Стихи Софии Парнок

На Арину осеннюю — в журавлиный лёт —
собиралась я в странствие,
только не в теплые страны,
а подалее, друг мой, подалее.

И дождь хлестал всю ночь напролет,
и ветер всю ночь упрямствовал,
дергал оконные рамы,
и листья в саду опадали.

А в комнате тускло горел ночник,
колыхалась ночная темень,
белели саваном простыни,
потрескивало в старой мебели…

И все, и все собирались они,-
возлюбленные мои тени
пировать со мной на росстани…
Только тебя не было!

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» —
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя,—
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,
Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком…
В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:
Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком,—
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Но под ударом любви ты — что золото ковкое!
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою…
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Туго сложен рот твой маленький,
Взгляд прозрачен твой и тих,—
Знаю, у девичьей спаленки
Не бродил еще жених.

Век за веком тропкой стоптанной
Шли любовников стада,
Век за веком перешептано
Было сладостное «да».

Будет час и твой,— над участью
Станет вдруг чудить любовь,
И предчувствие тягучестью
Сладкою вольется в кровь.

Вот он — милый! Ты указана
— Он твердит — ему судьбой.
Ах, слова любви засказаны,
Как заигран вальс пустой!

Но тебе пустоговоркою
Милого не мнится речь:
Сердцем ты — дитя незоркое,
Лжи тебе не подстеречь.

Ты не спросишь в ночи буйные,
Первой страстью прожжена,
Чьи касанья поцелуйные
Зацеловывать должна…

Туго сложен рот твой маленький,
Взгляд прозрачен твой и тих,—
Знаю, у девичьей спаленки
Не бродил еще жених.

Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы,
Я дыханьем перелить в тебя хочу — газэлы.
Ах, созвучны одержимости моей — газэлы!
Ты смотри же, разлюблять не смей — газэлы.
Расцветает средь зимы весна — газэлой,
Пробудят и мертвого от сна — газэлы,
Бродит, колобродит старый хмель — газэлы, —
И пою тебя, моя газель,— газэлой!

Утешительница боли — твоя рука,
Белотелый цвет магнолий — твоя рука.

Зимним полднем постучалась ко мне любовь,
И держала мех соболий твоя рука.

Ах, как бабочка, на стебле руки моей
Погостила миг — не боле — твоя рука!

Но зажгла, что притушили враги и я,
И чего не побороли, твоя рука:

Всю неистовую нежность зажгла во мне,
О, царица своеволий, твоя рука!

Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:
Сердце это не твое ли!) — твоя рука.

И отшумит тот шум и отгрохочет грохот,
которым бредишь ты во сне и наяву,
и бредовые выкрики заглохнут,-
и ты почувствуешь, что я тебя зову.

И будет тишина и сумрак синий…
И встрепенешься ты, тоскуя и скорбя,
и вдруг поймешь, поймешь, что ты
блуждал в пустыне
за сотни верст от самого себя!

Нет мне пути обратно!
Накрик кричу от тоски!
Бегаю по квадратам
Шахматной доски.

Через один ступаю:
Прочие — не мои.
О, моя радость скупая,
Ты и меня раздвои,—

Чтоб мне вполмеры мерить,
Чтобы вполверы верить,
Чтобы вполголоса выть,
Чтобы собой не быть!

С пустынь доносятся
Колокола.
По полю, по сердцу
Тень проплыла.

Час перед вечером
В тихом краю.
С деревцем встреченным
Я говорю.

Птичьему посвисту
Внемлет душа.
Так бы я по свету
Тихо прошла.

Снова знак к отплытию нам дан!
Дикой полночью из пристани мы выбыли.
Снова сердце — сумасшедший капитан —
Правит парус к неотвратной гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс
И тяжелые валы окрест взлохматили…
— Помолись о нераскаянных, о нас,
О поэт, о спутник всех искателей!

И вот она! Театр безмолвнее
Невольника перед царем.
И палочка взвилась, как молния,
И вновь оркестра грянул гром.

Лучи ль над ней свой блеск умножили,
Иль от нее исходит день?
И отрок рядом с ней — не то же ли,
Что солнцем брошенная тень?

Его непостоянством мучая,
Носок вонзает в пол, и вдруг,
Как циркулем, ногой летучею
Вокруг себя обводит круг.

И, следом за мгновенным роздыхом,
Пока вскипает страсть в смычках,
Она как бы вспененным воздухом
Взлетает на его руках…

Так встарь другая легконогая
— Прабабка «русских Терпсихор» —
Сердца взыскательные трогая,
Поэта зажигала взор.

У щеголей не те же чувства ли,
Но разочарованья нет:
На сцену наведен без устали
Онегина «двойной лорнет».

Она поет: «Аллаверды,
Аллаверды — Господь с тобою»,—
И вздрогнул он, привычный к бою,
Пришлец из буйной Кабарды.

Рука и взгляд его тверды,—
Не трепетали пред пальбою.
Она поет: «Аллаверды,
Аллаверды — Господь с тобою».

Озарены цыган ряды
Луной и жженкой голубою.
И, упоенная собою,
Под треск гитар, под вопль орды
Она поет: «Аллаверды».

Как милый голос, оклик птичий
Тебя призывно горячит,
Своих, особых, полн отличий.
Как милый голос, оклик птичий,—
И в сотне звуков свист добычи
Твой слух влюбленный отличит.
Как милый голос, оклик птичий
Тебя призывно горячит.

В часы, когда от росных зерен
В лесу чуть движутся листы,
Твой взор ревнив, твой шаг проворен.
В часы, когда от росных зерен
Твой черный локон разузорен,
В лесную глубь вступаешь ты —
В часы, когда от росных зерен
В лесу чуть движутся листы.

В руках, которым впору нежить
Лилеи нежный лепесток,—
Лишь утро начинает брезжить,—
В руках, которым впору нежить,
Лесную вспугивая нежить,
Ружейный щелкает курок —
В руках, которым впору нежить
Лилеи нежный лепесток.

Как для меня приятно странен
Рисунок этого лица,—
Преображенный лик Дианин!
Как для меня приятно странен,
Преданьем милым затуманен,
Твой образ женщины-ловца.
Как для меня приятно странен
Рисунок этого лица!

Словно дни мои первоначальные
Воскресила ты, весна.
Грезы грезятся мне беспечальные,
Даль младенчески ясна.

Кто-то выдумал, что были бедствия,
Что я шла, и путь тернист.
Разве вижу не таким, как в детстве, я
Тополей двуцветный лист?

Разве больше жгли и больше нежили
Солнца раннего лучи?
Голоса во мне поют не те же ли:
«Обрети и расточи»?

Богу вы, стихи мои, расскажете,
Что, Единым Им дыша,
Никуда от этой тихой пажити
Не ушла моя душа.

Он ходит с женщиной в светлом,
— Мне рассказали.—
Дом мой открыт всем ветрам,
Всем ветрам.

Они — любители музык —
В девять в курзале.
Стан ее плавный узок,
Так узок…

Я вижу: туманный берег,
В час повечерья,
Берег, холмы и вереск,
И вереск.

И рядом с широким фетром
Белые перья…
Сердце открыто ветрам,
Всем ветрам!

Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклоня.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.

Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
В душе твоей,— как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!

Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей,—
И красок нету на моей палитре!

Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий?