Стихи Модеста Гофмана

О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат!
Белокрылый, как я, альбатрос.
Слышишь, чайки кричат. Воздух тьмою объят,
Пересветом удушливых гроз.

Это – вихрь! Это – вихрь! О, как ждал я его!
И свободе, и вихрям я рад.
Эти бури над морем – моё торжество.
О, мой брат! О, мой царственный брат!

О, я молод ещё, и ты знаешь, я смел!
О, я смел! Я, как ты, альбатрос!
Я недаром так долго над морем летел,
И ни разу не пал на утёс.

Я с завистливым грифом уж бился не раз.
О, косматый, нахмуренный гриф,
Скоро вырву я твой огнеблещущий глаз,
Глубоко его клювом пронзив.

О, я смел! Я недавно орла одолел,
В исступлённом, жестоком бою.
Как я злобой кипел! Как я бился, хрипел,
Вырывая добычу свою.

Всем ухваткам меня, о мой брат, научи.
Этим схваткам жестоким я рад.
Но смотри… закровавились в небе лучи,
И косматые тучи висят.

Это – бури торжественно-медленный ход.
Это – буря в порфире своей…
Во главе шлемоблещущих ратей идёт
Венценосная буря морей.

Резко чайки кричат. Воздух тьмою объят.
Пересветом удушливых гроз…
О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат!
Как я счастлив, что я альбатрос!

Набегает, склоняется, зыблется рожь,
Точно волны зыбучей реки.
И везде васильки, – не сочтёшь, не сорвёшь.
Ослепительно полдень хорош.
В небе тучек перистых прозрачная дрожь.
Но не в силах дрожать лепестки.
А туда побежать, через рожь, до реки –
Васильки, васильки, васильки.

– «Ты вчера обещала сплести мне венок,
Поверяла мне душу свою.
А сегодня ты вся, как закрытый цветок.
Я смущён. Я опять одинок.
Я опять одинок. Вот как тот василёк,
Что грустит там, на самом краю –
О, пойми же всю нежность и всё, что таю:
Эту боль, эту ревность мою».

– «Вы мне утром сказали, что будто бы я
В чём-то лживо и странно таюсь,
Что прозрачна, обманна вся нежность моя,
Как светящихся тучек края.
Вы мни утром сказали, что будто бы я
Бессердечно над вами смеюсь,
Что томительней жертв, что мучительней уз –
Наш безмолвный и тихий союз».

Набегает, склоняется, зыблется рожь,
Точно волны зыбучей реки.
И везде васильки, – не сочтёшь, не сорвёшь.
Ослепительно полдень хорош!
В небе тучек перистых прозрачная дрожь.
Но не в силах дрожать лепестки.
А туда побежать, через рожь, до реки –
Васильки, васильки, васильки!

Ветер плечи твои согнул,
истрепал соломенный плащ;
под его сиротливый гул
слушай цапли осенней плач.

Говорил о судьбе монах
у теченья большой реки,
и качаются на волнах
облетевшие лепестки.

Завтра выпадет первый снег, —
и захочется мир вдохнуть,
и отправится человек
в свой последний, морозный путь.

До селенья двенадцать ри,
там заждалась тебя родня;
на холодной заре замри
перед белым простором дня.

Незаметно промчался век,
и слились впечатленья лет;
и заносит летящий снег
на снегу одинокий след.

Над кипучей пучиной вокзала
вьется бабочки легкая речь;
и частит, и крошится кресало,
но фитиль успевает поджечь.

Заплутав, из небесного сада
ненадолго сюда залетев,
ты усталому взгляду отрада
и для чуткого уха напев.

Только, знаешь, напрасны усилья,
этот хаос никто не спасал,
опаляя бесплотные крылья,
скоро вспыхнет измученный зал.

Спи, моя соплеменница, сладко,
отдыхай на изломе времен,
где из пункта охраны порядка
обгорелый торчит телефон.

Упорхнув от жующих, снующих,
примиряющих душу со злом,
скоро в райских сияющих кущах
замелькаешь беспечным крылом.

Ярко-пенистых волн переливы
Затихают, пурпурно горя.
Берега задремали лениво –
Запылала пожаром заря.

В небесах на мерцающем фоне –
Облаков позолоченных рой.
Это – белые, быстрые кони
С золотисто-пурпурной уздой!

Дальше, шире кровавое море.
Обагрённые волны горят. –
Мы плывём в беспредельном просторе
Прямо, в закат!

Пойду к тому, который слышит,
Хотя придавленный в борьбе, —
Который так же трудно дышит,
Сын города! пойду к тебе!

Ты весь какой-то бледнолицый,
Учуявший тяжелый груз…
тоже быть мечтаешь птицей,
И с солнцем празднуешь союз!

Но ты уж понял всю победность
Окаменелых этих стен.
И оттого в тебе и бледность,
И ненасытность перемен.

Твои усталые беседы —
Бессильно-мертвенный полет.
Но в них тревожно светят бреды
Предвосхищаемых высот.

Ты обессилен и недужен
В превозмоганьях и борьбе.
И оттого-то ты мне нужен.
Сын города! пойду к тебе!

