Ивиковы журавли 0 (0)

Из Шиллера.

На Посидонов пир веселый,
Куда стекались чада Гелы
Зреть бег коней и бой певцов,
Шел Ивик, скромный друг богов.
Ему с крылатою мечтою
Послал дар песней Аполлон:
И с лирой, с легкою клюкою,
Шел, вдохновенный, к Истму он.

Уже его открыли взоры
Вдали Акрокоринф и горы,
Слиянны с синевой небес.
Он входит в Посидонов лес…
Все тихо: лист не колыхнется;
Лишь журавлей по вышине
Шумящая станица вьется
В страны полуденны к весне.

«О спутники, ваш рой крылатый,
Досель мой верный провожатый,
Будь добрым знамением мне.
Сказав: прости! родной стране,
Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы;
Да отвратит Зевес-хранитель
Беду от странничьей главы».

И с твердой верою в Зевеса
Он в глубину вступает леса;
Идет заглохшею тропой…
И зрит убийц перед собой.
Готов сразиться он с врагами;
Но час судьбы его приспел:
Знакомый с лирными струнами,
Напрячь он лука не умел.

К богам и к людям он взывает…
Лишь эхо стоны повторяет —
В ужасном лесе жизни нет.
«И так погибну в цвете лет,
Истлею здесь без погребенья
И не оплакан от друзей;
И сим врагам не будет мщенья
Ни от богов, ни от людей».

И он боролся уж с кончиной…
Вдруг… шум от стаи журавлиной;
Он слышит (взор уже угас)
Их жалобно-стенящий глас.
«Вы, журавли под небесами,
Я вас в свидетели зову!
Да грянет, привлеченный вами,
Зевесов гром на их главу»

И труп узрели обнаженный:
Рукой убийцы искаженны
Черты прекрасного лица.
Коринфский друг узнал певца.
«И ты ль недвижим предо мною?
И на главу твою, певец,
Я мнил торжественной рукою
Сосновый положить венец».

И внемлют гости Посидона,
Что пал наперсник Аполлона…
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким ревом исступленья
Пританов окружил народ,
И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род!»

Но где их след? Кому приметно
Лицо врага в толпе несметной
Притекших в Посидонов храм?
Они ругаются богам.
И кто ж — разбойник ли презренный
Иль тайный враг удар нанес?
Лишь Гелиос то зрел священный,
Все озаряющий с небес.

С подъятой, может быть, главою,
Между шумящею толпою,
Злодей сокрыт в сей самый час
И хладно внемлет скорби глас;
Иль в капище, склонив колени,
Жжет ладан гнусною рукой;
Или теснится на ступени
Амфитеатра за толпой,

Где, устремив на сцену взоры
(Чуть могут их сдержать подпоры),
Пришед из ближних, дальних стран,
Шумя, как смутный океан,
Над рядом ряд, сидят народы;
И движутся, как в бурю лес,
Людьми кипящи переходы,
Всходя до синевы небес.

И кто сочтет разноплеменных,
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор.
И сели в тишине глубокой,
И тихо выступает хор3.

По древнему обряду, важно,
Походкой мерной и протяжной,
Священным страхом окружен,
Обходит вкруг театра он.
Не шествуют так персти чада;
Не здесь их колыбель была.
Их стана дивная громада
Предел земного перешла.

Идут с поникшими главами
И движут тощими руками
Свечи, от коих темный свет;
И в их ланитах крови нет;
Их мертвы лица, очи впалы;
И свитые меж их власов
Эхидны движут с свистом жалы,
Являя страшный ряд зубов.

И стали вкруг, сверкая взором;
И гимн запели диким хором,
В сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь!
Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет зритель;
И лира, онемев, молчит:

«Блажен, кто незнаком с виною,
Кто чист младенчески душою!
Мы не дерзнем ему вослед;
Ему чужда дорога бед…
Но вам, убийцы, горе, горе!
Как тень, за вами всюду мы,
С грозою мщения во взоре,
Ужасные созданья тьмы.

Не мните скрыться — мы с крылами;
Вы в лес, вы в бездну — мы за вами;
И, спутав вас в своих сетях,
Растерзанных бросаем в прах.
Вам покаянье не защита;
Ваш стон, ваш плач — веселье нам;
Терзать вас будем до Коцита,
Но не покинем вас и там».

И песнь ужасных замолчала;
И над внимавшими лежала,
Богинь присутствием полна,
Как над могилой, тишина.
И тихой, мерною стопою
Они обратно потекли,
Склонив главы, рука с рукою,
И скрылись медленно вдали.

И зритель — зыблемый сомненьем
Меж истиной и заблужденьем —
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрывался, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.

И всё, и всё еще в молчанье…
Вдруг на ступенях восклицанье:
«Парфений, слышишь?.. Крик вдали —
То Ивиковы журавли!..»
И небо вдруг покрылось тьмою;
И воздух весь от крыл шумит;
И видят… черной полосою
Станица журавлей летит.

«Что? Ивик!..» Все поколебалось —
И имя Ивика помчалось
Из уст в уста… шумит народ,
Как бурная пучина вод.
«Наш добрый Ивик! наш сраженный
Врагом незнаемым поэт!..
Что, что в сем слове сокровенно?
И что сих журавлей полет?»

И всем сердцам в одно мгновенье,
Как будто свыше откровенье,
Блеснула мысль: «Убийца тут;
То Эвменид ужасных суд;
Отмщенье за певца готово;
Себе преступник изменил.
К суду и тот, кто молвил слово,
И тот, кем он внимаем был!»

И, бледен, трепетен, смятенный,
Незапной речью обличенный,
Исторгнут из толпы злодей:
Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом;
Смущенный вид, склоненный взор
И тщетный плач был их ответом;
И смерть была им приговор.

Три песни 0 (0)

«Споет ли мне песню веселую скальд?»
Спросил, озираясь, могучий Освальд.
И скальд выступает на царскую речь,
Подмышкою арфа, на поясе меч.

«Три песни я знаю: в одной старина!
Тобою, могучий, забыта она;
Ты сам ее в лесе дремучем сложил;
Та песня: отца моего ты убил.

Есть песня другая: ужасна она;
И мною под бурей ночной сложена;
Пою ее ранней и поздней порой;
И песня та: бейся, убийца, со мной!»

Он в сторону арфу и меч наголо;
И бешенство грозные лица зажгло;
Запрыгали искры по звонким мечам —
И рухнул Освальд — голова пополам.

«Раздайся ж, последняя песня моя;
Ту песню и утром и вечером я
Греметь не устану пред девой любви;
Та песня: убийца повержен в крови».

Замок Смальгольм, или Иванов вечер 0 (0)

До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,
Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,
Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,
Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул — и паж молодой
На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
И сидела одна — я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь — я за ней по следам
На вершину опять побежал,-
О творец, у огня одинокого там
Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,
И порывистый ветер молчал;
И к маяку она на свиданье пошла;
У маяка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,
Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас:
Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь:
Он в сраженье забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
Я пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиxa и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит,
И трава не слышна под ногой,-
Но священник есть там; он не спит по ночам;
Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:
Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
У маяка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен
И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой; он лежит под землей
Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,
Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд:
Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,
Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
Одиноко-унылая, там

Молодая жена — и тиха и бледна,
И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена».
«В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит
С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом
И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.
Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час
Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися»,- она говорит.
«Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,-
Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом
На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают — и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы,
Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,
Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?.
Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь,-
То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь,-
Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе возжжена:
Отразилися пальцы на нем;
На руке ж — но таинственно руку она
Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?
Та монахиня — кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
То его молодая жена.

Лесной царь 5 (2)

Перевод стихотворения Гёте

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой».
«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок подгоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал.

Громобой 0 (0)

Моих стихов желала ты —
?Желанье исполняю;
Тебе досуг мой и мечты
?И лиру посвящаю.
Вот повесть прадедовских лет.
?Еще ж одно — желанье:
Цвети, мой несравненный цвет,
?Сердец очарованье;
Печаль по слуху только знай;
?Будь радостию света;
Моих стихов хоть не читай,
?Но другом будь поэта.

Над пенистым Днепром-рекой,
?Над страшною стремниной,
В глухую полночь Громобой
?Сидел один с кручиной;
Окрест него дремучий бор;
?Утесы под ногами;
Туманен вид полей и гор;
?Туманы над водами;
Подернут мглою свод небес;
?В ущельях ветер свищет;
Ужасно шепчет темный лес,
?И волк во мраке рыщет.

Сидит с поникшей головой
?И думает он думу:
«Печальный, горький жребий мой!
?Кляну судьбу угрюму;
Дала мне крест тяжелый несть;
?Всем людям жизнь отрада:
Тем злато, тем покой и честь —
?А мне сума награда;
Нет крова защитить главу
?От бури, непогоды…
Устал я, в помощь вас зову,
?Днепровски быстры воды».

Готов он прянуть с крутизны…
?И вдруг пред ним явленье:
Из темной бора глубины
?Выходит привиденье,
Старик с шершавой бородой,
?С блестящими глазами,
В дугу сомкнутый над клюкой,
?С хвостом, когтьми, рогами.
Идет, приблизился, грозит
?Клюкою Громобою…
И тот, как вкопанный, стоит,
?Зря диво пред собою.

«Куда?» — неведомый спросил.
?«В волнах скончать мученья». —
«Почто ж, бессмысленный, забыл
?Во мне искать спасенья?» —
«Кто ты?» — воскликнул Громобой,
?От страха цепенея.
«Заступник, друг, спаситель твой:
?Ты видишь Асмодея». —
«Творец небесный!» — «Удержись!
?В молитве нет отрады;
Забудь о Боге — мне молись;
?Мои верней награды.

Прими от дружбы, Громобой,
?Полезное ученье:
Постигнут ты судьбы рукой,
?И жизнь тебе мученье;
Но всем бедам найти конец
?Я способы имею;
К тебе нежалостлив Творец —
?Прибегни к Асмодею.
Могу тебе я силу дать,
?И честь и много злата,
И грудью буду я стоять
?За друга и за брата.

Клянусь… свидетель ада бог,
?Что клятвы не нарушу;
А ты, мой друг, за то в залог
?Свою отдай мне душу».
Невольно вздрогнул Громобой,
?По членам хлад стремится;
Земли не взвидел под собой,
?Нет сил перекреститься.
«О чем задумался, глупец?» —
?«Страшусь мучений ада». —
«Но рано ль, поздно ль… наконец
?Все ад твоя награда.

Тебе на свете жить — беда;
?Покинуть свет — другая;
Останься здесь — поди туда —
?Везде погибель злая.
Ханжи-причудники твердят:
?Лукавый бес опасен.
Не верь им — бредни; весел ад;
?Лишь в сказках он ужасен.
Мы жизнь приятную ведем;
?Наш ад не хуже рая;
Ты скажешь сам, ликуя в нем:
?Лишь в аде жизнь прямая.

Тебе я терем пышный дам
?И тьму людей на службу;
К боярам, витязям, князьям
?Тебя введу я в дружбу;
Досель красавиц ты пугал —
?Придут к тебе толпою;
И, словом, — вздумал, загадал,
?И все перед тобою.
И вот в задаток кошелек:
?В нем вечно будет злато.
Но десять лет — не боле — срок
?Тебе так жить богато.

Когда ж последний день от глаз
?Исчезнет за горою;
В последний полуночный час
?Приду я за тобою».
Стал думу думать Громобой,
?Подумал, согласился
И обольстителю душой
?За злато поклонился.
Разрезав руку, написал
?Он кровью обещанье;
Лукавый принял — и пропал,
?Сказавши: «До свиданья!»

И вышел в люди Громобой —
?Откуда что взялося!
И счастье на него рекой
?С богатством полилося;
Как княжеский разубран дом;
?Подвалы полны злата;
С заморским выходы вином;
?И редкостей палата;
Пиры — хоть пост, хоть мясоед;
?Музыка роговая;
Для всех — чужих, своих — обед
?И чаша круговая.

Возможно все в его очах,
?Всему он повелитель:
И сильным бич, и слабым страх,
?И хищник, и грабитель.
Двенадцать дев похитил он
?Из отческой их сени;
Презрел невинных жалкий стон
?И родственников пени;
И в год двенадцать дочерей
?Имел от обольщенных;
И был уж чужд своих детей
?И крови уз священных.

Но чад оставленных щитом
?Был Ангел их хранитель:
Он дал им пристань — Божий дом,
?Смирения обитель.
В святых стенах монастыря
?Сокрыл их с матерями:
Да славят Вышнего Царя
?Невинных уст мольбами.
И горней благодати сень
?Была над их главою;
Как вешний ароматный день,
?Цвели они красою.

От ранних колыбельных лет
?До юности златыя
Им ведом был лишь Божий свет,
?Лишь подвиги благия;
От сна вставая с юным днем,
?Стекалися во храме;
На клиросе, пред алтарем,
?Кадильниц в фимиаме,
В священный литургии час
?Их слышалося пенье —
И сладкий непорочных глас
?Внимало Провиденье.

И слезы нежных матерей
?С молитвой их сливались,
Когда во храме близ мощей
?Они распростирались.
«О! дай им кров, Небесный Царь;
?(То было их моленье),
Да будет твой святой алтарь
?Незлобных душ спасенье;
Покинул их родной отец,
?Дав бедным жизнь постылу;
Но призри Ты сирот, Творец,
?И грешника помилуй…»

Но вот… настал десятый год;
?Уже он на исходе;
И грешник горьки слезы льет:
?Всему он чужд в природе.
Опять украшены весной
?Луга, пригорки, долы;
И пахарь весел над сохой,
?И счастья полны сёлы;
Не зрит лишь он златой весны:
?Его померкли взоры;
В туман для них погребены
?Луга, долины, горы.

Денница ль красная взойдет —
?«Прости, — гласит, — денница».
В дубраве ль птичка пропоет —
?«Прости, весны певица…
Прости, и мирные леса,
?И нивы золотые,
И неба светлая краса,
?И радости земные».
И вспомнил он забытых чад;
?К себе их призывает;
И мнит: они Творца смягчат;
?Невинным Бог внимает.

И вот… настал последний день;
?Уж солнце за горою;
И стелется вечерня тень
?Прозрачной пеленою;
Уж сумрак… смерклось… вот луна
?Блеснула из-за тучи;
Легла на горы тишина;
?Утих и лес дремучий;
Река сравнялась в берегах;
?Зажглись светила ночи;
И сон глубокий на полях;
?И близок час полночи…

И мучим смертною тоской,
?У Спасовой иконы
Без веры ищет Громобой
?От ада обороны.
И юных чад к себе призвал —
?Сердца их близки раю —
«Увы! молитесь (вопиял)
?Молитесь, погибаю!»
Младенца внятен небу стон:
?Невинные молились;
Но вдруг… на них находит сон…
?Замолкли… усыпились.

И все в ужасной тишине;
?Окрестность как могила;
Вот… каркнул ворон на стене;
?Вот… стая псов завыла;
И вдруг… протяжно полночь бьет;
?Нашли на небо тучи;
Река надулась; бор ревет;
?И мчится прах летучий.
Увы!.. последний страшный бой
?Отгрянул за горами…
Гул тише… смолк… и Громобой
?Зрит беса пред очами.

«Ты видел, — рек он, — день из глаз
?Сокрылся за горою;
Ты слышал: бил последний час;
?Пришел я за тобою». —
«О! дай, молю, хоть малый срок;
?Терзаюсь, ад ужасен». —
«Свершилось! неизбежен рок,
?И поздний вопль напрасен». —
«Минуту!» — «Слышишь? Цепь звучит». —
?«О страшный час! помилуй!» —
«И гроб готов, и саван сшит,
?И роют уж могилу.

Заутра день взойдет во мгле:
?Подымутся стенанья;
Увидят труп твой на столе,
?Недвижный, без дыханья;
Кадил и свеч в дыму густом,
?При тихом ликов пенье,
Тебя запрут в подземный дом
?Навеки в заточенье;
И страшно заступ застучит
?Над кровлей гробовою;
И тихо клир провозгласит:
?»Усопший, мир с тобою!»

И мир не будет твой удел:
?Ты адово стяжанье!
Но время… и?дут… час приспел.
?Внимай их завыванье;
Сошлись… призывный слышу клич…
?Их челюсти зияют;
Смола клокочет… свищет бич…
?Оковы разжигают». —
«Спаситель-Царь, вонми слезам!» —
?«Напрасное моленье!» —
«Увы! позволь хоть сиротам
?Мне дать благословенье».

Младенцев спящих видит бес—
?Сверкнули страшно очи!
«Лишить их царствия небес,
?Предать их адской ночи…
Вот слава! мне восплещет ад
?И с гордым Сатаною».
И, усмирив грозящий взгляд,
?Сказал он Громобою:
«Я внял твоей печали глас;
?Есть средство избавленья;
Покорен будь, иль в ад сей час
?На скорби и мученья.

Предай мне души дочерей
?За временну свободу,
И дам, по милости своей,
?На каждую по году». —
«Злодей! губить невинных чад!» —
?«Ты медлишь? Приступите!
Низриньте грешника во ад!
?На части разорвите!»
И вдруг отвсюду крик и стон;
?Земля затрепетала;
И грянул гром со всех сторон;
?И тьма бесов предстала.

Чудовищ адских грозный сонм;
?Бегут, гремят цепями,
И стали грешника кругом
?С разверзтыми когтями.
И ниц повергся Громобой,
?Бесчувствен, полумертвый;
И вопит: «Страшный враг, постой!
?Постой, готовы жертвы!»
И скрылись все. Он будит чад…
?Он пишет их рукою…
О страх! свершилось… плещет ад
?И с гордым Сатаною.

Ты казнь отсрочил, Громобой,
?И дверь сомкнулась ада;
Но жить, погибнувши душой, —
?Коль страшная отрада!
Влачи унылы дни, злодей,
?В болезни ожиданья;
Веселья нет душе твоей,
?И нет ей упованья;
Увы! и красный Божий мир,
?И жизнь ему постылы;
Он в людстве дик, в семействе сир;
?Он вживе снедь могилы.

Напрасно веет ветерок
?С душистыя долины;
И свет луны сребрит поток
?Сквозь темны лип вершины;
И ласточка зари восход
?Встречает щебетаньем;
И роща в тень свою зовет
?Листочков трепетаньем;
И шум бегущих с поля стад
?С пастушьими рогами
Вечерний мрак животворят,
?Теряясь за холмами…

Его доселе светлый дом
?Уж сумрака обитель.
Угрюм, с нахмуренным лицом
?Пиров веселых зритель,
Не пьет кипящего вина
?Из чаши круговыя…
И страшен день; и ночь страшна;
?И тени гробовыя;
Он всюду слышит грозный вой;
?И в час глубокой ночи
Бежит одра его покой;
?И сон забыли очи.

И тьмы лесов страшится он:
?Там бродит привиденье;
То чудится полночный звон,
?То погребально пенье;
Страшит его и бури свист,
?И грозных туч молчанье,
И с шорохом падущий лист,
?И рощи содроганье.
Прокатится ль по небу гром —
?Бледнеет, дыбом волос;
«То мститель, послан Божеством;
?То казни страшный голос».

И вид прелестный юных чад
?Ему не наслажденье.
Их милый, чувства полный взгляд,
?Спокойствие, смиренье,
Краса-веселие очей,
?И гласа нежны звуки,
И сладость ласковых речей
?Его сугубят муки.
Как роза — благовонный цвет
?Под сению надежной,
Они цветут: им скорби нет;
?Их сердце безмятежно.

А он?.. Преступник… он, в тоске
?На них подъемля очи,
Отверзту видит вдалеке
?Пучину адской ночи.
Он плачет; он судьбу клянет;
?«О милые творенья,
Какой вас лютый жребий ждет!
?И где искать спасенья?
Напрасно вам дана краса;
?Напрасно сердцу милы;
Закрыт вам путь на небеса;
?Цветете для могилы.

Увы! пора любви придет:
?Вам сердце тайну скажет,
Для вас украсит Божий свет,
?Вам милого покажет;
И взор наполнится тоской,
?И тихим грудь желаньем,
И, распаленные душой,
?Влекомы ожиданьем,
Для вас взойдет краснее день,
?И будет луг душистей,
И сладостней дубравы тень,
?И птичка голосистей.

И дни блаженства не придут;
?Страшитесь милой встречи;
Для вас не брачные зажгут,
?А погребальны свечи.
Не в Божий, гимнов полный, храм
?Пойдете с женихами…
Ужасный гроб готовят нам;
?Прокля?ты небесами.
И наш удел тоска и стон
?В обителях геенны…
О, грозный жребия закон,
?О, жертвы драгоценны!..»

Но взор возвел он к небесам
?В душевном сокрушенье
И мнит: «Сам Бог вещает нам:
?В раскаянье спасенье.
Возносятся пред вышний трон
?Преступников стенанья…»
И дом свой обращает он
?В обитель покаянья:
Да странник там найдет покой,
?Вдова и сирый друга,
Голодный сладку снедь, больной
?Спасенье от недуга.

С утра до ночи у ворот
?Служитель настороже;
Он всех прохожих в дом зовет:
?«Есть хлеб-соль, мягко ложе».
И вот уже из всех краев,
?Влекомые молвою,
Идут толпы сирот и вдов
?И нищих к Громобою;
И всех приемлет Громобой,
?Всем дань его готова;
Он щедрой злато льет рукой
?От имени Христова.

И Божий он воздвигнул дом;
?Подобье светла рая,
Обитель иноков при нем
?Является святая;
И в той обители святой
?От братии смиренной
Увечный, дряхлый, и больной,
?И скорбью убиенный
Приемлют, именем Творца,
?Отраду, исцеленье:
Да воскрешаемы сердца
?Узнают Провиденье.

И славный мастер призван был
?Из города чужого;
Он в храме лик изобразил
?Угодника святого;
На той иконе Громобой
?Был видим с дочерями,
И на молящихся Святой
?Взирал любви очами.
И день и ночь огонь пылал
?Пред образом в лампаде,
В златом венце алмаз сиял,
?И перлы на окладе.

И в час, когда редеет тень,
?Еще дубрава дремлет,
И воцаряющийся день
?Полнеба лишь объемлет;
И в час вечерней тишины —
?Когда везде молчанье
И свечи, в храме возжены,
?Льют тихое сиянье —
В слезах раскаянья, с мольбой,
?Пред образом смиренно
Распростирался Громобой,
?Веригой отягченной…

Но быстро, быстро с гор текут
?В долину вешни воды —
И невозвратные бегут
?Дни, месяцы и годы.
Уж время с годом десять лет
?Невидимо умчало;
Последнего двух третей нет —
?И будто не бывало;
И некий неотступный глас
?Вещает Громобою:
«Всему конец! твой близок час!
?Погибель над тобою!»

И вот… недуг повергнул злой
?Его на одр мученья.
Растерзан лютою рукой,
?Не чая исцеленья,
Всечасно пред собой он зрит
?Отверзту дверь могилы;
И у возглавия сидит
?Над ним призра?к унылый.
И нет уж сил ходить во храм
?К иконе чудотворной —
Лишь взор стремит он к небесам,
?Молящий, но покорной.

Увы! уж и последний день
?Край неба озлащает;
Сквозь темную дубравы сень
?Блистанье проникает;
Все тихо, весело, светло;
?Все негой сладкой дышит;
Река прозрачна, как стекло;
?Едва, едва колышет
Листами легкий ветерок;
?В полях благоуханье,
К цветку прилипнул мотылек
?И пьет его дыханье.

Но грешник сей встречает день
?Со стоном и слезами.
«О, рано ты, ночная тень,
?Рассталась с небесами!
Сойдитесь, дети, одр отца
?С молитвой окружите
И пред судилище Творца
?Стенания пошлите.
Ужасен нам сей ночи мрак;
?Взывайте: Искупитель,
Смягчи грозящий гнева зрак;
?Не будь нам строгий мститель!»

И страшного одра кругом —
?Где бледен, изможденный,
С обезображенным челом,
?Все кости обнаженны,
Брада до чресл, власы горой,
?Взор дикий, впалы очи,
Вопил от муки Громобой
?С утра до поздней ночи —
Стеклися девы, ясный взор
?На небо устремили
И в тихий к Провиденью хор
?Сердца совокупили.

О вид, угодный небесам!
?Так ангелы спасенья,
Вонмя раскаянья слезам,
?С улыбкой примиренья,
В очах отрада и покой,
?От горнего чертога
Нисходят с милостью святой,
?Предшественники Бога,
К одру болезни в смертный час…
?И, утомлен страданьем,
Сын гроба слышит тихий глас:
?«Отыди с упованьем!»

И девы, чистые душой,
?Подъемля к небу руки,
Смиренной мыслили мольбой
?Отца спокоить муки;
Но ужас близкого конца
?Над ним уже носился;
Язык коснеющий Творца
?Еще молить стремился;
Тоскуя, взором он искал
?Сияния денницы…
Но взор недвижный угасал,
?Смыкалися зеницы.

«О дети, дети, гаснет день». —
?«Нет, утро; лишь проснулась
Заря на холме; черна тень
?По долу протянулась;
И нивы пусты… в высоте
?Лишь жаворонок вьется». —
«Увы! заутра в красоте
?Опять сей день проснется!
Но мы… уж скрылись от земли;
?Уже нас гроб снедает;
И место, где поднесь цвели,
?Нас боле не признает.

Несчастные, дерзну ль на вас
?Изречь благословенье?
И в самой вечности для нас
?Погибло примиренье.
Но не сопутствуйте отцу
?С проклятием в могилу;
Молитесь, воззовем к Творцу:
?Разгневанный, помилуй!»
И дети, страшных сих речей
?Не всю объемля силу,
С невинной ясностью очей
?Воскликнули: «Помилуй!»

«О дети, дети, ночь близка». —
?«Лишь полдень наступает;
Пастух у вод для холодка
?Со стадом отдыхает;
Молчат поля; в долине сон;
?Пылает небо знойно». —
«Мне чудится надгробный стон». —
?«Все тихо и спокойно;
Лишь свежий ветерок, порой
?Подъемлясь с поля, дует;
Лишь иволга в глуши лесной
?Повременно воркует».

«О дети, светлый день угас». —
?«Уж солнце за горою;
Уж по закату разлилась
?Багряною струею
Заря, и с пламенных небес
?Спокойный вечер сходит,
На зареве чернеет лес,
?В долине сумрак бродит». —
«О вечер сумрачный, постой!
?Помедли, день прелестной!
Помедли, взор не узрит мой
?Тебя уж в поднебесной!..»

«О дети, дети, ночь близка». —
?«Заря уж догорела;
В туман оделася река;
?Окрестность побледнела;
И на распутии пылят
?Стада, спеша к селенью». —
«Спасите! полночь бьет!» — «Звонят
?В обители к моленью:
Отцы поют хвалебный глас;
?Огнями храм блистает». —
«При них и грешник в страшный час
?К тебе, Творец, взывает!..

Не тмится ль, дети, неба свод?
?Не мчатся ль черны тучи?
Не вздул ли вихорь бурных вод?
?Не вьется ль прах летучий?» —
«Все тихо… служба отошла;
?Обитель засыпает;
Луна полнеба протекла;
?И Божий храм сияет
Один с холма в окрестной мгле;
?Луга, поля безмолвны;
Огни потухнули в селе;
?И рощи спят и волны» .

И всюду тишина была;
?И вся природа, мнилось,
Предустрашенная ждала,
?Чтоб чудо совершилось…
И вдруг… как будто ветерок
?Повеял от востока,
Чуть тронул дремлющий листок,
?Чуть тронул зыбь потока…
И некий глас промчался с ним…
?Как будто над звездами
Коснулся арфы серафим
?Эфирными перстами.

И тихо, тихо Божий храм
?Отверзся… Неизвестной
Явился старец дев очам;
?И лик красы небесной,
И кротость благостных очей
?Рождали упованье;
Одеян ризою лучей,
?Окрест главы сиянье,
Он не касался до земли
?В воздушном приближенье…
Пред ним незримые текли
?Надежда и Спасенье.

Сердца их ужас обуял…
?«Кто этот, в славе зримый?»
Но близ одра уже стоял
?Пришлец неизъяснимый.
И к девам прикоснулся он
?Полой своей одежды:
И тихий во мгновенье сон
?На их простерся вежды.
На искаженный старца лик
?Он кинул взгляд укора:
И трепет в грешника проник
?От пламенного взора.

«О! кто ты, грозный сын небес?
?Твой взор мне наказанье».
Но страшный строгостью очес
?Пришлец хранит молчанье…
«О дай, молю, твой слышать глас!
?Одно надежды слово!
Идет неотразимый час!
?Событие готово!» —
«Вы лик во храме чтили мой;
?И в том изображенье
Моя десница над тобой
?Простерта во спасенье».

