Стихи Вильгельма Зоргенфрея

Б. Кирпичниковой

Ночью сон наш нежат вьюги, к утру будят холода.
На заре, в туманном круге, солнце греет сталь пруда.
Мы живем в высоком доме, под горой увядший сад.
В полдень, в радостной истоме, стекла алые дрожат.
На куртинах, под балконом, георгины отцвели.
Целый день с прозрачным звоном режут небо журавли.
Ветер поле обвевает, в полдень прячется в овраг,
На закате налетает, рвет и треплет красный флаг.
Чье-то тихое мерцанье гаснет трепетно вдали,
Чье-то звонкое молчанье сторожит покой земли.
Сходит день в чужие страны, стынет низкий небосвод,
И опять поют туманы, водят бури хоровод.
Вихри бьются в стены дома, крутят мутное кольцо,
Зацветающая дрема тихо всходит на крыльцо.
Сумрак сердца не встревожит, вьюга снов не замутит,
Светлый день безбурно прожит и любовью перевит.

Приходит, как прежде, нежданно —
Будить от тяжелого сна,
И новая радость желанна,
И новая боль не больна.
Но платья темнее надеты,
И тени длинней от ресниц,
И в пристальном взоре просветы
Лиловых, закатных зарниц.
Коснется рукою жемчужной,
Фиалками глаз ворожит —
И маятник никнет, ненужный,
И время, жестокое, спит.
Молчания я не нарушу,
Тебе отдаю я во власть
Мою воспаленную душу,
Мою неизбытую страсть.
Дышать твоим ровным дыханьем,
И верить твоей тишине,
И знать, что последним прощаньем
Придешь ты проститься ко мне.
В тот час, когда ужас безликий
Расширит пустые зрачки,
Взовьешься из черной, из дикой,
Из дикой и черной тоски.
Возникнешь в дыму песнопений,
Зажжешься надгробной свечой,
И станешь у смертных ступеней —
Стеречь мой последний покой.

Отзвенели, порвались струны,
Поблекли слова любви.
Дали мутны, гремят перуны,
И небо, все небо в крови.
Точит кровь по снегам узоры,
Зажигает зарево днем,
И людские темные взоры
Кровавым горят огнем.
Я ее проклинаю всей силой,
Всей силой живой души,
И мой голос, мой крик унылый
Не один, не замрет в глуши.
Любовь и во мраке светит,
Любовь зовет и в огне…
Друг, безвестный друг мой ответит,
Издалёка ответит мне.

Пытал на глухом бездорожье
У мертвенных чисел, у книг,
Но тяжкой премудрости Божьей
Свободной душой не постиг.
Извечно, торжественно, свято —
Положен во гроб и отпет,
И в мире, где был он когда-то,
Его, первозданного, нет
Но тайну томленья земного
Творит неустанно Господь,
И в явь претворяется слово,
И дух облекается в плоть.
Не латником в тверди небесной,
Водителем благостных сил,
Нет, к жизни и скудной и тесной
Создатель его воскресил.
Безрадостна доля вторая,
Безвестна, бездумна, бедна.
В дощатые стены сарая
Пустынная бьется весна.
Там пахнет травой прошлогодней,
И тучи косятся в окно,
И тлеет в истоме Господней
Прорытое влагой зерно.
В углу, за поленницей ржавой,
Скребется голодная мышь…
Ты, Сильный, Ты, Крепкий, Ты, Правый,
На нем свою волю творишь.
Грызет и скребется у щели,
И точит кору, не спеша,
И в скользком, отверженном теле
Ликует живая душа.
Так вот она, низкая доля,
Предел вдохновенной тщеты —
Проталины чахлого поля,
Прибитые ветром кусты.
Окутаться сумраком топким,
Дрожать в непогоду и в дождь
И славить дыханием робким
Твою милосердную мощь.

1. Город

О, этот город на берегу реки
И его дома, трижды обысканные!
И эти городовые, стоящие на углах!
Их свирепые лица, непечатная ругань!
О, эти храмы! Они недостроены.
О, терема — без обитателей,
И эти офицеры, стреляющие в штатских,
В безоружных штатских (там, в ресторанах)!
И вы, закрытые двери университета!
И ты, стоящий возле них пристав!
И эти сыщики! Этот цвет гороховый.
И эти казаки! Ах, эти казаки,
Эти ужасно храбрые казаки!

