Письмо в Париж 0 (0)

Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны,
когда один?
Мы, двое русских,
о чем попало
болтали с вами
в кафе «Куполь»,
но в петербуржце
вдруг проступала
боль крепостная,
такая боль…
И, может, в этом
свобода наша,
что мы в неволе,
как ни грусти,
и нас не минет
любая чаша,
пусть чаша с ядом
в руке Руси.
Георгий Викторович Адамович,
мы уродились в такой стране,
где тягу к бегству не остановишь,
но приползаем —
хотя б во сне.
С ней не расстаться,
не развязаться.
Будь она проклята,
по ней тоска
вцепилась, будто репей рязанский,
в сукно парижского пиджака.
Нас раскидало,
как в море льдины,
расколошматило,
но не разбив.
Культура русская
всегда едина
и лишь испытывается
на разрыв.
Хоть скройся в Мекку,
хоть прыгни в Лету,
в кишках — Россия.
Не выдрать!
Шиш!
Невозвращенства в Россию нету.
Из сердца собственного не сбежишь.

Ах, боль 0 (0)

Ах, боль! Зияют раны —
Открытые раны — настежь ворота.
И отблеск солнца на крови,
что глухо так и долго в темноте
по венам шла, —
И льется, льется —
пурпур страданий — нежнейший пурпур
прощанья
Свободно — предвидя —
после заточения в камерах счастья,
камерах долгой боли,
отданное вновь, пусть больным,
но все ж отданное снова ветру
бесконечности, приключенью
дали, чужбине;
свободное после тоски в одиночке
и отданное снова всему миру,
всем ветрам,
плещется вновь знамя желаний без
имени, плещется снова знамя жизни

Доктор Айболит 0 (0)

Кто там плачет жалобно: «Ой, бо-бо! Болит!
Помоги, пожалуйста, доктор Айболит!»
Девочки и мальчики! Вот он к нам спешит…
«Что случилось?» – спросит нас доктор Айболит.

Лечит добрый доктор наш взрослых и детей,
Маленьких проказников и больших зверей.
К нам ко всем на выручку он с утра спешит,
Лучший из волшебников – доктор Айболит.

Хрю-хрю-хрюшка бедная не скулит – хрипит…
Хрю-хрю-хрю-хрюнический у неё бронхит.
Гор-гор-гор – у горлицы горлышко болит…
Всех на свете вылечит доктор Айболит!

Снилось, снилось, снилось нам, что почти без сил
С Нила, с Нила, с Нила к нам прибыл крокодил.
Говорил он доктору: «Доктор, пожалей!
И микстуры сладенькой полведра налей!»

С Северного полюса телефон звонит.
Плачут мишки белые: «Ой, бо-бо! Болит!
Океан в волнении: стонет рыба-кит…
Всех на свете вылечит доктор Айболит!

Станут все здоровыми, будет аппетит.
Всех на свете вылечит доктор Айболит.
Каждый скажет доктору: «Больше не болит!»
Скажут все: «Да здравствует доктор Айболит!»

Больно разбитое сердце 0 (0)

Больно разбитое сердце,
Ищет пристанище снова,
Бьётся без смысла и цели
Стонет, страдая от боли.

Хочет любить беззаветно
Зная, что это непросто,
Больно разбитое сердце
Ищет ответ на вопросы.

Ждёт, не теряя надежды
Хочет очнуться напрасно
Больно разбитое сердце
Даже сейчас ты прекрасно.

Ищет тепла неустанно
Но невозможно согреться
Кажется, ты умираешь
Больно разбитое сердце.

Боль 0 (0)

«Красным углем тьму черчу,
Колким жалом плоть лижу,
Туго, туго жгут кручу,
Гну, ломаю и вяжу.

Шнурочком ссучу,
Стяну и смочу.
Игрой разбужу,
Иглой пронижу.

И я такая добрая,
Влюблюсь — так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь.

И опять сожму, сомну,
Винт медлительно ввинчу,
Буду грызть, пока хочу.
Я верна — не обману.