«Ах! что ж Могущий повелел?» —
?«Надейся и страшися». —
«Увы! какой нас ждет удел?
?Что жребий их?» — «Молися».
И, руки положив крестом
?На грудь изнеможенну,
Пред неиспытанным Творцом
?Молитву сокрушенну
Умолкший пролиял в слезах;
?И тяжко грудь дышала,
И в призывающих очах
?Вся скорбь души сияла…

Вдруг начал тмиться неба свод —
?Мрачнее и мрачнее;
За тучей грозною ползет
?Другая вслед грознее;
И страшно сшиблись над главой;
?И небо заклубилось;
И вдруг… повсюду с черной мглой
?Молчанье воцарилось…
И близок час полночи был…
?И ризою святою
Угодник спящих дев накрыл,
?Отступника — десною.

И, устремленны на восток,
?Горели старца очи…
И вдруг, сквозь сон и мрак глубок,
?В пучине черной ночи,
Завыл протяжно вещий бой —
?Окрестность с ним завыла;
Вдруг… страшной молния струей
?Свод неба раздвоила,
По тучам вихорь пробежал,
?И с сильным грома треском
Ревущей буре бес предстал,
?Одеян адским блеском.

И змеи в пламенных власах —
?Клубясь, шипят и свищут;
И радость злобная в очах —
?Кругом, сверкая, рыщут;
И тяжкой цепью он гремел —
?Увлечь добычу льстился;
Но старца грозного узрел —
?Утихнул и смирился;
И вмиг гордыни блеск угас;
?И, смутен, вопрошает:
«Что, мощный враг, тебя в сей час
?К сим падшим призывает?»

«Я зрел мольбу их пред собой». —
?«Они мое стяжанье». —
«Перед Небесным Судиёй
?Всесильно покаянье». —
«И час суда Его притек:
?Их жребий совершися». —
«Еще ко Благости не рек
?Он в гневе: удалися!» —
«Он прав — и я владыка им». —
?«Он благ — я их хранитель». —
«Исчезни! ад неотразим». —
?«Ответствуй, Искупитель!»

И гром с востока полетел;
?И бездну туч трикраты
Рассек браздами ярких стрел
?Перун огнекрылатый;
И небо с края в край зажглось
?И застонало в страхе;
И дрогнула земная ось…
?И, воющий во прахе,
Творца грядуща слышит бес;
?И молится Хранитель…
И стал на высоте небес
?Средь молний ангел-мститель.

«Гряду! и вечный Божий суд
?Несет моя десница!
Мне казнь и благость предтекут…
?Во прах, чадоубийца!»
О всемогущество словес!
?Уже отступник тленье;
Потух последний свет очес;
?В костях оцепененье;
И лик кончиной искажен;
?И сердце охладело;
И от сомкнувшихся устен
?Дыханье отлетело.

«И праху обладатель ад,
?И гробу отверженье,
Доколь на погубленных чад
?Не снидет искупленье.
И чадам непробудный сон;
?И тот, кто чист душою,
Кто, их не зревши, распален
?Одной из них красою,
Придет, житейское презрев,
?В забвенну их обитель;
Есть обреченный спящих дев
?От неба искупитель.

И будут спать: и к ним века
?В полете не коснутся;
И про?йдет тления рука
?Их мимо; и проснутся
С неизменившейся красой
?Для жизни обновленной;
И низойдет тогда покой
?К могиле искупленной;
И будет мир в его костях;
?И претворенный в радость,
Творца постигнув в небесах,
?Речет: Господь есть Благость…»

Уж вестник утра в высоте;
?И слышен громкий петел;
И день в воздушной красоте
?Летит, как радость светел…
Узрели дев, объятых сном,
?И старца труп узрели;
И мертвый страшен был лицом,
?Глаза, не зря, смотрели;
Как будто, страждущ, прижимал
?Он к хладным персям руки,
И на устах его роптал,
?Казалось, голос муки.

И спящих лик покоен был:
?Невидимо крылами
Их тихий ангел облачил;
?И райскими мечтами
Чудесный был исполнен сон;
?И сладким их дыханьем
Окрест был воздух растворен,
?Как роз благоуханьем;
И расцветали их уста
?Улыбкою прелестной,
И их являлась красота
?В спокойствии небесной.

Но вот — уж гроб одет парчой;
?Отверзлася могила;
И слышен колокола вой;
?И теплятся кадила;
Идут и стар и млад во храм;
?Подъемлется рыданье;
Дают бесчувственным устам
?Последнее лобзанье;
И грянул в гроб ужасный млат;
?И взят уж гроб землею;
И лик воспел: «Усопший брат,
?Навеки мир с тобою!»

И вот — и стар и млад пошли
?Обратно в дом печали;
Но вдруг пред ними из земли
?Вкруг дома грозно встали
Гранитны стены — верх зубчат,
?Бока одеты лесом —
И, сгрянувшись, затворы врат
?Задвинулись утесом.
И вспять погнал пришельцев страх;
?Бегут, не озираясь;
«Небесный гнев на сих стенах!» —
?Вещают, содрогаясь.

И стала та страна с тех пор
?Добычей запустенья;
Поля покрыл дремучий бор;
?Рассыпались селенья.
И человечий глас умолк —
?Лишь филин на утесе
И в ночь осенню гладный волк
?Там воют в черном лесе;
Лишь дико меж седых брегов,
?Спираема корнями
Изрытых бурею дубов,
?Река клубит волнами.

Где древле окружала храм
?Отшельников обитель,
Там грозно свищет по стенам
?Змея, развалин житель;
И гимн по сводам не гремит —
?Лишь, веющий порою,
Пустынный ветер шевелит
?В развалинах травою;
Лишь, отторгаяся от стен,
?Катятся камни с шумом,
И гул, на время пробужден,
?Шумит в лесу угрюмом.

