Стихи Ивана Коневского

И вот опять звонит тот колокол глухой,
Что слышал столько раз я в воздухе полдневном,
А я лежу, хриплю, поверженный, нагой,
В недуге мерзостно-волшебном.

Что хочешь ты сказать, о, колокол живой,
О, вещий колокол, набат богослуженья?
Да, бей тревогу, бей, над жалкой наготой,
Дошедшей до пределов униженья.

Великий страж судьбы, гремишь ты: с нами бог!
Как тот нежданный глас, что грянет над веками.
И не поймет мудрец, а голос будет строг,
Но благ перед пустынными песками.

Я не любил. Не мог всей шири духа
В одном лице я женском заключить.
Все ловит око, все впивает ухо,
И только так смогу в любви почить.

Когда б, простясь с возлюбленною девой,
Вперил я взор в роскошный неба свод,
Иль в сень широколиственного древа,
Иль в душу, вещую, как рокот вод, —

Простер бы к ним стремительно об’ятья,
Во мне б не девы образ уж царил;
Но девы лик и сны вселенной — братья:
К единому все диву я парил.

Так — обнимусь я с женской красотою,
Но через миг — с горой или ручьем,
Но душно составлять одно с четою,
Скорбя в разлуке с частным бытием.

Нет — естество свое стремясь раздвинуть,
В него рассвету, полдню и звездам,
И всем людским порывам дам я хлынуть,
Впитаю их — и все пребуду сам.

Первозданная свежесть и резкость весны,
Крепкий запах весенней стихии!
Ты впиваешься в нас до нежнейшей струны,
И неистовства едко-сухие
Мы вдыхаем, сильны.

Дикий дух мятежа и войны,
Исступленные соки глухие,
Нас мутите вы властно, природы сыны.
Захмелеем же мы,
Словно древние гунны лихие…

За что люблю я с детства жизнь и землю?
За то, что все в ней тайной веселит,
За то, что всюду вещему я внемлю —
Ничто не дарует, но все сулит.

Когда, крутым крушеньем удрученный
В погоне за надменною мечтой,
Спущуся в сумрак жизни обыденной,
Вниз по ступеням лестницы витой, —

В безвестной тишине я буду весел.
Скользнув в укромно-милую мне клеть:
Косящата окна я не завесил,
И дум но буду духом я светлеть.

Видны мне из окна небес просторы.
Волнистая вся область облаков
Увалы млечные, седые горы,
И тающие глыбы ледников.

И, рассевая ласковые пены,
Как целой тверди безмятежный взор,
Сияют во красе своей нетленной
Струи небесных голубых озер…

Среди старинных зал, по матовым паркетам,
Где дремлют по стенам поблекшие холсты,
Блуждаю часто я в раздумий, согретом
Негаснущим теплом наследственной мечты.

Мне снятся пращуры, столь полные преданий,
Облюбовавшие то творчество веков,
Что созидалось там, в земле великих зданий,
Под белым пламенем нетленных облаков;

Но что-то душам благородным их сказало,
Внушило чувство их покоев родовых —
И убрана стена блистательного зала
Наследием племен отживших, но живых.

Привет вам, мужи достославных поколений,
Служители полков, служители земли!
Лишь пред иконами склоняли вы колени,
А перед обществом вы только честь блюли.

В тиши угодия вы чудно возрастали,
Как чужеземный плод, возросший в парниках,
В столицах стройными палатами блистали,
Где в кружеве носился бал, как в облаках.

И кто почил вдали, под небом виноцветным,
Близ мраморных террас и благостных холстов;
Кто — в дебрях и степях, в гнезде своем заветном —
И принесли на гроб из парка сонм цветов.

Пойми же, селянин, без племени, без роду,
С тобой пойду я в лес, заслушаюсь дроздов
Я так же, как и ты молюся на природу,
И пить ее млеко бегу из городов.

Но не понять тебе, бездомному, нагому,
Какой есть у меня торжественный приют,
Где я причастен достоянью дорогому,
Святому золоту, что мне отцы куют.

В крови моей — великое боренье.
О, кто мне скажет, что в моей крови?
Там собрались былые поколенья
И хором ропщут на меня: живи!

