Выкладка жизни бесталанного Ворбаба 0 (0)

При бреге Котросли глубокой,
Там — близко, где, как бы устав,
Она, в стезе своей широкой
Услуги многи показав,
В тени стражниц златовершинных,
В средине стен высоких, длинных,
Для расцветающих искусств,
Для вкуса, разума и чувств
Ложится в лоно Волги славной
На дне песчаном отдыхать
Иль купно с ней стопою равной
Стремится дале утекать, —
Там — Ворбаб в мрачности родился,
Там он увидел первый день;
Без славы цвел — играл, резвился;
Его дни крыла тиха тень;
Там сном его летела младость;
Там он невинну пил лишь радость.
Лишь волжский берег девять раз
Мелькнул во злаке мимо глаз,
Судьба велела удаляться;
Как горько с родиной расстаться!
Мой друг! — позволь мне повторить!
Позволь сквозь слезы пошутить!
Прости, прости, священна Hepa!
Мала твоей воды мне мера.
Чуть начал ум мой расцветать,
Я стал иной воды жаждать;
Я с божеством стихов столкнулся,
С Эвтерпой миленькой смигнулся;
Чтоб сделать ливером умов,
Она меня из рук кормила,
Водой Смородины поила,
Давала тук чужих голов.
Лишь мыслей утро рассветало,
Другое пламя запылало
И страсти начали бродить;
За счастьем к Бельту ну катить!
Но там — мог счастья тыл схватить,
Спешил к брегам Эвксинским черным;
Не там ли счастье, мнил, живет;
Слетал туда — и тамо нет;
Весь прок нашел в Пегасе верном.
Он был послушен мне — я сел;
Хоть не всегда — я с ним летел,
И что на ум взошло — я пел;
С зарею часто восставая,
За туалетом муз сидел,
А в тихий вечер, унывая,
Я на луну зевал, смотрел;
Когда варганными крылами
Кузнечик марш бил меж цветами,
Я славу ночи пел стихами.
Но всё то — чувств неверный шквал,
Пружина лишь души незрелой,
Сей самобытности неспелой;
А к зрелости — весь век мой мал;
Он мал — и поскакал поспешно,
Ах! — так ползет в гроб жизнь моя,
Как в Волгу Котросли струя.
Что ж в жизни прочно? Что успешно?
Почту ли юны дни зарей?
Там чувства то ж, что сумрак дней;
Почту ли полднем средни лета?
Там рдеет страсть — луч гаснет света;
Почту ли вечером век поздный,
Там всё потерпит жребий грозный;
Там чувство, — страсть, — ум — всё падет.
Знать, вся лишь жизнь — еще рассвет,
А полдня истинного нет.
О небо! — там уже доспею;
Там — в важной вечности — созрею…

В вине вся истина живее 0 (0)

В вине вся истина живее,
Пословица твердит давно,
Чтоб чарка нам была милее,
Бог истину вложил в вино;
Сему закону покоряюсь;
И я за питуха сочтен;
Все мнят, что я вином пленяюсь;
Но нет — я истиной пленен.
Все мнят, что сроду я охоты
К наукам скучным не имел
И, чтоб пожить мне без заботы,
Я ставлю прихотям предел;
Всяк думает и в уши трубит,
Увидевши меня в хмелю:
Он в рюмке лишь забаву любит;
Нет, братцы! — истину люблю.
Всяк думает, что пламень страстный
Подчас мое сердечко жжет
И что молодки только красной
Для счастья мне недостает;
Так, подпиваю и с молодкой;
И все шумят, что я хочу
Искать утехи с сей красоткой;
Эх, братцы! — истины ищу.