Ты устал — я отдохну,
Отойду и подожду.
Я верна, любовь верну,
Я опять к тебе приду,
Я играть с тобой хочу,
Красным углем зачерчу…»

Отказом от скорбного перечня 0 (0)

Отказом от скорбного перечня — жест
большой широты в крохоборе! —
сжимая пространство до образа мест,
где я пресмыкался от боли,
как спившийся кравец в предсмертном бреду,
заплатой на барское платье,
с изнанки твоих горизонтов кладу
на движимость эту заклятье!

Проулки, предместья, задворки — любой
твой адрес — пустырь, палисадник, —
что избрано будет для жизни тобой,
давно, как трагедии задник,
настолько я обжил, что где бы любви
своей не воздвигла ты ложе,
все будет не краше, чем храм на крови,
и общим бесплодием схоже.

Прими ж мой процент, разменяв чистоган
разлуки на брачных голубок!
За лучшие дни поднимаю стакан,
как пьёт инвалид за обрубок.
На разницу в жизни свернув костыли,
будь с ней до конца солидарной:
не мягче на сплетне себе постели,
чем мне на листве календарной.

И мёртвым я буду существенней для
тебя, чем холмы и озера:
не большую правду скрывает земля,
чем та, что открыта для взора!
В тылу твоём каждый растоптанный злак
воспрянет, как петел ледащий.
И будут круги расширятся, как зрак —
вдогонку тебе, уходящей.

Глушёною рыбой всплывая со дна,
кочуя, как призрак, по требам,
как тело, истлевшее прежде рядна,
как тень моя, взапуски с небом,
повсюду начнёт возвещать обо мне
тебе, как заправский мессия,
и корчится будут на каждой стене
в том доме, чья крыша — Россия.

Енгибарову от зрителей 0 (0)

Шут был вор: он воровал минуты —
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун — должен быть смешной!»

Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену — так смеши!» —
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал он на себя.

Только — балагуря, тараторя —
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И — морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе — защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!»

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.

Зрители — и люди между ними —
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался — и переиграл.

Он застыл — не где-то, не за морем —
Возле нас, как бы прилёг, устав,—
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках…

Сгинул, канул он — как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему — придумал,
Этот клоун был без колпака.

И душа, и голова, кажись, болит 0 (0)

И душа, и голова, кажись, болит —
Верьте мне, что я не притворяюсь.
Двести тыщ — тому, кто меня вызволит!
Ну и я, конечно, попытаюсь.

Нужно мне туда, где ветер с соснами,
Нужно мне — и всё, там интереснее!
Поделюсь хоть всеми папиросами
И ещё вдобавок тоже — песнями.

Дайте мне глоток другого воздуха!
Смею ли роптать? Наверно, смею.
Запах здесь… А может быть, вопрос в духах?..
Отблагодарю, когда сумею.

Нервы у меня хотя лужёные —
Кончилось спокойствие навеки.
Эх вы, мои нервы обнажённые!
Ожили б — ходили б как калеки.

Не глядите на меня, что губы сжал,
Если слово вылетит, то — злое.
Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал,
Где-нибудь зароюсь — и завою!

Сероглазый король 0 (0)

Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»

Описание боли в солнечном сплетении 0 (0)

Сплетенье солнечное — чушь?
Коварный ляпсус астрономов
рассеянных! Мне дик и чужд
недуг светил неосторожных.
Сплетались бы в сторонней мгле!
Но хворым силам мирозданья
угодно бедствовать во мне —
любимом месте их страданья.
Вместившись в спину и в живот,
вблизи наук, чья суть целебна,
болел и бредил небосвод
в ничтожном теле пациента.
Быть может, сдуру, сгоряча
я б умерла в том белом зале,
когда бы моего врача
Газель Евграфовна не звали.
— Газель Евграфовна! — изрек
белейший медик.
О удача!
Улыбки доблестный цветок,
возросший из расщелин плача.
Покуда стетоскоп глазел
на загнанную мышцу страха,
она любила Вас, Газель,
и Вашего отца Евграфа.
Тахикардический буян
морзянкою предкатастрофной
производил всего лишь ямб,
влюбленный ямб четырехстопный.
Он с Вашим именем играл!
Не зря душа моя, как ваза,
изогнута (при чем Евграф!)
под сладкой тяжестью Кавказа.
Простите мне тоску и жуть,
мой хрупкий звездочет, мой лекарь!
Я вам вселенной прихожусь —
чрезмерным множеством молекул.
Не утруждайте нежный ум
обзором тьмы нечистоплотной!
Не стоит бездна скорбных лун
печали Вашей мимолетной.
Трудов моих туманна цель,
но жизнь мою спасет от краха
воспоминанье про Газель,
дитя добрейшего Евграфа.
Судьба моя, за то всегда
благодарю твой добрый гений,
что смеха детская звезда
живет во мгле твоих трагедий.
Лишь в этом смысл — марать тетрадь,
печалиться в канун веселья,
и болью чуждых солнц хворать,
и умирать для их спасенья.

