Стихи Владимира Корнилова

По березам, по кленам, по соснам
Хлещет с умыслом дождь-лиходей.
Жалко всех — жалко юных и взрослых
И по-новому жалко детей.

Нам-то что? Мы, хлебнув лихолетья,
И Чернобыли пережуем…
Только горестно думать, что детям
Никогда не гулять под дождем.

А ведь сам, капюшон нахлобучив,
Капли жадно сжимая в горсти,
На дожде подрастал и до тучи
Собирался еще дорасти…

Что же мы за добро сотворили,
Что и дождь нам уже не к добру
И как будто бы в тюрьмы — в квартиры
Затворили свою детвору?

Больно мы о себе возомнили,
И теперь от крутни-беготни
Мы хитрее библейского змия
И беспомощнее ребятни.

Дождь идет — и к чему долголетье?!
Наше время уже истекло.
Потихоньку уходим, а дети
Упираются лбами в стекло.

Незадолго до пасхи,
Перед самой страстной,
Безо всякой опаски
Мы ругали застой.

Мудрецы и невежды
Ликовали спроста
Воскрешенью надежды,
А отнюдь не Христа.

Нам казалось: работа
Скоро нашу страну
Вынесет из болота
Прямо на быстрину!

…А уже мирный атом,
Не дождавшись утра,
Шел с доставкою на дом
Вдоль притока Днепра.

…От беды в отдаленьи,
Не смиряя восторг,
Мы забыли о лени,
Матери катастроф.

Лень, щадя наше тело,
Нежное, словно воск,
Разнесла до предела
Вместо мускулов — мозг.

Лень превысила меру,
Прервала с жизнью связь
И в последнюю эру
Перекинула нас.

…Хоть немногого стою,
Промолчать не рискну:
Как же дальше — к застою
Или прямо к Христу?

Но в киот и лампаду
Верить я не могу,
Хоть готов на лопату,
На кайло и соху.

Только жаль, много муки
От зари дотемна
Примут слабые руки,
Убоявшись ума.

И тогда не до выгод,
Привилегий и льгот…
Но покуда есть выход,
Что не в норы ведет,

Есть проход сквозь опасность
И спасенье в аду,
Я надеюсь на гласность,
На нее на одну.

Бог на стороне больших батальонов.
Вольтер

Они во всем едины,
Они не разделены,
Они непобедимы,
Большие батальоны.

Они идут, большие,
Всех шире и всех дальше.
Не сбившись, не сфальшивя:
У силы нету фальши.

Хоть сила немудрена,
За нею власть и право.
Большие батальоны
Всевышнему по нраву,

И обретает имя
В их грохоте эпоха,
И хорошо быть с ними,
А против них быть плохо.

Но всю любовь и веру
Все ж отдал я не богу,
А только офицеру,
Который шел не в ногу.

Перегонщики «Икарусов»,
Новые пенсионеры,
Матерились в десять ярусов,
Так поизносились нервы.

Были классные водители,
Не могли стерпеть обиды,
Что сменили их вредители,
Нечисть пришлая — лимиты.

— Что творит лимит с машиною,
— Подпускать опасно близко!
А ему три с половиною
И московскую прописку.

Охраняю вроде сторожа
Будущую стройплощадку
И твержу: — Остыньте, кореши,
Чересчур вы беспощадны.

Что ж такого, если пришлые,—
Тут не зона, не граница,
Да и пришлые не лишние,
Или не для всех столица?

— Ну, защита начинается…
А лимит раздавит банку,
Или вовсе — наширяется
И вползает за баранку.

…Перегонщики
«Икарусы»
Как механики чинили
На морозе в тридцать градусов
И опять лимит чернили.

Мерзлый, волею-неволею
Забегал я в их вагончик.
А потом меня уволили,
Так что не был спор закончен.

Как вы нынче, перегонщики?
Неужели вновь сердиты?
Спор какой идет в вагончике,
Если больше нет лимита?

Может, тоже перестроились
И уже не так вам туго?
Или вовсе перессорились
И ругаете друг друга?

Вам и то, и это надо бы,
Но когда нехваток тыщи,
Уж кого, а виноватого
Даже не ища отыщешь.

Солнце мажет на фанере иероглифы,
На фанерной, на моей стене —
«Будьте счастливы» — а, может, «Будьте прокляты!»
Начертанья непонятны мне.

Солнце — дело тайное и тонкое,
С ним не угадаешь, что к чему.
Скоро стену обобью вагонкою,
Но навряд ли сверх того пойму.

Полпенсии на «Спортлото»
Ты истреблял, отец.
Тебя унять не мог никто
И выразить протест.

Я, изгнан отовсюду прочь,
Везде лишен рубля,
Ничем не мог тебе помочь,
Лишь осуждал тебя.

Ты выводил колонки цифр
И ставил интеграл,
И выходил толковый шифр,
Но вряд ли помогал.

Что ж, молодость мечтой пьяна,
А в старости — похмель,
Но даже старости нужна
Надежда или цель:
Уже не можешь сеять-жать,
Но все ж не прочь грешить,
Чего-то непременно ждать
И для чего-то жить,
И чувств не растерять — не то
К чему тянуть свой срок?..
Что бытиё, как «Спортлото» —
Я все-таки усек.

Из всяких рифм и полурифм
Изобретаю шифр
И как бы созидаю миф,
Но тех проклятых цифр
Пяти
Мне не фартит найти
Средь тридцати шести…
И ты меня, отец, прости,
За все, как есть, прости.

