Ни хулы, ни похвалы
Мне не надо. Все пустое.
Лишь бы встретиться с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
За неведомой страною
Разрешатся все узлы.
Там мы встретимся с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
Ни хулы, ни похвалы
Мне не надо. Все пустое.
Лишь бы встретиться с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
За неведомой страною
Разрешатся все узлы.
Там мы встретимся с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
Опять казарменное платье,
Казенный показной уют,
Опять казенные кровати —
Для умирающих приют.
Меня и после наказанья,
Как видно, наказанье ждет.
Поймешь ли ты мои терзанья
У неоткрывшихся ворот?
Расплющило и в грязь вдавило
Меня тупое колесо…
Сидеть бы в кабаке унылом
Алкоголичкой Пикассо.
Нависла туча окаянная,
Что будет — град или гроза?
И вижу я старуху странную,
Древнее древности глаза.
И поступь у нее бесцельная,
В руке убогая клюка.
Больная? Может быть, похмельная?
Безумная наверняка.
— Куда ты, бабушка, направилась?
Начнется буря — не стерпеть.
— Жду панихиды. Я преставилась,
Да только некому отпеть.
Дороги все мои исхожены,
А счастья не было нигде.
В огне горела, проморожена,
В крови тонула и в воде.
Платьишко все на мне истертое,
И в гроб мне нечего надеть.
Уж я давно блуждаю мертвая,
Да только некому отпеть.
Волжская тоска моя, татарская,
Давняя и древняя тоска,
Доля моя нищая и царская,
Степь, ковыль, бегущие века.
По солёной казахтанской степи
Шла я с непокрытой головой.
Жаждущей травы предсмертный лепет,
Ветра и волков угрюмый вой.
Так идти без дум и без боязни,
Без пути, на волчьи на огни,
К торжеству, позору или казни,
Тратя силы, не считая дни.
Позади колючая преграда,
Выцветший, когда-то красный флаг,
Впереди – погибель, месть, награда,
Солнце или дикий гневный ирак.
Гневный мрак, пылающий кострами, –
То горят большие города,
Захлебнувшиеся в гнойном сраме,
В муках подневольного труда.
Всё сгорит, всё пеплом поразвеется.
Отчего ж так больно мне дышать?
Крепко ты сроднилась с европейцами,
Темная татарская душа.
Ты напрасно тратишь нервы,
Не наладишь струнный строй,
Скука, скука — друг твой первый,
А молчанье — друг второй.
А друзья, что рядом были,
Каждый в свой пустился путь,
Все они давно уплыли,
И тебе их не вернуть.
Хоть ты их в тетради втиснула,
Хоть они тебе нужны,
Но они в дела записаны
И в архивах сожжены.
И последний, и невольный
Подневольной песни крик
Береги с великой болью,
Береги и в смертный миг.
Ты склоняешься к закату,
Ты уйдешь в ночную тьму,
Песни скованной, распятой
Не пожертвуй никому.
О, если б за мои грехи
Без вести мне пропасть!
Без похоронной чепухи
Попасть к безносой в пасть!
Как наши сгинули, как те,
Кто не пришел назад.
Как те, кто в вечной мерзлоте
Нетленными лежат.
Ты никогда меня не спросишь,
Любимый недруг, ни о чем,
Улыбки быстрой мне не бросишь,
Не дрогнешь бровью и плечом.
Но будет память встречи каждой
Тебя печалями томить,
И вот захочешь ты однажды
Свою судьбу переломить.
И в буйстве страстного раскола,
И в недозволенной борьбе
Поймешь, о чем забытый голос
Шептал порывисто тебе.
И вспомнишь ты мой нежный ропот
И беспощадный свой запрет,
Не зарастут к былому тропы
Травою пережитых лет.
Немилосердная кручина
Приникнет к твоему плечу,
Но из ревнующей пучины
Уж я к тебе не прилечу.
Не прилечу я, но воспряну
В ответ на поздний твой призыв
И озарю тебя багряным
Далеким пламенем грозы.
Я – с печальным взором предтеча.
