Стихи Наума Коржавина

Уж заводы ощущаются
В листве.
Электричка приближается
К Москве.

Эх, рязанская дороженька,
Вокзал.
Я бы все, коль было б можно,
Рассказал.

Эх, Столыпин ты Столыпин,—
Из окон
Ясно виден твой столыпинский
Вагон.

Он стоит спокойно в парке,
Тихо ждет,
Что людей конвой с овчаркой
Подведет.

На купе разбит он четко.
Тешит взор…
И отбит от них решеткой
Коридор.

В коридоре ходит парень
Боевой,
Вологодский, бессеребреный
Конвой.

…Эх, рязанская дороженька,
Легка,
Знать, тебе твоя острожная
Тоска.

Где вы, где вы? В какие походы
Вы ушли из моих городов?..
Комиссары двадцатого года,
Я вас помню с тридцатых годов.
Вы вели меня в будни глухие,
Вы искали мне выход в аду,
Хоть вы были совсем не такие,
Как бывали в двадцатом году.
Озарённей, печальнее, шире,
Непригодней для жизни земной…
Больше дела вам не было в мире,
Как в тумане скакать предо мной.
Словно все вы от части отстали,
В партизаны ушли навсегда…
Нет, такими вы не были — стали,
Продираясь ко мне сквозь года.
Вы легко побеждали, но всё же
Оставались всегда ни при чём.
Лишь в Мадриде встречали похожих,
Потому что он был обречён.
О, как вы отрешенно скакали,
Зная правду, но веру храня.
И меня за собой увлекали,
Отрывали от жизни меня…
И летел я, коня погоняя,
Прочь куда-то, в пыли и в дыму.
Почему — я теперь уже знаю,
А куда — до сих пор не пойму.
Я не думал о вашей печали,
Я скорбел, что живу, как во сне,
Но однажды одни вы умчались
И с тех пор не являлись ко мне.
И пошли мои взрослые годы…
В них не меньше любви и огня…
Но скажите, в какие походы
Вы идете теперь — без меня?

Страх — не взлёт для стихов.
Не источник высокой печали.
Я мешок потрохов!-
Так себя я теперь ощущаю.

В царстве лжи и греха
Я б восстал, я сказал бы: «Поспорим!»
Но мои потроха
Протестуют… А я им — покорен.

Тяжко день ото дня
Я влачусь. Задыхаясь. Тоскуя.
Вдруг пропорют меня —
Ведь собрать потрохов не смогу я.

И умру на все дни.
Навсегда. До скончания света.
Словно я — лишь они,
И во мне ничего больше нету.

Если страх — нет греха,
Есть одни только голод и плаха.
Божий мир потроха
Заслоняют — при помощи страха.

Ни поэм, ни стихов.
Что ни скажешь — всё кажется: всуе.
Я мешок потрохов.
Я привык. Я лишь только тоскую.

Поэзия не страсть, а власть,
И потерявший чувство власти
Бесплодно мучается страстью,
Не претворяя эту страсть.
Меня стремятся в землю вжать.
Я изнемог. Гнетет усталость.
Власть волновать, казнить, прощать
Неужто ты со мной рассталась?

Хоть вы космонавты — любимчики вы.
А мне из-за вас не сносить головы.
Мне кости сломает теперь иль сейчас
Фабричный конвейер по выпуску вас.

Все карты нам спутал смеющийся чёрт.
Стал спорт, как наука. Наука — как спорт.
И мир превратился в сплошной стадион.
С того из-за вас и безумствует он.

Устал этот мир поклоняться уму.
Стандартная храбрость приятна ему.
И думать не надо, и всё же — держись:
Почти впечатленье и вроде бы — жизнь.

Дурак и при технике тот же дурак
Придумать — он может, подумать — никак.
И главным конструктором сделался он,
И мир превратился в сплошной стадион.

Великое дело, высокая власть.
Сливаются в подвиге разум и страсть.
Взлетай над планетой! Кружи и верши.
Но разум — без мудрости, страсть — без души.

Да, трудно проделать ваш доблестный путь —
Взлетев на орбиту, с орбиты — лизнуть.
И трудно шесть суток над миром летать,
С трудом приземлиться и кукольным стать.

Но просто работать во славу конца —
Бессмысленной славой тревожить сердца.

Нет, я не хочу быть героем, как вы.
Я лучше, как я, не сношу головы.

Мне без тебя так трудно жить,
А ты — ты дразнишь и тревожишь.
Ты мне не можешь заменить
Весь мир… А кажется, что можешь.
Есть в мире у меня свое:
Дела, успехи и напасти.
Мне лишь тебя недостает
Для полного людского счастья.
Мне без тебя так трудно жить:
Все — неуютно, все — тревожит…
Ты мир не можешь заменить.
Но ведь и он тебя — не может.

Гуляли, целовались, жили-были…
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна…
Звонок урчал… И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
Я о себе рассказывать не стану —
У всех поэтов ведь судьба одна…
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил ни окна…
А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах…
Романтика, растоптанная ими,
Знамена запылённые — кругом…
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.