Полнощь 0 (0)

Открылось царство тьмы над дремлющей вселенной;
Туман, что в море спал, луною осребренной
Подъемлется над сей ужасной глубиной
Иль пресмыкается над рощею густой,
Где тени прячутся и дремлют меж листами;
Как разливается он всюду над полями?
О мрачна нощь! отколь начало ты влечешь?
От коего отца иль матери течешь?
Не ты ль седая дщерь тьмы оной первобытной,
Котора некогда взошла над бездной скрытной
Лелеять нежныя природы колыбель? —
Так, — черновласая Хаоса древня дщерь,
Ты успши дня труды покоишь и теперь;
Ты дремлющий полкруг под тению качаешь;
Увы! — ты также взор умершего смыкаешь.
О нощь! — лишь погрузишь в пучину мрака твердь,
Трепещет грудь моя; в тебе мечтаю смерть;
Там зрю узлы червей, где кудри завивались;
Там зрю в ланитах желчь, где розы усмехались.
Одр спящего и гроб бездушный — всё одно;
Сон зрится смертию — смерть сном, и всё равно.
Се полнощь! — тихо всё; луна с среды нисходит
И к западным водам Плиад с собой уводит.
Здесь силюся возвесть я полусонный взор
На крыты бледным мхом хребты дремотных гор.
Луна сребрит пары, что из могил восстали
И человеческ вид в лучах образовали;
Его ли слышу глас? — Иль шепчет ветр из рощи?
Нет, — здесь язык шумит, — язык невнятный нощи.
Двенадцать бьет, — вся тварь вокруг меня молчит;
Грех спит ли? — Мудрость бдит! И — можно ль? — зависть бдит!
Но труд, — невинность, — всё почиет под тенями;
Лишь кличут совы там с огнистыми очами.
Воздушно озеро сседаяся бежит;
Сверкает молния, и твердь вдали гремит.
Селитряный огонь восток весь озаряет
И сумрачных холмов вершины убеляет.
Кто тамо посреде восточных туч грядет?
Не страшный ль судия с собою рок несет?
Предыдет огнь ему, а следом кровы мрачны;
Лице его блестит, как образ солнцезрачный;
Вся риза в молниях волнуется на нем
И препоясана зодиаком кругом;
Он быстро в мир грядет, и сам стопой сафирной
Пронзает в выспренних странах помост эфирный.
Се в час полунощи грядет
Жених, одеян в страшный свет!
Блажен тот раб, его же срящет
Готового в небесный брак;
Несчастен же, кого обрящет
Поверженна в унылый мрак!
Блюди, душе моя смущенна,
Да сном не будет отягченна
И вечной смерти осужденна;
Но, воспрянув от сна, гласи:
‘О трисвятый! — воззри! — спаси!’
Еще ль душа, в мечтах несвязных погруженна,
Еще ли в узах спит стозвенных задушенна?
Восстань! — возжги елей и созерцай чертог,
Где ждет тебя жених — твой судия, твой бог!
О ты, надеяйся на будущи годины,
Забывый строгое условие судьбины,
Сын неги, — ищущий бессмертья в днях своих!
Вострепещи, когда познает сей жених,
Что масло во твоем скудельнике скудеет
И огнь живый небес внутри тебя мертвеет!
Ты буйствен, ты не мудр, — проснись! ступай со мной!
Открою, где чертог премудрость зиждет свой;
На мшистых сих гробах, где мир небесный веет!
Ступай! — учись! — гроза прешла, — луна багреет…

Баллада Могила Овидия, славного любимца муз 0 (0)

Там, где Дунай изнеможенный
Свершает путь бурливый свой
И, страшной тяжестью согбенный
Сребристой урны волновой,
Вступает в черну бездну важно,
Сквозь бездну мчится вновь отважно.
Морские уступают волны,
И шумны устия пути,
Быв новым рвеньем силы полны,
Чтоб ток природный пронести,
Простерши полосы там неки,
Бегут к Стамбулу, будто реки.
Остановлюсь ли тамо ныне
Близ Темесварских страшных стен,
Где в окровавленной долине
Австриец лег, Луной сражен,
Где мыл он кровью в ужас света
Победные стопы Ахмета!

Песнь несчастного на Новый год к благодетелю 0 (0)

