьма,
Вдаль убегают дома…
Можно сойти с ума.

Асфальтовая река
Теплая, как щека.
Только приляг слегка —
Будешь лежать века.

О времени том — молчок!
Завод устоять помог.
Мне бы только станок —
Выточить пару ног.

Давно утихли бои.
Память о них затаи.
Ноги, ноги мои!
Мне б одну на троих.

Осенью — стой в грязи,
Зимою — по льду скользи…
Эй, шофер, тормози!
Домой меня отвези.

Дома, как в детстве, мать
Поднимет меня на кровать…
Кто придумал войну,
Ноги б тому оторвать!

Весною каждой роится улей.
«Салют, ребята!» — я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу.

Орда мещанская вас пинала,
Кричала — дескать, вам путь один:
От кринолина до криминала,-
Но вот уходит и кринолин.

Уходят моды — раз в год, не реже,-
Другие кроят их мастера.
Но плечи — те же и губы — те же,
И груди — те же, что и вчера.

Другая подлость вас манит в сети,
Другие деньги в кошельке,
Но те же звезды вам в небе светят,
И те же песни на языке.

Весною каждой роится улей,
«Салют, ребята!» — я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу!

Что пережил он, не сможет даже
Изобразить ни слово, ни перо.
Кто на него посмотрит, сразу скажет:
Обстрелян парень вдоль и поперек.

Ведь он прошел военную судьбину,
Едва цела осталась голова.
Он прошагал от Вены до Харбина
И всех жаргонов выучил слова.

Когда ж судьба ему грозила смотром
В военных буднях, в жизненном бою,
Тогда судьбе он говорил: «Посмотрим!»
И пел лихую песенку свою:

«Иди своей дорогой необычной,
Где не пройдут ханжи и старики.
Они живут похлебкой чечевичной,
А ты мечтай — обидам вопреки.

Чужая слава светит, да не греет.
Ты сам испробуй жизнь со всех сторон.
Не тот храбрец, кто страха не имеет,
А тот, кто страх в себе переборол».

Когда ж мой друг домой к себе вернется,
Где жизнь давно идет на старый лад,
Любимый город другу улыбнется —
Знакомый дом, любимый сад и нежный взгляд.

– Два баккарди, четыре с содой!
– Си, мадам! Вам самый большой.
Черный парень в костюме модном,
Черный бог с золотой душой…

Черный стебель в степи безводной,
Влагу с губ я твоих ловлю, –
Ты невеста моя, свобода,
Я одну лишь тебя люблю.

Я одну лишь тебя не пр?дал,
Я одну лишь тебя ласкал.
Я во всех словарях свободу
Раньше слов остальных искал.

…Будет счастье звенеть мечами,
Будет литься вино рекой,
Черный бог поведет очами,
Ярость черной взмахнет рукой…

– Два баккарди, четыре с содой! –
Милый облик пропал на миг.
Черный парень к тебе, свобода,
Оскорбленной душой приник.

Но не в том смысле сорок первый, что сорок первый год, а в том, что сорок медведей убивает охотник, а сорок первый медведь — охотника… Есть такая сибирская легенда.

Я сказал одному прохожему
С папироской «Казбек» во рту,
На вареник лицом похожему
И с глазами, как злая ртуть.
Я сказал ему: «На окраине
Где-то, в городе, по пути,
Сердце девичье ждет хозяина.
Как дорогу к нему найти?»

Посмотрев на меня презрительно
И сквозь зубы цедя слова,
Он сказал:
«Слушай, парень, не приставай к прохожему,
а то недолго и за милиционером сбегать».
И ушел он походкой гордою,
От величья глаза мутны.
Уродись я с такой мордою.
Я б надел на нее штаны.

Над Москвою закат сутулится,
Ночь на звездах скрипит давно.
Жили мы на щербатых улицах,
Но весь мир был у наших ног.
Не унять нам ночами дрожь никак.
И у книг подсмотрев концы,
Мы по жизни брели — безбожники,
Мушкетеры и сорванцы.

В каждом жил с ветерком повенчанный
Непоседливый человек.
Нас без слез покидали женщины,
А забыть не могли вовек.
Но в тебе совсем на иной мотив
Тишина фитилек горит.
Черти водятся в тихом омуте —
Так пословица говорит.

Не хочу я ночами тесными
Задыхаться и рвать крючок.
Не хочу, чтобы ты за песни мне
В шапку бросила пятачок.
Я засыпан людской порошею,
Я мечусь из краев в края.
Эй, смотри, пропаду, хорошая,
Недогадливая моя!