Стихи Николая Рачкова

Не героями в раме,
Не кремлёвскими башнями –
Русь держалась веками
Деревнями да пашнями.

Корни прочные, древние.
Ни срамного, ни пошлого.
Родом все из деревни,
Из далёкого прошлого.

И не будет иного.
Дым в субботу над банькою,
Что бы ни было, снова
Встанет ванькою-встанькою.

Сколько бед пересилили,
От земли по природе мы.
Без деревни в России –
Всё равно что без Родины…

Кому повеем печаль, и грусть, и жалобу свою?
Все меньше птиц, все меньше птиц в моем родном краю.
Зимою глянешь на сугроб, волнением горя,
Там в красном галстуке и грудь, и шея снегиря.
Бывало, глянешь за окно — и не сомкнуть ресниц:
Кружит лимонная пурга порхающих синиц.
Идешь, закованный в мороз, не повернуть плечо,
А рядом скачут воробьи, мол, живы мы… ниче…
И легче жить, и веселей, живое все кругом,
Милее луг, прекрасней лес, отрадней отчий дом.
Война ль виной? Отравный быт? Полеты в космос? Бес?
Все меньше ангелов, увы, спускается с небес…

Есть и в грусти светлая отрада,
И в печали утешенье есть,
Жизнь есть жизнь.
И шелест листопада –
Это тоже радостная весть.

Значит, по означенному кругу
Мы прошли, рыдая и смеясь.
Дай нам Бог серебряную вьюгу,
Чтобы связь времён не прервалась.

Красота не меркнет в человеке,
Не стареет дымной лебедой.
Не печалься. Всё равно навеки
Я тебя запомнил молодой.

Молодой,
Из-за которой в омут
Ринешься в черёмуховой мгле.
Дай же Бог кому-нибудь другому
Вот такую встретить на земле.

Ой, ты, ягода морошка!
Хороша ли – не скажу.
У осеннего окошка
Рядом с грустью посижу.

У окошка, у заката,
Где весёлых песен нет.
Вон с авоськой небогатой
Бабки вещий силуэт.

Низко сгорбленные плечи,
Просветлённое чело.
«Пелагея, добрый вечер!»
Отвечает: «Рупь кило…»

Смех и грех. Кричу – не слышит,
Улыбается без слов.
Говорю: «Ванюшка пишет?»
Отвечает: «Нет силов…»

Семерых она взрастила
В неизбывной доброте.
Тихо лоб перекрестила,
Прошептала: «Слава те…»

И опять: «Ну, дай те Боже…»
Вот её пропал и след.
Эти старые калоши,
Этот плюшевый жакет.

Эти окна сельсовета,
Да в бурьяне колея.
Эта жизнь – комочек света
В грозной бездне бытия!

Раньше с душою крылатой был чище я,
Пело, звенело моё перо.
Разве ж я думал, что будут нищие
Скорбно стоять в переходах метро?

Разве ж я думал, что серость в гении
Будет рядиться как в сарафан?
Разве ж я думал, что в озлоблении
Будут славяне стрелять в славян?

Разве ж голодный когда-нибудь сытого,
Сытый голодного разве поймёт?
Вновь мой народ у корыта разбитого
Рыбку златую ждёт в перемёт.

Век бы не видел этого дива я,
Но трагедийна земная юдоль…
Необъяснима душа терпеливая,
Неисчерпаема русская боль.

Кто-то слева, кто-то справа —
Все у жизни на пиру.
Вот опять кого-то слава
Приласкала не к добру.

Вот стоят они в обнимку,
Ну хоть памятник лепи.
Вот и теплую перинку
Постелила — только спи!

Краше всех девиц девица,
У нее не губы — мед.
Вон как смотрит, как дивится,
Как завидует народ.

На руках от дома к дому
Носит слава молодца.
Укачала — и к другому
Шасть с веселого крыльца.

Изменила. Что ей, славе?
Вытворяет чудеса.
Ей указывать не вправе
Никакие небеса.

А герой, вино лакая,
Пропадает трын-травой.
После славы жизнь такая,
Что хоть в петлю головой…

Запою «Степь да степь…». Затоскую.
И зачем, и к чему мы придём?
Разве можно понять городскую
Эту жизнь, где мы все пропадём?
Пропадём в кирпиче и бетоне,
В этих лестницах, лифтах, дворах,
В супермаркетах, словно в погоне
За мечтой в запредельных мирах.
Забываем, как вешние воды
Мчатся в поле, призывно трубя…
Но чем дальше мы все от природы,
Тем всё меньше в нас будет себя.