Изволнуешься, мамма миа!
Ливнем с лысины лупит пот,
Маляриею аритмия,
Закусив удила, трясет.

Припустила в охотку, ходко,
Так, что слева вовсю горит…
Заполошная идиотка,
Где посеяла прежний ритм?

Махи как умудрилась вымахать?
Что за дикое баловство?
С чистой рыси почти на иноходь
Перекинулась для чего?

Продолжаешь пороть горячку,
В страх кидаешь меня и в дрожь,
За проскачкой даешь проскачку
И не знаешь, куда несешь…

Перепуганы все родные,
И сочувствуют нам друзья.
Ты одумайся, аритмия,
Ты их выслушай. Так нельзя.

Опасаются: мне не выехать…
Но не зря ли тебя кляну,
Потому как любая иноходь
Веселей, чем ни тпру ни ну.

Запросто, спроста,
С самого начала,
С чистого листа,
Будто прожил мало,

Заново начну
Исповедь и сразу
Прошлое смахну,
Как княжну с баркаса.
Повторенье — сплошь
Прописи и басни,
А они, как ложь,
Для души опасны.

Лучше уж в бреду,
Позабыв о плане,
Сходу поведу
Самораспинанье.

Ужас — не успеть —
Больше не колышет…
Все, что нужно, смерть
За меня допишет.

Начинался черный день — смешно:
Было мне тринадцать без недели,
Сочинял я «Думу про Махно»
И считал, что нахожусь при деле.

Но отец, меня не ставя в грош,
О моих дерзаниях проведав,
Приказал: «Переведи чертеж» —
И насильно сунул мне рейсфедер.

Только что в седьмой я переполз,
До оскомины, до горьких слез
Ненавидя всякое ученье.
И опять — пожалуйста! — черченье.

Потому-то поднял дикий ор:
«Не хочу! Не буду! Лучше — розги…»
И вдруг дворник крикнул на весь двор,
Чтоб на окна клеили полоски.

Засмеялся я отцу в глаза,
В серые, уже не озорные:
И еще тянулось полчаса,
Прежде чем запели позывные.

…Взявши кружку, ложку, вещмешок,
Молча мой отец из дому вышел.
И никто мне помешать не мог.
И чертежник из меня не вышел.

Поэзия молодая,
Тебя еще нет почти,
Но славу тебе воздали,
Не медля, твои вожди;

И те, лет кому семнадцать,
Кому восемнадцать зим,
Уверены: все — эрзацы,
И надо дерзать самим;

И надо смахнуть с насеста
Заевшихся стариков,
Преемственность, и наследство,
И прочую смерть стихов.

Тут сразу без сиволдая
Закружится голова.
Поэзия молодая,
Наверное, ты права.

Но нынче поменьше к лире
Приставлено сторожей,
И ей одиноко в мире,
Свободнее и страшней.

И душу ободрить сиру
Пред волею и бедой
Навряд ли сейчас под силу
Поэзии молодой.

Знаменатель — самомнение,
А числитель — содержание.
Станешь единицы менее,
Ширя самообожание.

Быдло жаждет небожителя,
А точнее — подражателя,
Позабывши о числителе,
Тащится от знаменателя.

Но отменные читатели,
Страстотерпцы и мыслители,
Презирают знаменатели
И приветствуют числители.

Ибо жизнь отнюдь не плоская
И столетием проверено,
Что, покуда дробь толстовская
Действует, не все потеряно.

Свет от лампы — отнюдь не коварный —
Не назвать мне «прости и прощай»…
Маловаттный, к тому ж прикроватный,
Он приносит не только печаль.

Не проходит ознобом по коже,
Он ведь — успокоение весь,
В нем всего и милей, и дороже,
Что со мной он и полностью здесь.

Всё, как есть, перепуталось ныне,
И недели длинней, чем года,
И сильней, и тревожней, родные,
Я люблю вас, от вас уходя.

Давай полетим в Париж.
Не отвергай идею.
Вдруг сможем, слетаем лишь
Всего на одну неделю.

Мы вместе давным-давно,
И ты все родней и ближе,
Но хочется все равно
Взглянуть на тебя в Париже.

Увидеть Париж сейчас —
Конечно, мечта и бредни,
И все-таки это шанс,
Решительный и последний.

И после, как скрутит боль,
Припомним, как мы в Париже
Неделю жили с тобой,
И вдруг станет боль потише…

Давай полетим, пока
Не отменены полеты,
Действительны паспорта
И трезвы пока пилоты.

Наверно, сообразишь —
Чтоб как-нибудь, так ли, этак,
Увидели мы Париж
Впервые и напоследок.

С высокой надеждой и верой,
Как будто на откуп векам,
Возил тебя в дом пионеров
По вторникам и четвергам.

В портфелях из всех магазинов
Таскал акварель и гуашь
И, взгляд над мольбертом разинув,
Просил:
— Не смущайся и мажь!

Работай!
Ведь краска, как слово,
Просторна для счастья и мук,
И только не надо такого,
Чего не в тебе, а вокруг…

Работай.
Пусть падают листья,
Пусть травы восходят — пиши.
Ладони с палитрой и кистью
Держи продолженьем души.

Так мало за долгие годы
Успел я в своем ремесле,
А мне после смерти охота
Шататься по этой земле.

Зароют — и стынешь никчёмно:
Ни зги, ни друзей, ни родни.
Не дай мне загинуть, девчонка,
Спаси от забвенья,
продли!..