Мне суждено о другой вещать
Косноязычной суровой речью
И дорогу ей освещать.
Я в одеждах тёмных страдания
Ей готовлю светлый приём.
Выношу я гнёт призвания
На усталом плече моём.
Отвергаю цветы и забавы я,
Могилу нежности рою в тени.
О, приди, приди, величавая!
Утомлённого предтечу смени.
Не могу я сумрачным духом
Земные недра и грудь расцветить.
Ко всему моё сердце глухо,
Я лишь тебе готовлю пути.
Я – неделя труда жестокого,
Ты – торжественный день седьмой.
Предтечу смени грустноокого,
Победительный праздник земной!
Я должна, скорбный предтеча,
Для другой свой путь потерять,
И вперёд, ожидая встречи,
Обезумевший взор вперять.
Днем они все подобны пороху,
А ночью тихи, как мыши.
Они прислушиваются к каждому шороху,
Который откуда-то слышен.
Там, на лестнице… Боже! Кто это?
Звонок… К кому? Не ко мне ли?
А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!
А с совестью — канители!
Вспоминается каждый мелкий поступок,
Боже мой! Не за это ли?
С таким подозрительным — как это глупо!
Пил водку и ел котлеты!
Утром встают. Под глазами отеки.
Но страх ушел вместе с ночью.
И песню свистят о стране широкой,
Где так вольно дышит… и прочее.
Я не сплю. Заревели бураны
С неизвестной забытой поры,
А цветные шатры Тамерлана
Там, в степях…
И костры, костры.
Возвратиться б монгольской царицей
В глубину пролетевших веков.
Привязала б к хвосту кобылицы
Я любимых своих и врагов.
Поразила бы местью дикарской
Я тебя, завоеванный мир,
Побежденным в шатре своем царском
Я устроила б варварский пир.
А потом бы в одном из сражений,
Из неслыханных оргийных сеч
В неизбежный момент пораженья
Я упала б на собственный меч.
Что, скажите, мне в этом толку,
Что я женщина и поэт?
Я взираю тоскующим волком
В глубину пролетевших лет.
И сгораю от жадности странной
И от странной, от дикой тоски.
А шатры и костры Тамерлана
От меня далеки, далеки.
Лошадьми татарскими топтана,
И в разбойных приказах пытана,
И петровским калечена опытом,
И петровской дубинкой воспитана.
И пруссаками замуштрована,
И своими кругом обворована.
Тебя всеми крутило теченьями,
Сбило с толку чужими ученьями.
Ты к Европе лицом повернута,
На дыбы над бездною вздернута,
Ошарашена, огорошена,
В ту же самую бездну и сброшена.
И жива ты, живьем-живехонька,
И твердишь ты одно: «Тошнехонько!
Чую, кто-то рукою железною
Снова вздернет меня над бездною».
Я сижу одна на крылечке, на крылечке,
И стараюсь песенку тинькать.
В голове бегает, кружится человечек
И какой-то поворачивает винтик.
Я слежу вот за этой серенькой птичкой…
Здесь меня не увидит никто.
Человечек в голове перебирает вещички,
В голове непрестанное: ток, ток.
«Это дурочка», – вчера про меня шепнули,
И никто не может подумать о нём.
А, чудесная птичка! Гуленьки, гули!
Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом».
Голова болит из-за тебя, человечек.
Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок!
Вытащу тебя, подожгу на свечке,
Запищишь ты, проклятый, как мышонок.
И в близости сердца так одиноки,
Как без живых космическая ночь.
Из отдаленных вышли мы истоков,
На миг слились — и прочь, и снова прочь.
И каждый там пройдет, в своем просторе,
В пустом, где умирают все лучи.
Мы вновь сольемся в равнодушном море,
Где нас не разлучить, не разлучить.
Загон для человеческой скотины.
Сюда вошел — не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах бирки. На плечах — бушлат.
И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там, в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.
На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать:
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.
Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть —
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!
Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца…
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца.
Да, я смешна, невзрачна,
Нелепы жест и речь,
Но сердце жаждет мрачно
Обжечься и зажечь.