Богатые и вековые ткани
Моей груди, предсердия и жил
Осаждены толпою их алканий,
Попреков их за то, что я не жил.

Ужель не сжалитесь, слепые тени?
За что попал я в гибельный ваш круг?
Зачем причастен я мечте растений,
Зачем же птица, зверь и скот мне друг?

Но знайте — мне открыта весть иная:
То — тайна, что немногим внушена.
Чрез вас рожден я, плод ваш пожиная,
Но родина мне — дальняя страна.

Далеко и меж нас — страна чужая…
И там — исток моих житейских сил.
И жил я, вашу волю поражая,
Коль этот мир о помощи просил.

Не только кость и плоть от кости, плоти —
Я — самобытный и свободный дух.
Не покорить меня слепой работе,
Покуда огнь мой в сердце не потух.

Вере Ф. Штейн

Когда я отроком постиг закат,
Во мне — я верю — нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.

Так ныне всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.

Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь — тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли —

Взошли, обвеяны дыханьем века.
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.

Le pays de mon reve…
Verlaine.

Я прохожу меж вас, неслышный и незримый.
О боже, от меня как все вы далеки!
И жму я руки всем — и протекают мимо
Таких различных душ живые тайники.

В несбыточных странах, обширных и уютных,
Я дух свой позабыл, и где его сыскать?
Ужель отдаться играм проблесков минутных,
Ужель махнуть рукой, и вне себя порхать?

Друзья, я вас люблю, но чужды вы безмерно
Вот несколько уж лет я вашим миром жил,
Что ж — сердце старое всему осталось верно.
Что было родиной, чем я не дорожил.

Мне кажется порой, что снова в путь далекий
Направлюсь я, в тот край, где дышат города,
Где лентой голубой развиты рек притоки,
Где — горы грозные к кроткие стада.

Меж ясных мудрецов и полных тайн поэтов
Там, в теплый летний день, я сяду на холме,
И много я приму от этих мест приветов,
Прохладой веявших в младенческом уме.

Так я вкушу опять от сладости врожденной,
Твоей, о вольный и преданий полный край!
Так и всегда, воображеньем огражденный,
Вокруг меня свои пределы простирай.

Посвящено А. Н. Г.

Да, все бегут часы, но уж не так, как прежде;
И светы радуют, и волны дум растут;
Но места нет в душе единственной надежд
Восторги первой страсти не взойдут.

Ты там же все вдали, о легкая, как пламя,
И мощная, как плоть густых, сырых дубрав.
С тобой расстались мы широкими словами,
И мысли зов и воли суд мой прав.

Я не создатель, нет — я только страстный голос,
Могу я жаром обаятельным дохнуть.
Но жизнь моя, увы! на части раскололась,
И иногда не дышит грудь ни чуть.

Когда явленья бьются и играют,
Когда стремится ветер, вьется дым,
Ужель мой дух тогда не умирает
И он не то, что перед ним?

Он тот же, иль себя уж он не знает,
Ни сам себя, ни тверди голубой,
И нет всего, что дух лишь заклинает,
Заворожен собой?

В торжественно-обманное мгновенье.
Когда навесы ветхие спадут,
Настанет ли навеки откровенье.
Иль снова дни уйдут?

Что за окнами волнуется?
Это — воздух, это снег…
И давно уж сердцу чуется
Тихих, быстрых облак бег.

Сердце ноет, как безумное,
Внемля жизни в небесах,
И безмолвно, многодумное,
Стоя долго на часах.

Вон из груди оно просится,
Внемля ветру, облакам,
В те пространства, где разносится
Зов их к морю и рекам, —

От уныний человечества
В жизнь погоды мировой,
В бесконечное отечество
И моей души живой.

Я с жаждой ширины, с полнообразья жаждой
Умом обнять весь мир желал бы в миг один;
Представить себе вдруг род, вид, оттенок каждый
Всех чувств людских, и дел, и мысленных глубин.

Всегда иметь тебя перед духовным взором,
Картина дивная народов и веков!
Вот что бы я считал широким кругозором
Ума, вознесшегося вплоть до облаков…