2. Деревня

О деревня, о ты, трижды тихая,
О ты, трижды тихая деревня!
Там пригорки, а здесь ручейки…
И этот толстый помещик! Эти худощавые крестьяне!
Их худощавые лошади и коровы,
И их вилы, их железные вилы,
Их остро наточенные топорики!
Эта школа! (Она не протоплена.)
Это поле! (Оно не засеяно.)
И там, вдалеке, волостное правление
(О, не ходите туда, не ходите!)
И этот старик, сидящий на завалинке…
(Он только что выпорот.)
И эти казаки! Ах, эти казаки,
Эти ужасно храбрые казаки!

Я люблю взглянуть на сцену,
Мне забавны лицедеи.
Уплатив за место цену,
Мирно сел я в галерее.
Созерцаю скромным взором
Театральную обитель,
И твердят лакеи хором:
«Вы здесь зритель, только зритель!»
Час проходит. Очевидно,
Что актеры учат роли,
Мне становится обидно,
Я кричу: «Играйте, что ли!»
Услыхав такое слово,
Благочиния блюститель
Наклоняется сурово,
Говоря: «Вы только зритель».
Дан сигнал. Два-три актера
Декламируют жестоко;
Слово каждое суфлера
Ясно слышно издалека.
Я кричу: «Суфлера к черту!»
Появляется служитель
И, приблизив палец ко рту,
Говорит мне: «Тсс… Вы зритель!»
Узнаю не без досады,
Что смотрел уж эту дрянь я:
Перекрашены наряды,
Переделаны названья…
«Стой! — кричу я. — Невозможно!
Стой! Я хлама не любитель!»
На меня глядят тревожно:
«Тише, зритель! Тише, зритель!»
Сыгран акт последний драмы,
Сняты шлемы, шпаги, ленты;
Подрумяненные дамы
Щедро шлют аплодисменты.
Я смотрю на них с укором…
Появляется служитель:
«Аплодируйте актерам!
Вы же — зритель! Вы же — зритель!»
Из театра выхожу я
И мечтаю громогласно,
Как друзьям своим скажу я,
Что спектакль прошел ужасно.
Но при выходе из зданья
Ждет меня распорядитель:
«Абсолютное молчанье!
Ради бога! Вы лишь зритель!»

1.

В пределы предначертанного круга
Вступают две согласные судьбы.
Ты слушаешь, как северная вьюга
Раскачивает гулкие столбы.
Искрится шелк волос твоих зловеще,
И, гневное молчание храня,
Ты смотришь на бессмысленные вещи:
На ржавый снег, на сосны, на меня.
Тоска моей размеренной дремоты —
Как давний сон. И кровь во мне стучит:
Я ждал тебя! Не спрашиваю, кто ты,
Любимая. Я знаю, ты — Лилит.
— Темнее взор. Зрачок атласный шире.
Печальнее надменные уста. —
Да, ты одна! Одна в пустынном мире,
И за тобою смертная черта.
Усмешкою смыкаются ресницы,
На лоб скользнула шелковая прядь…
Вот только эти траурные птицы
Над озером. О чем они опять?

2.

Летний сумрак славит Бога,
Небо зноем не томит.
Милосердная дорога
Привела меня к Лилит.
Дремлют шелковые птицы,
Стынут стрелы хрусталя,
Под ногою у царицы
Темнокрылая земля.
Улыбнется — день зажжется,
Отвернется — кровь прольется,
Будет так, как повелит
Благосклонная Лилит.
Я целую плащ узорный
И державное кольцо,
И усмешкою покорной
Освещается лицо.
Но под царским покрывалом
Сердце легкое болит —
Об ином, о небывалом
Сумрак шепчется с Лилит.

3.

Руку жмут еще кольца колкие,
А уж сердце летит, летит…
Ну, простимся, радость недолгая,
Солнце ночи, моя Лилит.
Легок путь, без счастья и ревности.
Не одна ли мера, скажи,
И моей легкокрылой верности,
И твоей беззащитной лжи.
Только плечи запомнить тонкие,
Только шелком волос вздохнуть…
В ночь, по скату, тропами ломкими
Побреду, дойду как-нибудь.