Заслуг не бывает. Не верьте.
Жизнь глупо вперёд заслужить.
А, впрочем,- дослужим до смерти,
И можно заслугами жить.

А нынче бы — лучше иначе.
Обманчиво право на лень.
Ведь, может, и жить — это значит
Заслуживать каждый свой день.

Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Нерайская с детства судьба.

И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как — не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять,

Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем — перед сладкой
Надеждой: поспать в борозде.

Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног,

Тогда,- перед тем, как пристрелят
Тебя,- мол, своё отходил!-
Ты вспомни, какие ты трели,
На воле резвясь, выводил.

Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само —
Скучал, как дурак, от свободы
И рвался — сквозь пули — в ярмо.

Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что в трубы трубя,
Не Дух это мечется — хочет
Бездушье уйти от себя.

Ища не любви, так заботы,
Занятья — страстей не тая…
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.

С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж — сквозь асфальт, сквозь века,
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.

Как ею сближаются дали,
Как — пусть хоть вокруг благодать,-
Но люди когда-то пахали
На людях — и могут опять.

И нас от сдирания шкуры
На бойне — хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.

…И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна,

Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешеньи зачах…
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.

И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё — навсегда:
Вес плуга… Спокойствие поля…
Эпический посвист кнута.

Уже прошло два года,
два бесцельных
С тех пор, когда
за юность в первый раз
Я новый год встречал от вас отдельно,
Хоть был всего квартала три от вас.
Что для меня случайных три квартала!
К тому ж метро, к тому ж троллейбус есть.
Но между нами государство встало,
И в ключ замка свою вложила честь.
Как вы теперь? А я все ниже, ниже.
Смотрю вокруг, как истинный дурак.
Смотрю вокруг — и ничего не вижу!
Иль, не хотя сознаться, вижу мрак.
Я не хочу делиться с вами ночью.
Я день любил, люблю делиться им.
Пусть тонкий свет вина ласкает очи,
Пусть даль светла вам видится за ним…
Бог помочь вам.
А здесь, у ночи в зеве,
Накрытый стол, и все ж со мною вы…
Двенадцать бьет!
В Москве всего лишь девять.
Как я давно уж не видал Москвы.
Довольно!
Встать!
Здесь тосковать не нужно!
Мы пьем за жизнь!
За то, чтоб жить и жить!
И пьем за дружбу!
Хоть бы только дружбу
Во всех несчастьях жизни сохранить.

Что для меня этот город Сим?
Он так же, как все, прост.
Но там я впервые встретился с ним,
Вставшим во весь рост.
У этой встречи не было дня,
Не определить дат,
Но он не оставит уже меня,
Наверное, никогда.
Особых примет у него нет,
Ведь он подобен лисе.
Но это ведь он устроил банкет,
Когда голодали все.
А затем на вопросы, сверху вниз
Отвечал, улыбаясь, слегка:
У нас, товарищи, социализм,
А не коммунизм пока…
Я знаю его, он мой личный враг,
И, сам не стремясь идти,
Он отравляет мне каждый шаг
На трудном моем пути.
Он мастер пугающих громких фраз
И ими вершит дела,
И всех, в ком он видит хозяйский глаз,
Глушит он из-за угла.
Но наши пути все равно прямы,
И будет он кончен сам…
Потому, что хозяева жизни — мы,
А он — присосался к нам.

Не верь, что ты поэта шире
И более, чем он, в строю.
Хоть ты решаешь судьбы мира,
А он всего только свою.

Тебе б — в огонь. Ему — уснуть бы,
Чтоб разойтись на миг с огнем.
Затем, что слишком эти судьбы
Каким-то чертом сбиты в нем.

И то, что для тебя как небо,
Что над тобой — то у него
Касается воды и хлеба
И есть простое естество.

Я позабыл, как держат ручку пальцы,
Как ищут слово, суть открыть хотят…
Я в партизаны странные подался —
Стрекочет мой язык, как автомат.

Пальба по злу… Причин на это много.
Всё на кону: Бог… ремесло… судьба…
Но за пальбой я сам забыл — и Бога,
И ремесло, и — отчего пальба.

И всё забыв — сознаться в этом трушу.
Веду огонь — как верю в торжество.
А тот огонь мою сжигает душу,
И всем смешно, что я веду его.

Я всё равно не верю, что попался…
Я только вспоминаю тяжело,-
Как ищут суть, как держат ручку пальцы
И как нас учит смыслу — ремесло.

Милая, где ты? — повис вопрос.
Стрелки стучат, паровоз вздыхает…
Милая, где ты? Двенадцать верст
Нас в этом месяце разделяет.
Так это близко, такая даль,
Что даже представить не в состоянье…
Я уж два раза тебя видал,
Но я не прошел это расстоянье,
Так, чтоб суметь тебя разглядеть
Вновь хоть немножечко…
Стены… Стены…
Видно, измены меняют людей,
Видно, не красят лица измены…