Звукнул времени суровый
Металлический язык;
Звукнул — отозвался новый,
И помчал далече зык.
Снова солнцы покатились
По палящим небесам;
Снова шумны обратились
Времени колеса там.
Будьте вновь благословенны,
Земнородны племена!
Будьте паки восхищенны,
Как и в прежни времена!
Пейте в полной чаше радость!
Пейте здравия струи!
Ощущайте жизни сладость!
Украшайте дни свои!
Мне судьбина отреклася
Бурю жизни отвратить;
Знать, она еще клялася
Горьку желчь свою разлить.
Рок, о рок, — почто толь рано
Ты мне желчь подносишь в дар?
Неужель на свежу рану
Свежий мне даешь удар?
Где для горькой раны срящу
Врачество в грядущий год?
Где, — в каких сердцах обрящу
Против грозных туч отвод?
Муж состраждущий, муж кроткий!
Если лиры моея
Внял ты некогда глас робкий,
Ах! — к тебе спешу вновь я.
Обратися, муж великий!
Се ударил новый час!
Пусть часы живешь толики,
Сколько благ лиешь на нас!
Пусть трех персты парк суровых
Жизни нить твоей прядут
Из шелков драгих и новых
И ей крепость придадут!
А когда еще тобою
Тяжкий рок мой не забыт,
Ах! — не поздно мне с судьбою
Мир тобою заключить
Коль не поздо, в новом годе
Не пролью я новых слез;
После бурь в другой погоде
Осушу их средь очес.

Цахариас в чужой могиле 0 (0)

Какая ночь!
Толь грозно никогда не падала с небес;
Толь грозно не было еще вкруг гроба здесь.
О мать земля! здесь прах почиет тех,
В прохладе недр твоих,
Которых мир столь много пренебрег,
Лишь небо высит цену их.
Но что за громкий тамо звон?
Сквозь воздух стонет он.
Я слышу меди стон,
Я слышу, к смерти будит он!
Восстань, душа!
Почто тебя объемлет трепет вновь?
Ах, сей ли гроб твой взор мятет,
Где ляжет токмо плоть и кровь?
Ты, что во мне и жизнь и свет!
Куда отсель,
Как я уже престану быть?
Престану быть! — ужель?
Ум содрогается — уже не быть!
Желанье злейшее могил!
Желанье без надежд! Кто влил,
Кто мог тебя внутрь сердца влить?
Уже не быть!
Ах! как болезнует отчаянная грудь!
Всемощна грусть! сильнее смерти грусть!
Я, робкой скорбью сокрушенный,
Лежал у гроба распростерт,
Твоим мерцаньем устрашенный,
О бесконечна смерть!
Я зрел, отчаян в бездне мрачной,
Хаоса пред собой престол
И слышал шум стремнины алчной;
Уже и в зев ничтожства шел…
Но вдруг небесный глас к покою
Нисшел от высоты
И рек: ‘Не в гневе создан мною,
Не в вечну жертву гроба ты;
Нет — не страшись! Твой дух живый взнесется,
И то, что тлен рассыплет в персть,
Из персти паки воззовется
Во славу, в вечну честь!’

Желание любителю отечества 0 (0)

Лето паляще летит;
Молния в туче немеет;
Осень на буре висит;
Риза туманна сизеет.
Брови навислы ея
Иней на долы кидают;
Голые рощи, слезя,
Вздохи шумящи выводят.
Злачны веночки падут;
Травка ложится и сохнет;
Кролики в норы бегут;
Спящая мошка не дохнет.
Мила весна! ты повей;
Всё при тебе поновится;
Будет опять всё живей,
В зелени одушевится.
Пусть и твое, прозябая,
Счастье ещё оживёт
Или, туман презирая,
Вёсну свою призовет,
Чтобы морозы унять,
Страшные робкой надежде,
Чтобы муравку поднять
В новой зеленой одежде!

Судьба древнего мира, или Всемирный потоп 0 (0)

