Стихи Сергея Викулова

Ещё один заканчивался год
«Великой перестройки», и народ
Толпился с номерами на ладонях
В очередях, и в русском «белом доме»
Кипел законотворческий базар…
А в полночь, как о том вещали «Вести»,
Упали Серп и Молот
с Флагом вместе,
Упали прямо в грязь, на тротуар.
И Серп спросил у Молота: — Мой друг,
Так что, союзу нашему каюк?
— Выходит, так — ответил гулко Молот. —
Союз Серпа и Молота расколот.
Мы сброшены и с флага, и с герба:
Ты — Серп мужицкий, я рабочий Молот…
— Так что же будет?
— Может, даже голод…
По-нашему, рабочему — труба!
Сам посуди: я плуга не скую —
И ты не вспашешь полосу свою
И, значит, горевую не засеешь…
Ведь было ж — помнишь? — было так в Расее,
Когда я хлеб прикладом «молотил»
(Не на гумне, а около амбара)
И хлёстким — извини меня — ударом
Скулу тебе однажды своротил.
Не ты, не я теперь, а «средний слой» —
Опора власти…
— Нет, ты очень злой,
Мой друг, сегодня. С этим самым «слоем»
Не двое будет нас уже, а трое…
— Да как сказать… — не глядя на дружка,
Ответил Молот голосом печальным.
— Ты в поле будешь, я у наковальни,
А «слой»… он будет вечно у мешка.
На корабле с названьем «Капитал»
Он будет господин и капитан.
А мы с тобою… — Молот поугрюмел, —
Мы будем обитать с тобою в трюме,
Поскольку мы по-ихнему — «рабы»
По духу, по рождению, по крови…
— А если… — Серп сурово сдвинул брови.
— А-а!.. — Звякнул Молот. — Если б да кабы…

Ю. Бондареву

Когда в последний раз мы разрядили
стволы всех наших грозных батарей,
мир замер, ахнув:
«Всё же победили!»
В тот миг он озадачен был скорей,
чем изумлён:
великую загадку
явил собой наш воин!
Где ответ?
А он, устав смертельно, сбросил скатку.
Спиной к рейхстагу сел,
достал кисет
и, угощая тех, что подходили,
махрой, как будто дома, у крыльца,
сказал негромко:
«Вот и победили!»
И не добавил больше ни словца.
И тот, кто ясно слышал эту фразу,
уж ни о чём и через много лет
не спрашивал нас более ни разу —
она дала ему на всё ответ.

Оглядываюсь с гордостью назад:
прекрасно родовое древо наше!
Кто прадед мой? — Солдат и землепашец.
Кто дед мой? — Землепашец и солдат.
Солдат и землепашец мой отец.
И сам я был солдатом, наконец.

Прямая жизнь у родичей моих.
Мужчины — те в руках своих держали
то плуг, то меч… А бабы — жёны их —
солдат земле да пахарей рожали.

Ни генералов нету, ни вельмож
в моём роду. Какие там вельможи…
Мой прадед, так сказать, не вышел рожей,
а дед точь-в-точь был на него похож.

И всё ж я горд, — свидетельствую сам! —
что довожусь тому сословью сыном,
которое в истории России
не значится совсем по именам.

Не значится… Но коль невмоготу
терпеть ему обиды становилось,
о, как дрожать вельможам доводилось,
шаги его расслышав за версту!

Ничем себя возвысить не хочу.
Я только ветвь на дереве могучем.
Шумит оно, когда клубятся тучи, —
и я шумлю… Молчит — и я молчу.

Помню зимние вечера.
Снова дует сегодня с севера.
Входит в валенках со двора
наша бабушка, Олексеевна.
Из подойника молоко
льёт в посудинки, дужкой брякая…

До спанья ещё далеко.
Ещё бабушка сядет с прялкою,
небольшой, но такой баской, —
словно в горенку глянет солнышко.
И закружится веретёнышко,
зажужжит под её рукой.
Запотрескивают дрова,
свет запляшет у ног — в два лучика…

И придут ей на ум слова
песни старой про Ваньку-ключника.
Под жужжанье веретена —
прядись, ниточка, прядись, тонкая, —
поплывёт по избе она
и неспешная и негромкая.
Вся страдание и печаль,
вся о том, как княжна коварная
миловала-любила парня
Ваньку-ключника по ночам.

Завывает метель в трубе знобко, жалостно…
А в избе льётся песня — печаль-забавушка.
И, раздумавшись о себе,
о злосчастной своей судьбе,
утирает слезинку бабушка.

Ой, не вьюгою ли шальной
её тропочка заметается!
Песня льётся, переплетается
с тонкой ниточкою льняной.
И протяжна, и широка,
и ничем таким не расцвечена,
выпрядается бесконечная
вместе с ниткой из кужелька.

…А мы, с войны пришедшие солдаты,
мы хорошо запомнили две даты:
во-первых, это день девятый мая,
тот самый долгожданный день, когда
закончилась вторая мировая,
ну а для нас — кровавая страда.
Мы вылезли из танков, из окопов:
за нами, оглянулись — пол-Европы!
И белый плеск «знамен»
с перил балконных…
Немало с той поры минуло лет,
но День Победы помним мы!
Как помним
и день отмены карточек на хлеб.
…В канун, должно, работали пекарни
всю ночь.
И вот с утра прибег я с парнем,
сынком,
ему тогда годочков восемь,
пожалуй, было…
Хлеба — завались!
А грузчики, глядим, еще подносят…
И вот мы до прилавка добрались…
— Ну, сколько вам? — спросила Кузьминишна.
— Две, — говорю ей, — две… не будет лишка. —
Не верю в счастье, брат ты мой, робею,
нежданную смахнул слезинку с век…
И чувствую себя я перед нею
как попрошайка, нищий человек.
Сую бумажку: — Две… не будет лишка. —
и слышу, что-то шепчет мне сынишка
и дергает тайком за край одёжки:
— Ой, пап! Ну, пап, купи еще одну! —
Трепещет весь, как воробей у крошки:
наголодался с матерью в войну.
И я обрел себя. Картуз на ухо:
— Ну что тебе еще купить, Колюха?
Вон пряники, конфетки…
На потребу
тебе и Ваське с Нинкою как раз…
Давай решай! —
А он в ответ мне:
— Хлеба! —
с буханок не сводя голодных глаз.
— Ну вот какой ты глупый…
Хочешь сушки?
Вон — кругленькие… Или же игрушки
посмотрим… Ну-ка! Эх, такие мне бы
тогда, когда я бегал в первый класс!
Так что тебе купить, сыночек?
— Хлеба! —
сказал он, не сводя с буханок глаз.
Я растерялся:
— Экой ты упрямый!
А хочешь карандаш, красивый самый?..
Не хочешь? Зря! Завидовали все бы!
Я, батька твой, такого не имел…
Так что ж тебе купить-то, парень?
— Хлеба! —
сказал он в третий раз.
И заревел.
С тех пор живет в душе моей забота,
когда наступит время обмолота.
Посматриваю часто я на небо,
на ржи, на ячменя вкруг деревень…
И вспоминаю:
Хлеба!.. Хлеба! Хлеба! —
сыночка просьбу
в праздничный тот день.