Опускаются веки, как шторы 0 (0)

Опускаются веки, как шторы,
Одному остаться позволь.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.

И душа не трепещет, не бьется,
И глядит на себя, как на тень,
И по ней, будто конь, несется,
Ударяя копытами, день.

Будто самое страшное горе,
Как актер, отыграло роль.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.

Поэза душевной боли 0 (0)

Из тусклой ревельской газеты,
Тенденциозной и сухой,
Как вы, военные галеты,
А следовательно — плохой,

Я узнаю о том; что в мире
Идёт по-прежнему вражда,
Что позабыл весь мир о мире
Надолго или навсегда.

Всё это утешает мало
Того, в ком тлеет интеллект.
Язык богов земля изгнала,
Прияла прозы диалект.

И вот читаю в результате,
Что арестован Сологуб,
Чье имя в тонком аромате,
И кто в словах премудро-скуп;

Что умер Леонид Андреев,
Испив свой кубок не до дна,
Такую высь мечтой прореяв,
Что межпланетьем названа;

Что Собинов погиб от тифа
Нелепейшею из смертей,
Как яхта радости — от рифа,
И как от пули — соловей;

Что тот, чей пыл великолепен,
И дух, как знамя, водружён,
Он, вечно юный старец Репин,
В Финляндии заголожён.

Довольно и таких известий,
Чтоб сердце дало перебой.
Чтоб в этом благодатном месте
Стал мрачным воздух голубой.

Уходите вы, могикане,
Последние, родной страны…
Грядущее, — оно в тумане…
Увы, просветы не видны…

Ужель я больше не увижу
Родного Фёдор Кузьмича?
Лицо порывно не приближу
К его лицу, любовь шепча?

Тогда к чему ж моя надежда
На встречу после тяжких лет?
Истлей, последняя одежда!
Ты, ветер, замети мой след!

В России тысячи знакомых,
Но мало близких. Тем больней,
Когда они погибли в громах
И молниях проклятых дней…

Да что же это в самом деле 0 (0)

Да что же это в самом деле?..
Такая вялость в теле,
Мучительно ежесекундно чувствовать своё бессилие
Стихи совсем не сочиняются.
И каждый день мои пороки
С утра нахально начинаются.
Нет, жили иначе пророки!
Морщины изрезали мои руки.
Я целый день по комнате брожу от скуки.
Во мне не стало силы воли
Я начал пухнуть от душевной боли.
Оставьте меня сознания мухи!

Блеснула боль в твоем прощальном взоре 0 (0)

Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты.
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.

Как сон, исчезло в суете вокзальной
Лицо любимое,- и вот опять покой.
Никто не дал любви такой печальной
И в то же время радостной такой.

Прощальный взор запомнил я навеки —
Он в мертвого легко мог жизнь вдохнуть,-
И серые глаза, и вскинутые веки,
И губы, детские чуть-чуть.

Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты,
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.

Однако, втягивать живот 0 (0)

Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и всё! Вот так-то вот!
И этого довольно.

А ну! Сомкнуть ряды и рты!
А ну, втяните животы!
А у кого они пусты —
Ремни к последней дырке!
Ну как такое описать
Или ещё отдать в печать?
Но, даже если разорвать, —
Осталось на копирке:

Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и всё! Вот так-то вот!
И этого довольно.

Вообще такие времена
Не попадают в письмена,
Но в этот век печать вольна —
Льёт воду из колодца.
Товарищ мой (он чей-то зять)
Такое мог порассказать
Для дела… Жгут в печи печать,
Но слово остаётся:

Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и всё! Вот так-то вот!
И этого довольно.