Откуда странные созвучья,
Простые строчки на разрыв?..
А это клёнов мокрых сучья,
Нагие ветки грустных ив.

Насквозь промёрзшая дорога
И лёгкий холодок в груди
От осознанья, что немного
Осталось света впереди…

У вас — новейших книг библиотека,
А у меня, как древний поводырь
Из смутного семнадцатого века —
В телячьей коже мудрая Псалтирь.
Заглавных букв малиновые звоны,
Церковных слов узорная резьба…
В пустые кресла
Превращались троны,
Раб в господина, господин в раба.
Страдала, потерявшая истоки,
Слепая жизнь, истертая до дыр.
Все те же неизбывные пороки,
Все те же страсти душат этот мир.
…Сухой пергамент — как лоскут рубахи.
Коснусь —
Душа божественное чтит.
Порой мое отчаянье и страхи
Он заслоняет, как славянский щит.

Кто это буквами резкими
Вычертил синий листок?
Это над перелесками
Ласточки учат урок.

Крылья… Забытая клинопись…
Может быть, кто-то прочтёт?
Вот они стайкою ринулись
Вновь в реактивный полёт.

Белое… Чёрное… Синее…
В этом крутом вираже
Что-то необъяснимое,
То, что не вспомнить уже…

Давным-давно Германию разбили,
И новый век грохочет у ворот…
А я всё слышу песню о рябине,
Что матушка
печальная
поёт.

Мела зима в окне белее мела,
Подтопок грели скудные дрова.
Она рябину горькую жалела,
Молоденькая
бедная
вдова.

А может, это о себе печалясь,
Выплакивала самое своё,
Ведь и она рябинушкой качалась,
И били ветры хлёсткие её.

На склоне лет
Забыть ту песню мне ли?
Она живёт в крови,
в моей судьбе.
Что говорить, но о рябине пели
В те времена
Почти в любой избе.

Недолюбили
и недородили
Сынов и дочек, коим несть числа,
Ах, вдовы, вдовы – русские рябины
В глуши
послевоенного
села…

Купил цилиндр, взял в руки тростку,
И всё ж остался, кем и был,
Поскольку русскую берёзку
Нежней, чем женщину, любил.

Не над рязанскою ль избою
Шумел вороний чёрный грай?
Никто, никто с такою болью
Так не оплакал милый край.

Что слава нам его хмельная?
Буянил, зная наперёд,
Что всё простит земля родная,
Что только Родина поймёт…

По своей, а не чьей-то охоте
На армейский паёк угодил.
Он калиновый куст в огороде
Перед тем, как уйти, посадил.

Видно, внял он чьему-то совету,
Спрятал в сердце весёлую грусть.
«Как поспеет калина – приеду,
Обязательно, мама, вернусь…».

Навык воинский схватывал слёту,
Был отмечен в приказах не раз.
А попал он в десантную роту,
А послали его на Кавказ.

Путь стежками пурпурными вышит,
Ведь в руках у него пулемёт.
Где он? Что же письма не напишет?
Где он? Весточку что не пришлёт?

А какая сегодня калина
Расцвела на родной стороне!
Мать с тревогой весеннего сына
Сколько раз уже видит во сне.

– Это ты ли, мой мальчик, отрада? –
И прижмётся с тоскою к груди. –
Не горюй, не тревожься, не надо,
Я вернусь,– говорит он,– ты жди…

Скоро снеги холодные лягут.
«Мальчик мой…» –
еле слышно из уст.
… Держит ягоды, пригоршню ягод,
Не сдаётся калиновый куст.

Я не помню войны.
Только еле
Помню, как от осколочных ран
У соседки, на белой постели,
Не хотел умирать капитан.
В окна зеленью липы стучали.
По селу проходили полки.
Мужики и солдаты молчали,
Бабы лица роняли в платки.
Молодой, а чего не изведал!
Пробивался сквозь тыщи боёв.
Это ж надо: дожить до победы –
И в лицо не увидеть её…
Он шептал: «Подождите, я встану…» –
И бессильно упала рука.

…Ах, как пели потом капитану
Трубы полка…
Я стоял у распахнутой двери.
В горле комом нетающий лёд.
До последней минуты я верил,
Что такой капитан не умрёт.