Стихи Николая Рачкова

Шумит людской прибой,
Всем бедам и прорухам
Назло, наперекор,
К небесным звукам глух.
Есть те, кто духом жив,
Но больше живы брюхом.
Но жизнь стоит на тех,
В ком торжествует дух.

Такой расклад. Судьба
Назначена такая.
Живём, смеясь, грустя,
Враждуя и любя.
…Шуми, людской прибой,
шуми, не умолкая,
Вселенная глядит
И слушает тебя!

Память родимого крова,
Радость младенческих лет.
Неизречённого слова
Тайный пленительный свет…

С фронта отец не вернётся,
Но всё равно, всё равно
Мама, как в бездну колодца,
Смотрит и смотрит в окно.

Прятался в листьях на иве
И в зацветающей ржи.
На лебеде, на крапиве
Рос, но зато – не на лжи.

Мне мои пятки босые
В кровь исколола стерня…
Это не ваша Россия.
Вы не поймёте меня.

Журчала речка сквозь орешник
В янтарном зареве песка,
Вся голубая, как подснежник,
Тонка, как жилка у виска.

К ней ребятишки летом мчались,
Махая флагами рубах.
Над ней черёмухи качались
То в соловьях, то в воробьях…

…Всё заросло, остервенело.
Ни речки.
Ни села.
Ни дач.
Ну что ты стал белее мела?
Уж если можешь, то поплачь.

И пусть тебя в глуши безвестной,
Где ты как будто ни при чём,
Услышит Ангел лишь небесный,
За правым реющий плечом.

Лишь он, невидимый и странный,
Лишь он, страдающий в тиши,
С незаживающею раной
Твоей души, твоей души…

До войны она была Любушкой, Любавой.
Только муж её сгорел в танке под Варшавой.

Любушкой была вчера, нынче стала Любкой.
Вон как улицу метёт расклешённой юбкой!

Вот пройдёт она селом, жаркая, как печка.
Крякнет не один мужик, аж привстав с крылечка.

А уж если подмигнёт, подпоёт немножко,–
И пойдёт за ней, пойдёт, бросив всех, гармошка.

Знает только ночь темна, знают незабудки,
Отчего всех веселей кофточка у Любки.

Сев ли, жатва, сенокос – только бы жива бы:
Всё горит в её руках – догоняйте, бабы!

Не один ей говорил во широком поле:
«Любка, замуж за меня выходи ты, что ли…»

Но она качнётся вдруг тоненьким росточком:
«Ну вас всех…» – и вслед махнёт ситцевым платочком.

Так одна, всю жизнь одна… Прочь поди, досада!
Хоть красива, хоть бедна – никого не надо.

Помирала, никому Любка не мешала,
К сердцу мужа своего карточку прижала.

Был он всеми позабыт, молодой, в шинели,
И его из мёртвых рук вынуть не сумели.

Пальцев худеньких никак не пораспрямили…
Ветер, ветер, ты поплачь на её могиле.

Любите живопись, поэты!
Н. Заболоцкий

Один загадочный портрет
Меня волнует и тревожит.
Я знаю, женщины той нет
И больше быть такой не может.

В глазах той женщины темно,
В них колокольчики увяли.
И на губах, как цвет печали,
Не сохнет красное вино.

Как эта женщина мила!
На ней вечерние одежды.
В ней столько ласки и тепла,
В ней столько рухнувшей надежды.

Она ко мне сквозь времена
Пришла – и озарила светом…
Откуда знать вам, как она
Меня спасает в мире этом.

Он брал Берлин. Он там горел в броне.
С тех пор не раз осыпалась калина.
Не до него, несчастного, стране.
И вот ему посылка из Берлина.

«Зачем?» – переспросил людей солдат.
И губы опалила сигарета.
«Носки. Бельё. Тушёнка. Шоколад.
Ведь вы давно не видели всё это…»

И гневом исказился гордый лик.
Заплакал он
и в землю что есть силы
Ударил костылём, и в тот же миг
Зашевелились братские могилы…

Позабросив стихи и гармошку,
В отцветающем грустном селе
Вот опять я копаю картошку,
Чтобы выжить на этой земле.

На земле, где мои коростели
Отзвенели в покосах вчера,
Где такие сегодня метели
И такие шальные ветра.

Где рыдает родная долина,
Осыпается роща во сне…
Нет покоя теперь, всё едино,
Ни в душе, ни в дому, ни в стране.