И на туманистом холме
?Могильный зрится камень:
Над ним всегда в полночной тьме
?Сияет бледный пламень.
И крест поверженный обвит
?Листами повилики:
На нем угрюмый вран сидит,
?Могилы сторож дикий.
И все, как мертвое, окрест:
?Ни лист не шевелится,
Ни зверь близ сих не пройдет мест,
?Ни птица не промчится.

Но полночь лишь сойдет с небес —
?Вран черный встрепенется,
Зашепчет пробужденный лес,
?Могила потрясется;
И видима бродяща тень
?Тогда в пустыне ночи:
Как бледный на тумане день,
?Ее сияют очи;
То взор возводит к небесам,
?То, с видом тяжкой муки,
К непроницаемым стенам,
?Моля, подъемлет руки.

И в недре неприступных стен
?Молчание могилы;
Окрест их, мглою покровен,
?Седеет лес унылый:
Там ветер не шумит в листах,
?Не слышно вод журчанья,
Ни благовония в цветах,
?Ни в травке нет дыханья.
И девы спят — их сон глубок;
?И жребий искупленья,
Безвестно, близок иль далек;
?И нет им пробужденья.

Но в час, когда поля заснут
?И мглой земля одета
(Между торжественных минут
?Полночи и рассвета),
Одна из спящих восстает —
?И, странник одинокой,
Свой срочный начинает ход
?Кругом стены высокой;
И смотрит в даль, и ждет с тоской:
?«Приди, приди, спаситель!»
Но даль покрыта черной мглой…
?Нейдет, нейдет спаситель!

Когда ж исполнится луна,
?Чреда приходит смены;
В урочный час пробуждена,
?Одна идет на стены,
Другая к ней со стен идет,
?Встречается, и руку,
Вздохнув, пришелице дает
?На долгую разлуку;
Потом к почиющим сестрам,
?Задумчива, отходит,
А та печально по стенам
?Одна до смены бродит.

И скоро ль? Долго ль?.. Как узнать?
?Где вестник искупленья?
Где тот, кто властен побеждать
?Все ковы обольщенья,
К прелестной прилеплен мечте?
?Кто мог бы, чист душою,
Небесной верен красоте,
?Непобедим земною,
Все предстоящее презреть,
?И с верою смиренной,
Надежды полон, в даль лететь
?К награде сокровенной?..

Уллин и его дочь (Баллада) 0 (0)

Был сильный вихорь, сильный дождь;
Кипя, ярилася пучина;
Ко брегу Рино, горный вождь,
Примчался с дочерью Уллина.

«Рыбак, прими нас в твой челнок;
Рыбак, спаси нас от погони;
Уллин с дружиной недалек:
Нам слышны крики; мчатся кони».

«Ты видишь ли, как зла вода?
Ты слышишь ли, как волны громки?
Пускаться плыть теперь беда:
Мой челн не крепок, весла ломки».

«Рыбак, рыбак, подай свой челн;
Спаси нас: сколь ни зла пучина,
Пощада может быть от волн —
Ее не будет от Уллина! »

Гроза сильней, пучина злей,
И ближе, ближе шум погони;
Им слышен тяжкий храп коней,
Им слышен стук мечей о брони.

«Садитесь, в добрый час; плывем».
И Рино сел, с ним дева села;
Рыбак отчалил; челноком
Седая бездна овладела.

И смерть отвсюду им: открыт
Пред ними зев пучины жадный;
За ними с берега грозит
Уллин, как буря беспощадный.

Уллин ко брегу прискакал;
Он видит: дочь уносят волны;
И гнев в груди отца пропал,
И он воскликнул, страха полный:

«Мое дитя, назад, назад!
Прощенье! возвратись, Мальвина!»
Но волны лишь в ответ шумят
На зов отчаянный Уллина.

Ревет гроза, черна как ночь;
Летает челн между волнами;
Сквозь пену их он видит дочь
С простертыми к нему руками.

«О, возвратися, возвратись!»
Но грозно раздалась пучина,
И волны, челн пожрав, слились
При крике жалобном Уллина.

Узник 0 (0)

«За днями дни идут, идут…
?Напрасно;
Они свободы не ведут
?Прекрасной;
Об ней тоскую и молюсь,
Ее зову, не дозовусь.

Смотрю в высокое окно
?Темницы:
Все небо светом зажжено
?Денницы;
На свежих крыльях ветерка
Летают вольны облака.

И так все блага заменить
?Могилой;
И бросить свет, когда в нем жить
?Так мило;
Ах! дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.

Лишь миг весенним бытиём
?Жила я;
Лишь миг на празднике земном
?Была я;
Душа готовилась любить…
И все покинуть, все забыть!»

Так голос заунывный пел
?В темнице…
И сердцем юноша летел
?К певице.
Но он в неволе, как она;
Меж ними хладная стена.

И тщетно с ней он разлучен
?Стеною:
Невидимую знает он
?Душою;
И мысль об ней и день и ночь
От сердца не отходит прочь.

Все видит он: во тьме она
?Тюрёмной
Сидит, раздумью предана,
?Взор томный;
Младенчески прекрасен вид;
И слезы падают с ланит.

И ночью, забывая сон,
?В мечтанье
Ее подслушивает он
?Дыханье;
И на устах его горит
Огонь ее младых ланит.

Таясь, страдания одне
?Делить с ней,
В одной темничной глубине
?Молить с ней
Согласной думой и тоской
От неба участи одной —

Вот жизнь его: другой не ждет
?Он доли;
Он, равнодушный, не зовет
?И воли:
С ней розно в свете жизни нет;
Прекрасен только ею свет.

«Не ты ль, — он мнит, — давно была
?Любима?
И не тебя ль душа звала,
?Томима
Желанья смутного тоской,
Волненьем жизни молодой?

Тебя в пророчественном сне
?Видал я;
Тобою в пламенной весне
?Дышал я;
Ты мне цвела в живых цветах;
Твой образ веял в облаках.

