Стихи Михаила Зенкевича

Ты, смеясь, средь суеты блистала
Вороненым золотом волос,
Затмевая лоск камней, металла,
Яркость мертвенных, тепличных роз.
Прислонясь к камину, с грустью острой
Я смотрел, забытый и смешной,
Как веселый вальс в тревоге пестрой
Увлекал тебя своей волной.
Подойди, дитя, к окну резному,
Прислонись головкой и взгляни.
Видишь — вдоль по бархату ночному
Расцвели жемчужины-огни.
Как, друг другу родственны и близки,
Все слились в алмазном блеске мглы,
В вечном танце пламенные диски —
Радостны, торжественны, светлы.
То обман. Они ведь, так далеки,
Мертвой тьмой всегда разделены,
И в толпе блестящей одиноки,
И друг другу чужды, холодны.
В одиночестве своем они пылают.
Их миры громадны, горячи.
Но бегут чрез бездну — остывают,
Леденеют жгучие лучи.
Нет, дитя, в моей душе упреков.
Мы расстались, как враги, чужды,
Скрывши боль язвительных намеков,
Горечь неразгаданной вражды.
Звездам что? С бесстрастием металла
Освещают вечность и хаос.
Я ж все помню — ласку рта коралла,
Сумрак глаз и золото волос.

Пусть там далеко в подкове лагунной
Лучезарно стынет Великий Океан
И, выгнувши конусом кратер лунный.
Потоками пальм истекает вулкан.

Цепенеют на пурпуре синие тени,
Золотится на бронзе курчавая смоль.
Девушки не знают кровотечении,
А женщинам неведома материнства боль…

Прислушайтесь вечером, когда серо-слизкий,
На полярном закате тускло зардев,
Тушью клубясь по свинцовой воде,
Вздымает город фабричные обелиски.

А на железопрокатных и сталелитейных
Заводах — горящие глыбы мозжит
Электрический молот, и, как лава в бассейнах
Гранитных, бушуя, сталь бурлит.

Нового властителя, эхом о стены
Ударясь, зовут в припадке тоски
Радующиеся ночному шторму сирены,
Отхаркивающие дневную мокроту гудки.

Гряди! Да воздвигнется в мощи новой
На торсе молотобойца Аполлона лик,
Как некогда там на заре ледниковой
Над поваленным мамонтом радостный крик.

Черношоколадные пашни
И любимые с детства
Золотовласые поля, в которых нежней,
Чем в косах девушки гребни черепашьи,
Увязают сноповязалки и жнейки.
О, по воле же
Дьявольской какой в трупоедства
И людоедства край обращенное Поволжье!
В поисках пищи по кладбищам странствуя,
Грежу и я, что снова лето
Знойное в ливнях и снова залито
Черное в червонное золото
Тысячеверстное пространство.
И вижу, как движутся непрерывно
Пыхтящие тракторы и локомобили,
В синем угаре горизонта меряя
Ломящиеся соломой от изобилья
Янтарного — пшеничные прерии.

В купоросно-медной тверди,
В дымном мареве полей
Гнутся высохшие жерди
У скрипучих журавлей.
И стоит понуро стадо
С течью пенистой у губ;
Чуют ноздри, как прохлада
Дует тягой в мокрый сруб.
Вот, дрожа, на край колодца
Плещет солнцами бадья,
И в гортань сухую льется
Мягким холодом струя.

По залу бальному она прошла,
Метеоритным блеском пламенея.
Казалась так ничтожна и пошла
Толпа мужчин, спешащая за нею.
И ей вослед хотелось крикнуть: «Сгинь,
О, наваждение, в игре мгновенной
Одну из беломраморных богинь
Облекшее людскою плотью бренной!»
И он следил за нею из угла,
Слова другой рассеянно внимая,
А на лицо его уже легла
Грозы, над ним нависшей, тень немая.
Чужая страстьвдруг стала мне близка,
И в душу холодом могил подуло:
Мне чудилось, что у уго виска
Блеснуло сталью вороненой дуло.

Земля лучилась, отражая
Поблекшим жнивом блеск луны.
Вы были лунная, чужая
И над собою не вольны.
И все дневное дивным стало,
И призрачною мнилась даль
И что под дымной мглой блистало —
Полынная ли степь, вода ль.
И, стройной тенью вырастая,
Вся в млечной голубой пыли,
Такая нежная, простая,
Вы рядом близко-близко шли.
Движением ресниц одних
Понять давая — здесь не место
Страстям и буйству, я невеста,
И ждет меня уже жених.
Я слушал будто бы спокойный,
А там в душе беззвучно гас
День радостный золотознойный
Под блеском ваших лунных глаз.
С тех пор тоскую каждый день я
И выжечь солнцем не могу
Серебряного наважденья
Луны, сияющей в мозгу.

Еще вдали под первою звездою
Звенело небо гоготом гусей,
Когда с обрыва, будто пред бедою,
Вдруг каркнул ворон мощно грудью всей.

