Стихи Елизаветы Дмитриевой

Ищу защиты в преддверьи храма
Пред Богоматерью Всех Сокровищ,
Пусть орифламма
Твоя укроет от всех чудовищ…

Я прибежала из улиц шумных,
Где бьют во мраке слепые крылья,
Где ждут безумных
Соблазны мира и вся Севилья.

Но я слагаю Тебе к подножью
Кинжал и веер, цветы, камеи —
Во славу Божью…
O Mater Dei, memento mei!

Фальшиво на дворе моем
поет усталая шарманка,
гадает нищая цыганка…
Зачем, о чем?

О том, что счастье — ясный сокол
не постучится в нашу дверь,
о том, что нам не ведать срока
глухих потерь…

Из-под лохмотьев шали пестрой
очей не гаснущий костер.
Ведь мы с тобой, пожалуй, сестры…
И я колдунья с давних пор.

Чужим, немилым я колдую
Всю ночь с заката до утра,-
кто корку мне подаст сухую,
кто даст кружочек серебра.

Но разве можно коркой хлеба
насытить жадные уста,
не голод душит — давит небо,
там — пустота.

Я — в истомляющей ссылке,
в этих проклятых стенах.
Синие, нежные жилки
бьются на бледных руках.

Перебираю я четки,
сердце — как горький миндаль.
За переплетом решетки
дымчатый плачет хрусталь.

Даже Ронсара сонеты
не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
знаю давно наизусть.

Тьмы не отгонишь печальной
знаком Святого Креста,
а у принцессы опальной
отняли даже шута.

Где Херувим, свое мне давший имя,
Мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
Касаешься крылами ты своими?

И в чьих глазах
Опять зажег ты пламя,
И в чьих руках
Дрожит тобой развернутое знамя?

И голосом твоим
Чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь за славой?
Скажи мне, Херувим.

И чья душа идет путем знакомым
Мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
Последние костры!

Сияли облака оттенка роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая,

Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спустилось, заревом осенний день венчая.

И пела нежные и тонкие слова
Мне снова каждая поблекшая страница,
В тумане вечера воссоздавая лица
Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива…

И для меня одной звучали в старом парке
Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.

Оделся Ахен весь зелеными ветвями.
Для милой Франции окончена печаль;
Сегодня отдала ей голубая даль
Любимых сыновей, не сломленных врагами.

Суровые идут, закованные в сталь,
Бароны Франции блестящими рядами,
И помнят их сердца за медными щитами
И пьяный бред побед, и грустный Ронсеваль.

Средь радостной толпы у светлого дворца
Стоит красавица близ мраморного входа,
То — гордость Франции — задумчивая Ода.

Но алый сок гранат сбежал с ее лица,
Упала на песок зеленая гирлянда…
Меж пэров Франции нет рыцаря Роланда.

Она ступает без усилья,
Она неслышна, как гроза,
У ней серебряные крылья
И темно-серые глаза.

Ее любовь неотвратима,
В ее касаньях — свежесть сна,
И, проходя с другими мимо,
Меня отметила она.

Не преступлю и не забуду!
Я буду неотступно ждать,
Чтоб смерти радостному чуду
Цветы сладчайшие отдать.

Ты не вытянешь полным ведра,
Будешь ждать, но вода не нальется,
А когда-то белей серебра
Ты поила водой из колодца.

Чтобы днем не соскучилась ты,
Для твоей, для девичьей забавы,
Расцветали у края цветы,
Вырастали душистые травы.

Ровно в полночь напиться воды
Прилетал к тебе Витязь крылатый,
Были очи — две крупных звезды,
В жемчугах драгоценные латы.

Всех прекрасней был обликом он,
Красоты той никто не опишет,
И поверженный наземь Дракон
Был шелками на ладанке вышит…

Ах, без дождика жить ли цветам?
Пылью-ветром все травы примяты.
И к тебе, как тогда, по ночам
Не летает уж Витязь крылатый,

Чтоб крылом возмутить огневым
Пересохшую воду колодца…
Что ты сделала с сердцем твоим,
Почему оно больше не бьется?

Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура
Не создали мне ни певцы Прованса,
Ни Франции бароны,
И голос трубадура
Не рассказал в мелодии романса,
Кто бога стрел всех строже чтил законы,
Кто знал любви уклоны!

Ах, все почти грешили перед богом,
Прося его о многом,
Ища наград своей любви за что-то…

Но был один — он, страстью пламенея,
Сам создал сновиденья,
Он никогда не ведал искушенья!

И лик любви — есть образ Дон Кихота,
И лик мечты — есть образ Дульцинеи.

О, если бы аккорды урагана,
Как старого органа,
Звучали бы не так безумно-дико;
О, если бы закрылась в сердце рана
От ужаса обмана,—
Моя душа бы не рвалась от крика.

Уйти в страну к шатрам чужого стана,
Где не было тумана,
Где от луны ни тени нет, ни блика;
В страну, где все — создание титана,
Как он — светло и пьяно,
Как он один — громадно и безлико.

У нас в стране тревожные отливы
Кладет в саду последний свет вечерний,
Как золото на черни,
И купы лип печально-боязливы…
Здесь все венки сплетают лишь из терний,
Здесь дни, как сон, тяжелый сон, тоскливы,
Но будем мы счастливы,—
Чем больше мук, тем я люблю безмерней.

Парус разорван, поломаны весла.
Буря и море вокруг.
Вот какой жребий судьбою нам послан,
Бедный мой друг.

Нам не дана безмятежная старость,
Розовый солнца заход.
Сломаны весла, сорванный парус,
Огненный водоворот.

Это — судьбою нам посланный жребий.
Слышишь, какая гроза?
Видишь волны набегающий гребень?
Шире раскроем глаза.

Пламя ль сожжет нас? Волна ли накроет?
Бездна воды и огня.
Только не бойся! Не бойся: нас трое.
Видишь, Кто стал у руля?

Все летают черные птицы
И днем, и поутру,
А по ночам мне снится,
Что я скоро умру.

Даже прислали недавно —
Сны под пятницу — верные сны,—
Гонца из блаженной страны —
Темноглазого легкого фавна.

Он подошел к постели
И улыбнулся: «Ну, что ж,
У нас зацвели асфодели,
А ты все еще здесь живешь?

Когда ж соберешься в гости
Надолго к нам?..»
И флейту свою из кости
К моим приложил губам.

Губы мои побледнели
С этого самого дня.
Только бы там асфодели
Не отцвели без меня!

Иерихонская роза цветет только раз,
Но не все ее видят цветенье:
Ее чудо открыто для набожных глаз,
Для сердец, перешедших сомненье.

Когда сделал Господь человека земли
Сопричастником жизни всемирной,
Эту розу волхвы в Вифлеем принесли
Вместе с ладаном, златом и смирной.

С той поры в декабре, когда ночь зажжена
Немерцающим светом Христовым,
Распускается пламенным цветом она,
Но молитвенным цветом — лиловым…

И с утра неотступная радость во мне:
Если б чудо свершилось сегодня!
Если б сердце сгорело в нетленном огне
До конца, словно роза Господня!

Братья-камни! Сестры-травы!
Как найти для вас слова?
Человеческой отравы
я вкусила — и мертва.

Принесла я вам, покорным,
бремя темного греха,
я склонюсь пред камнем черным,
перед веточкою мха.

Вы и всё, что в мире живо,
Что мертво для наших глаз,-
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.

И в своем молчанье — правы!
Святость жертвы вам дана.
Братья-камни! Сестры-травы!
Мать-земля у нас одна.

Червленый щит в моем гербе,
И знака нет на светлом поле.
Но вверен он моей судьбе,
Последней — в роде дерзких волей…

Есть необманный путь к тому,
Кто спит в стенах Иерусалима,
Кто верен роду моему,
Кем я звана, кем я любима.

И — путь безумья всех надежд,
Неотвратимый путь гордыни;
В нем — пламя огненных одежд
И скорбь отвергнутой пустыни…

Но что дано мне в щит вписать?
Датуры тьмы иль розы храма?
Тубала медную печать
Или акацию Хирама?