Я зрю мечту, — трепещет лира;
Я зрю из гроба естества
Исшедшу тень усопша мира,
Низверженну от божества.
Она, во вретище облекшись,
Главу свою обвивши мхом
И лактем на сосуд облегшись
Сидит на тростнике сухом.
О древних царствах вспоминая,
Пускает стон и слезный ток
И предвещает, воздыхая,
Грядущу роду грозный рок.
Она рекла: ‘Куда сокрылся
Гигантов богомерзкий сонм,
Который дерзостно стремился
Вступить сквозь тучи в божий дом?
Куда их горы те пропали,
Которы ставя на горах,
Они град божий осаждали?
Они распались, стали прах.
Почто из молнии зловредной,
Как вихрь бурлив, удар летит
В средину колыбели бедной,
Где лишь рожденный мир лежит?
Ужели звезды потрясаяй
Лиет млеко одной рукой,
Другою, тучи подавляя,
Перуном плод пронзает свой?
Увы! — о племена строптивы!
Забыв, кто мещет в бурях град
И с грозным громом дождь шумливый,
Блуждали в мыслях вы стократ!
Блуждали, — и в сию минуту
Отверз он в гневе небеса
И, возбудив стихию люту,
Скрыл в бездне горы, дол, леса.
Тогда вторая смесь сразилась,
Вторый хаос вещей воззван;
Вселенна в море погрузилась;
Везде был токмо Океан.
Супруг Фетиды среброногой,
Нахмурив свой лазорный взор,
Подъял вод царство дланью строгой
Превыше Араратских гор.
Тогда тьмы рыб в древах висели,
Где черный вран кричал в гнезде,
И страшно буры львы ревели,
Носясь в незнаемой воде.
Супруги бледны безнадежно
Объемлются на ложе вод;
С волнами борются — но тщетно…
А тамо — на холме — их плод…
Вотще млечной он влаги просит;
Свирепая волна бежит —
Врывается в гортань — уносит —
Иль о хребет, — рванув, дробит.
Четыредесять дней скрывались
Целленины лучи в дождях;
Двукратно сребряны смыкались
Ее рога во облаках.
Одна невинность удержала
В свое спасенье сильну длань,
Что бурны сонмы вод вливала
В горящу злостию гортань.
Хотя десницею багряной
Отец богов перун метал
И, блеск и треск по тверди рдяной
Простерши, небо распалял;
Хоть мира ось была нагбенна,
Хотя из туч слетала смерть, —
Невинность будет ли смятенна,
Когда с землей мятется твердь?
Ковчег ее, в зыбях носяся,
Единый мир от волн спасал;
А над другим, в волнах смеяся,
Пенисту бездну рассекал.
Не грозен молний луч отвесных,
Ни вал, ни стромких скал краи, —
Сам вечный кормчий сфер небесных
Был кормчим зыблемой ладьи.
Меж тем как твари потреблялись,
Явился в чистоте эфир,
Лучи сквозь дождь в дугу соткались,
Ирида вышла, — с нею мир.
О Пирра! пой хвалу седящу
На скате мирной сей дуги!
Лобзай всесильну длань, держащу
Упругие бразды стихий!
Но о Ириды дщерь блаженна!
Страшуся о твоих сынах!
Их плоть умрет, огнем сожженна.
Как прежде плоть моя в волнах.
Когда смятется в горнем мире
Пламенно-струйный Океан,
Смятутся сферы во эфире,
Со всех огнем пылая стран.
Пирой, Флегон, маша крылами
И мчась меж страждущих планет,
Дохнут в них пылкими устами,
Зажгут всю твердь, — зажгут весь свет.
Там горы, яко воск, растают
От хищного лица огня,
Там мрачны бездны возрыдают,
Там жупел будет ржать стеня.
Не будет Цинфий неизменный
Хвалиться юностью своей,
Ни Пан цевницей седьмичленной,
Ни Флора блеском вешних дней.
Крылатые Фемиды дщери
Взлетят к отцу в урочный час,
Небесные отверзнут двери, —
Отверзнут их в последний раз.
Лишь глас трубы громо-рожденной
С полнощи грянет в дальний юг:
Язык умолкнет изумленный,
Умолкнет слава мира вдруг.
Героев лавр, царей корона
И их певцов пальмовый цвет,
Черты Омира и Марона —
Всё их бессмертное умрет.
Как влас в пещи треща вспыхает,
Как серный прах в огне сверкнет
И, в дыме вспыхнув, — исчезает,
Так вечность их блеснет — и нет…
Едино Слово непреложно
Прострет торжественный свой взор
И возвестит из туч неложно
Последний миру приговор.
Меж тем как в пламени истлеет
Земнорожденный человек,
Неборожденный окрылеет,
Паря на тонких крыльях ввек.
Падут миры с осей великих,
Шары с своих стряхнутся мест;
Но он между развалин диких
Попрет дымящись пепел звезд.
О мир, в потомстве обновленный!
Внемли отеческую тень,
Сказующу свой рок свершенный
И твой грядущий слезный день!’
Изрекши, — скрылася тень мира;
За нею вздохи вслед шумят;
Из рук падет дрожаща лира, —
Я в ужасе глашу: ‘Бог свят!’