И сумерками ранними обвитый,
Направил на свинцом студеных вод —
На запад, в степь, неспешный, домовитый
Свистящий грузной силою полет.

Но вещий крик, что кинул ворон старый,
Моя душа, казалось, поняла,
Благоговейно слушая удары
По воздуху тяжелого крыла.

Он, не смутаясь пролетом беспокойным,
Не бросит оскудевших мест родных,
В нужде питаясь мусором помойным
У ям обледеневших, выгребных.

Но сохранит в буранах силу ту же,
Что и в тепле,- а те из высоты
Низверглись бы на снег от первой стужи,
Как с дерева спаленные листы…

Меня ободрил криком ворон старый:
И я, как он, невзгодой не сразим,
С угрюмой гордостью снесу удары
Суровейшей из всех грядущих зим.

Ты для меня давно мертва
И перетлела в призрак рая,
Так почему ж свои права,
Отстаиваешь ты, карая?
Когда среди немилых ласк
Я в забытьи, греша с другими,
Зубов зажатых скрывши лязг,
Шепну твое родное имя,
Исчезнет вдруг истома сна —
И обаянье отлетело,
И близость страстная страшна,
Как будто рядом мертвой тело.
И мне мерещится, что в тишь
Ночную хлынет златом пламя
И ты мне душу искогтишь,
Оледенив ее крылами.

О, берегись, берегись, —
Ринувшийся в бешеном беге,
В рекордной горячечной гонке
От берега к берегу
Пересекать Атлантику, —
Только что от стальных сосцов стапеля
Отпавший новорожденный гигант, —
«Титаник», —
Ты не смог утерпеть,
Чтоб не врезаться в полярное минное поле,
Где разбросаны ледяных торпед
Айсберги…

Целый час смотрела, за борт склонясь,
Как прыгали, резвясь, дельфины
В кипящий нарзан под пароходный нос…
»Знаешь, о чем я думаю?
С каким нетерпением дома, в Филадельфии,
Без конца перечитывая телеграмму,
Папа с мамою ожидают нас
Из нашего морского voyage de noce»*.

«Тебе холодно, Элен. Дай я укутаю
Твои ноги в плед.
Лучше, если б ты надела
Мой плащ…» — «О нет! Мне совсем тепло.
Знаешь, мне будет больно расстаться с нашей каютою,

Как раньше с моей девичьей комнатой.
Странно думать — мы будем дома
На той
Неделе…»

Багровое солнце в парусах фиолетовых
Спускает якорь в закатный рейд,
И белою чайкою вуалетка
Играет с брызгами ее кудрей…
Весенней океанской ночи темень,
И Венеры вечерней звездное ложе.
И я был между теми,
Кто платил юности безумные дани.
Отпуская все прегрешенья, возложи
Холодные ладони
Белоствольных рук на жаровню моего темени,
Снежной епитрахилью твоих одежд осени
Коленопреклоненного меня,
Готовящегося принять евхаристию
Божественного счастия
Из вознесенного потира твоих колен.
Элен! Элен!
Серебряное солнце моей золотой осени!..

Толчком друг другу в объятья брошены,
Поскользнувшись, смешались пары,
В кают-салонах в вальсе
Кружащие кружевную канву, —
С замороженным шампанским звякнул хрусталь
Бокалов у лакеев на подносах, —
Когда на льдине, подведенной под нос корабля,
Стальными балками ребер хрустя,
С осколками льда в броневой брюшине,
Застопорив пары,
Замер «Титаник» в предсмертной конвульсии.
Кипящие внутренности открыв,
Тщетно чавкают машины, пробуя
Помпами выкачать черную кровь
Океана, хлынувшего в пробоину.
В близкую гибель еще не веря,
Медлили. Живей! Живей! Поторапливайтесь!
Спущенные в воду шлепнулись шлюпки,
Выстроилась команда по трапам.
Трупным холодом по телу подуло.
«Расступитесь! Дорогу дайте —
Первыми сойдут женщины и дети!»
Обезумевших от страха парализуют дула
В упор наведенных револьверов…

«Ты опоздаешь, Элен… Торопись… Торопись…»
«Нет, я без тебя не пойду… не пойду…»
Отрываясь, поднял повиснувшую в обмороке
И в ужасе на миг оцепенел, смотря,
Как исчезал ее белый призрак во мраке
По пружинящим жилистым рукам матросов…

От утопающих веслами отбиваясь, крикам
Не внимая, отплывайте, — черной лавой
Уносимые, — по концентрическим кругам
От преисподней, разъявшейся над нашей головой!
Я должен пламенем душу омыть,
В волнах биллионолетий купаясь.
Разве с твоим именем страшен черный омут,
Со мной золотой обручальный спасательный пояс.

Не прощай, а до свиданья, Элен! Элен!
Перед смертью я успел принять причастье
Из золотого потира твоих колен,
И теперь, как ты, бессмертен и чист я…

Гаснет электричество. Поют псалом.
От гиганта, в океане гибнущего, останется
Молящий о помощи молнийный излом
В приемниках земных радиостанций…
_______________
* Свадебное путешествие (фр.).