Здесь помрёшь в безысходной простуде,
Упадёшь средь картофельных гряд.
Здесь какие-то хмурые люди
Много умных речей говорят.

Сколько их, волевых, непохожих,
За удачею вдаль унесло.
Хорошо-то как, Господи Боже, —
Сытно там, и тепло, и светло!

Я копаю картошку и внемлю
Только ветру, чей яростен крик.
Я продрог… Но люблю эту землю,
Как болото последний кулик.

Да что вы о народе
Несёте эту ложь:
Другого в мире вроде
Разбойней не найдёшь.

И вот всё то же шило
Втыкают на ходу:
Мол, помните, как было
В семнадцатом году?..

А я, когда б спросили,
Сказал: вы это зря.
Народ в моей России
Не предавал царя.

А предали свои же
Бароны да князья,
Что в Вене, что в Париже,
Родные и друзья.

Те, кто его любили,
Все кровные, свои,
Кристально голубые
Верховные слои.

Они в лихой крамоле,
Которой гаже нет,
Как будто в ореоле,
Купались столько лет.

И всяк тайком гордился
Изменой дерзкой сей…
Неужто им не снился
Царевич Алексей?

Им, с чистотой во взорах,
Сбиравшимся на бал,
На совести которых
Ипатьевский подвал?!

Ни при какой погоде
Не жаль мне этот сброд.
…Забудьте о народе.
Тут ни при чём народ.

Скоро сто уже старухе, вот какие, брат, дела.
И, как полюшко зимою, голова её бела.
Слышит плохо, видит слабо, тихо сядет у окна,
Начинает с сыновьями разговаривать она:
«Сашка, где тебя носило? Экий вымахал пострел.
Всё гуляешь, за дровами снова съездить не успел…
Борька, бес глазастый, где ты? Хоть умри, простыл и след.
Вон корова отвязалась, а тебя всё нет и нет…
Колька! Всё, поди, читает… Прямо стыдно от людей,
Книжки книжками, а ко;су ты к утру себе отбей…»
Что-то силится старуха разглядеть в своём окне.
Все; три сына, три героя там остались — на войне.
А в окошко лист вали;тся, плавно катится луна.
Скоро сто уже старухе, позабыла всё она,
Всё на свете позабыла, всё на свете — до конца,
Лишь остались в бедном сердце три возлюбленных лица;.
Всё идут к ней русским полем сквозь туманное жнивьё
Три её родимых сына, три кровиночки её…

Ну зачем я опять заскучал
По тебе, удивительно дальней?
Есть на Волге старинный причал,
Нет его и милей, и печальней.

Помню время, когда каждый час
Приставали к нему теплоходы.
Помню музыку, песни и нас –
Неземных от любви и свободы.

Мы встречались в весёлой толпе,
Поднимаясь по лесенке шаткой.
И под липой на тёмной тропе
Мы до слёз целовались украдкой.

Разбросала судьба, закружив
Нас по свету – и горюшка мало.
…Неужели я всё ещё жив –
Без тебя,
Без тропы,
Без причала?

Он был и воин, и поэт,
Точней – поэт и воин.
Всё остальное – только бред,
Который каждый – не секрет –
Придумывать был волен.

На землю он с таких высот
Глядел, душой темнея.
Он был гигант. И это вот
Не вынесли пигмеи.

Сплели интриг и сплетен тьму,
Соткали прегрешенья.
И Демон не простил ему
В его тоску вторженья.

Как он страдал, как он любил,
В страстях своих растерян!
Он был затравлен, загнан был
И лишь потом застрелен.

Лежал ничком он, руки врозь,
Как будто для опоры.
И небо в горе пролилось,
И содрогнулись горы.

Его взял Ангел под крыла…
Среди родного крова
Земля ещё не родила
Такого вот второго.

Я вам о славе,
я о мире прежнем,
Который ныне где-то вдалеке…
Я говорю на русском, на безбрежном,
А не на зарубежном языке.

Его нетленный клад, его основу
Священная держала лития.
Я, к слову, уважаю вашу мову,
Но в мове нет державного литья.

А потому, когда распались скрепы
Любви и дружбы, помните о том,
Что недруги лукавы и свирепы,
Что, разделившись,
может рухнуть дом.

Опоры рухнут. Разорвутся нити.
Кто вас поймёт среди вселенских драм?
Не отвергайте русский.
Берегите.
Ещё не раз он пригодится вам.