Стихи Натальи Крандиевской-Толстой

Внучке Шурочке

Черт лица твоего не вижу,
Слышу голос любимый твой.
Подойди ко мне, стань поближе,
Дай коснуться тебя рукой.

От волос твоих — запах теплый.
Чтоб тебя разглядеть как-нибудь,
Протираю очков своих стекла…
Надоела в глазах эта муть!

Говоришь: «Не хочу уходить».
И к плечу прислонилась невольно.
Разве этого мне не довольно,
Чтобы всё же счастливой быть?

Так случилось под конец,
Не смогли сберечь колец.
Потерялося твоё.
Я не знаю, где моё.

Так случилось, так пришлось, —
Мукой сердце извелось.
Стало каменным твоё,
И обуглилось моё.

Не ропщи и не зови.
Не вернуть назад любви.
Бродит по свету моя.
Под крестом лежит твоя.

Покрой мне ноги тёплым пледом,
И рядом сядь, и руку дай,
И будет с ласковым соседом
Малиновый мне сладок чай.

Пускай жарок, едва заметный,
Гудит свинцом в моей руке, —
Я нежности ветхозаветной
Прохладу чую на щеке.

Все меньше слов, все меньше силы,
Я вздохом говорю с тобой,
И словно воздух льется в жилы,
Невыразимо голубой!

Рембрандта полумрак
У тлеющей печурки.
Голодных крыс гопак, —
Взлетающие шкурки.

Узорец ледяной
На стёклах уцелевших,
И силуэт сквозной
Людей, давно не евших.

У печки разговор,
Возвышенный, конечно,
О том, что время — вор,
И всё недолговечно.

О том, что неспроста
Разгневали судьбу мы,
Что родина свята,
А все мы — вольнодумы.

Что трудно хоронить,
А умереть — не трудно…
Прервав беседы нить
Сирена стала выть
Истошно так и нудно.

Тогда брусничный чай
Разлили по стаканам,
И стала горяча
Кишечная нирвана.

Затихнул разговор.
Сирена выла глуше.
А время, старый вор,
Глядя на нас в упор,
Обкрадывало души.

Не окрылить крылом плеча мне правого,
Когда на левом волочу грехи.
О, Господи, — я знаю, от лукавого
И голод мой, и жажда, и стихи.
Не ангелом-хранителем хранима я, —
Мечта-кликуша за руку ведёт,
И купина твоя неопалимая
Не для меня пылает и цветёт.
Кто говорил об упоенье вымысла?
Благословлял поэзии дары?
Ах, ни одна душа ещё не вынесла
Бесследно этой дьявольской игры!

Длинной дорогою жизнь подводила
К этому страшному дню.
Всё, что томилось, металось, грешило,
Всё предаётся огню.

Нет и не будет виновных отныне.
Д?руй прощенья и мне.
Даруй смиренья моей гордыне
И очищенья в огне.

Что же такое мне снилось?
Вспомнить никак не могу.
Словно плыву я, словно простилась
С чем-то на том берегу.
С чем-то единым, неповторимым
Больше нигде, никогда…
И только осталось
То, с чего начиналось:
Ветер. Туман. Вода.

Яблоко, надкушенное Евой,
Брошенное на лужайке рая,
У корней покинутого древа
Долго пролежало, загнивая.

Звери, убоявшись Божья гнева,
Страшный плод не трогали, не ели,
Не клевали птицы и не пели
Возле кущ, где соблазнилась Ева.

И творец обиженный покинул
Сад цветущий молодого рая
И пески горячие раскинул
Вкруг него от края и до края.

Опустился зной старозаветный
И спалил цветы, деревья, кущи,
Но оставил плод едва заметный,
Яблоко, что проклял Всемогущий.

И пески тогда его накрыли…

Таро — египетские карты —
Я разложила на полу.
Здесь мудрость тёмная Астарты, —
Цветы, приросшие к жезлу,

Мечи и кубки… Символ древний,
К стихиям мира тайный ключ,
Цветы и лев у ног царевны,
И голубой астральный луч.

В фигурах, сложенных искусно
Здесь в треугольник, там в венок,
Мне говорили, светит тускло
Наследной истины намек.

Но разве мир не одинаков
В веках, и ныне, и всегда,
От кабалы халдейских знаков
До неба, где горит звезда?

Всё та же мудрость, мудрость праха,
И в ней всё тот же наш двойник —
Тоски, бессилия и страха
Через века глядящий лик.

Есть к стихам в голове привычка,
А рифмы всегда со мной,
Вот и эти напела птичка
Нынче в Кавголове, под сосной.

Вероятно, инкогнито местное,
Серогрудка какая-нибудь
Заурядная, малоизвестная
Растревожила щебетом грудь.

И не сдерживая ликования,
Славит новую эту зарю
И моё с ней сосуществование,
О котором в стихах говорю.

Мите

Как формула, вся жизнь продумана,
Как труп анатомом, разъята.
Играет сын сонату Шумана,
Мою любимую когда-то.

И снова, музыкой взволнована,
Покою жизнь противоречит.
И всё, что волей было сковано,
Взлетает музыке навстречу.

Играй, мой сын! Все были молоды.
И ты, как все, утраты встретишь
И на бесчисленные доводы
Страданью музыкой ответишь.

Я помню — нежными горячими словами
Баюкал ты меня. И было счастье с нами.
Так сладко в полусне кружилась голова.
Но дни прошли… И вот засохшими губами
Шепчу самой себе бессонными ночами
Смешные, жалкие, забытые слова!

Уж мне не время, не к лицу
Сводить в стихах с любовью счеты.
Подходят дни мои к концу,
И зорь осенних позолоту
Сокрыла ночи пелена.
Сижу одна у водоёма,
Где призрак жизни невесомый
Качает памяти волна.

Сядь рядом. Голову к плечу
Дай прислонить сестре усталой.
О днях прошедших — я молчу,
А будущих осталось мало.

Мы тишины ещё такой
Не знали, тишины прощения.
Как два крыла, рука с рукой
В последнем соприкосновеньи.

От суетных отвыкла дел,
А ст?ящих — не так уж много,
И, если присмотреться строго,
Есть и у ст?ящих предел.

Мне умники твердили с детства:
«Всё видеть — значит всё понять»,
Как будто зрение не средство,
Чтобы фантазию унять.

Но пощади мои утехи,
Преобразующие мир.
Кому мешают эти вехи
И вымыслов ориентир?

О, ветер, ветер! Трубач бездомный!
С порога жизни твой зов я слышу.
Не ты ль баюкал трубою томной
Уют мой детский под зимней крышей?

Не ты ль так буйно трубил победу,
Ты, облак снежный за мною мчащий,
Когда подслушал в санях беседу,
Подслушал голос, меня молящий?

И темной ночью не ты ли пел нам,
От ласк усталым, счастливым людям,
О счастье нашем беспеременном,
О том, что вместе всегда мы будем?

Теперь не ты ли в пути мне трубишь
Звенящей медью, походным рогом?
Все чаще, чаще встречаться любишь
Со мной, бездомной, по всем дорогам.

О, верный сторож! Ты не забудешь.
Мои скитанья со мной кончая,
Я знаю, долго трубить ты будешь,
Глухою ночью мой крест качая.