Иду меж линий испещренных
Тенями солнечных лучей.
Гляжу на мрак дерев склоненных
И убегающий ручей.

Вот, клен ветвистый занавесил
Ручья ленивую волну, —
Сегодня я лучисто весел,
Опять воспринявший весну!

Притихли скромные цветочки,
И даль туманная тиха…
Я рву зеленые листочки,
Я полн движений и греха.

Мой голос и шаги несносны
Природе, погруженной в лень…
А мне милы и лес, и сосны,
И этот мир, и этот день!

Настойчивой томит голубизною
небесный свод, и всё сильней печёт;
и время, обмелевшее от зноя,
ленивее, медлительней течёт.

За трапезой дородные узбеки,
степенно разместившись на полу,
от наслажденья прикрывая веки,
к сухим губам подносят пиалу.

Привычно им в полуденной истоме
беседовать вальяжно на ковре,
всё на местах — жена и деньги в доме,
аллах на небе, дети во дворе.

Кружатся мухи над зелёным чаем,
в пустых тарелках высыхает жир;
привычный зной тягуч и нескончаем,
и под высоким солнцем прочен мир.

О, не ходи на шумный праздник.
Не будь с другими. Будь одна.
Мороз, седеющий проказник,
Тебя ревнует из окна…

Зажгла пред зеркалом ты свечи.
Мерцает девичий покой.
Ты поворачиваешь плечи,
Их гладя ласковой рукой.

Смеясь, рассматриваешь зубки,
Прижавшись к зеркалу лицом.
Тебя лепечущие юбки
Обвили сладостным кольцом.

Полураздета, неодета,
Смеясь, томясь, полулежа,
В тисках упругого корсета,
Вся холодаешь ты, дрожа.

Teбе томительно заране
В мечтах о сладком торжестве. –
Вокруг тебя шелка и ткани
В своём шуршащем волшебстве!..

Мороз ревнив и не позволит.
Оставь лукавые мечты.
Он настоит, он приневолит.
Его послушаешься ты.

Сердито свечи он задует.
Не пустит он тебя на бал.
О, он ревнует, негодует!..
Он все метели разослал!

Уж он занёс просветы окон,
Чтоб не увидел кто-нибудь,
Как ты приглаживаешь локон
И охорашиваешь грудь.

О, уступи его причуде,
Ты, что бываешь так нежна.
О, не ходи туда, где люди.
Не будь с другими. Будь одна.

Ты знаешь, ведь и мне обидно,
Что ты побудешь у других.
Что будет всем тебя так видно
Средь освещений золотых,

Что будут задавать несмело
Тебя, твой веер, кружева,
Смотреть на ласковое тело
Через сквозные рукава.

Искрилась звонками советская школа,
и строили козни враги;
задорно и чисто звала радиола
в зелёное море тайги.

Ты помнишь, как песню в дороге качало,
солдат на гитаре играл;
как радостно сердце над миром стучало,
когда миновали Урал.

Как всё промелькнуло!.. Сменила разруха
всеобщий задор и размах;
под мелким дождём ковыляет старуха
в облезлый районный продмаг.

В грязи непролазной качаются доски,
натянут платок до бровей,
и ветер твои продувает обноски
и свищет над жизнью твоей.

И скоро устало и неотвратимо
последние смолкнут шаги…
Бесстрастное море тебя поглотило,
зелёное море тайги.

Как медленно листья ложатся
в бессмертную слякоть земли,
и скоро уже закружатся
под небом родные мои.

Когда временами дыханье
морозного ветра замрёт,
люблю ощущать их порханье,
их лёгкий, безвольный полёт.

Неслышным, медлительным роем
витают они надо мной
и будто небесным покоем
касаются муки земной.

Как будто рукою прохладной
коснулись горячего лба,
и в этой мелодии плавной
теряются жизнь и судьба.

Так блуждали мы по утесам острым,
Так мы шли всю ночь — не наступит утро! —
Страх дурманил нас, и росла, вставая
В сердце, тревога.

Так цеплялись мы за колючки терний,
И впивались в нас острия колючек.
Страх входил в сердце, а вокруг нас злобно
Змеи кишели.

Разрезал огонь темноту ночную,
И, сквозь сеть огня, призывая бога,
Пробирались мы, но бессильны были
Все заклинанья.

Я упал в обрыв с высоты утеса
И лежал внизу… Залилося кровью
Небо, и в лучах золотых победных
Солнце всходило.

Лежу. Забылся. Засыпаю.
Ты надо мной сидишь, любя.
Я не гляжу, но вижу, знаю –
Ты здесь, я чувствую тебя.

Я повернусь – и разговоры
Мы, улыбаясь, поведём,
И наши слившиеся взоры
Блеснут ласкающим огнём.

И ты, ко мне прижавшись нежно,
Моих волос густую прядь
И шаловливо, и небрежно,
И тихо будешь разбирать.

И сев ко мне на ложе друга,
С лучистой нежностью очей,
Ты будешь петь мне песни юга,
Напевы родины своей.

И, утомлённо-полусонный,
Следить я буду без конца
Волненье груди округлённой,
Томленье смуглого лица.