Когда же сердце ясный взор
?Твой встретит?
Когда, разрушив сей затвор,
?Осветит
Свобода жизнь вдвоем для нас?
Лети, лети, желанный час».

Напрасно; час не прилетел
?Желанный;
Другой создателем удел
?Избранный
Достался узнице младой —
Небесно-тайный, не земной.

Раз слышит он: затворов гром,
?Рыданье,
Звук цепи, голоса?… потом
?Молчанье…
И ужас грудь его томит —
И тщетно ждет он… все молчит.

Увы! удел его решен…
?Угрюмый,
Навек грядущего лишен,
?Все думы
За ней он в гроб переселил
И молит рок, чтоб поспешил.

Однажды — только занялась
?Денница —
Его со стуком расперлась
?Темница.
«О радость! (мнит он) скоро к ней!»
И что ж?.. Свобода у дверей.

Но хладно принял он привет
?Свободы:
Прекрасного уж в мире нет;
?Дни, годы
Напрасно будут проходить…
Погибшего не возвратить.

Ах! слово милое об ней
?Кто скажет?
Кто след ее забытых дней
?Укажет?
Кто знает, где она цвела?
Где тот, кого своим звала?

И нет ему в семье родной
?Услады;
Задумчив, грустию немой
?Он взгляды
Сердечные встречает их;
Он в людстве сумрачен и тих.

Настанет день — ни с места он;
?Безгласный,
Душой в мечтанье погружен,
?Взор страстный
Исполнен смутного огня,
Стоит он, голову склоня.

Но тихо в сумраке ночей
?Он бродит
И с неба темного очей
?Не сводит:
Звезда знакомая там есть;
Она к нему приносит весть…

О милом весть и в мир иной
?Призванье…
И делит с тайной он звездой
?Страданье;
Ее краса оживлена:
Ему в ней светится она.

Он таял, гаснул и угас…
?И мнилось,
Что вдруг пред ним в последний час
?Явилось
Все то, чего душа ждала,
И жизнь в улыбке отошла.

Кубок 3 (2)

«Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнёт с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой.
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».

Так царь возгласил и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»

Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»

И все безответны… вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперёд;
Он снял епанчу и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладёт…
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»

И он подступает к наклону скалы,
И взор устремил в глубину…
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались, и пена кипела,
Как будто гроза, наступая, ревела.

И воет, и свищет, и бьёт, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнём,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет…
Не море ль из моря извергнуться хочет?

И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось чёрною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощённого чрева;
И глубь застонала от грома и рева.

И он, упредя разъярённый прилив,
Спасителя-бога призвал…
И дрогнули зрители, все возопив, —
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла —
Его не спасёт никакая уж сила.

Над бездной утихло… в ней глухо шумит…
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Всё тише и тише на дне её воет…
И сердце у всех ожиданием ноет.

«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной! —
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.

Немало судов, закружённых волной,
Глотала её глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С её неприступного дна…»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалёкой.

И воет, и свищет, и бьёт, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнём,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.

Вдруг… что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной…
Мелькнула рука и плечо из волны…
И борется, спорит с волной…
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а в правой добыча.

И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет…
И каждый с весельем «Он жив! — повторял. —
Чудеснее подвига нет!
Из тёмного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважной».

Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царёвым ногам он упал
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струёй винограда;
И в сладость была для него та награда.

«Да здравствует царь! Кто живёт на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле…
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.

Стрелою стремглав полетел я туда…
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлёк
Меня в глубину с непонятною силой…
И страшно меня там кружило и било.

Но богу молитву тогда я принёс,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утёс
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.

И смутно всё было внизу подо мной,
В пурпуровом сумраке там,
Всё спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.

Я видел, как в чёрной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.

И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Один меж чудовищ, с любящей душой,
Во чреве земли глубоко,
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немого.

И я содрогался… вдруг слышу: ползёт
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот…
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомёта порывом».

Чудесен рассказ показался царю:
«Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова».

То слыша, царевна, с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пАжа младова».

Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».

В нём жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и страх…
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны…

Утихнула бездна… и снова шумит…
И пеною снова полна…
И с трепетом в бездну царевна глядит…
И бьёт за волною волна…
Приходит, уходит волна быстротечно —
А юноши нет и не будет уж вечно.
________________
Перевод баллады Шиллера «Водолаз» с корректировками автора.

Алина и Альсим 0 (0)

Зачем, зачем вы разорвали
Союз сердец?
Вам розно быть! вы им сказали,-
Всему конец.
Что пользы в платье золотое
Себя рядить?
Богатство на земле прямое
Одно: любить.

Когда случится, жизни в цвете,
Сказать душой
Ему: ты будь моя на свете;
А ей: ты мой;
И вдруг придется для другого
Любовь забыть —
Что жребия страшней такого?
И льзя ли жить?

Алина матери призналась:
«Мне мил Альсим;
Давно я втайне поменялась
Душою с ним;
Давно люблю ему сказала;
Дай счастье нам».
«Нет, дочь моя, за генерала
Тебя отдам».

И в монастырь святой Ирины
Отвозит дочь.
Тоска-печаль в душе Алины
И день и ночь.
Три года длилося изгнанье;
Не усладил
Ни разу друг ее страданье:
Но все он мил.

Однажды… о! как свет коварен!..
Сказала мать:
«Любовник твой неблагодарен»,
И ей читать
Она дает письмо Альсима.
Его черты:
Прости; другая мной любима;
Свободна ты.

Готово все: жених приходит;
Идут во храм;
Вокруг налоя их обводит
Священник там.
Увы! Алина, что с тобою?
Кто твой супруг?
Ты сердца не дала с рукою —
В нем прежний друг.

Как смирный агнец на закланье,
Вся убрана;
Вокруг веселье, ликованье —
Она грустна.
Алмазы, платья, ожерелья
Ей мать дарит:
Напрасно… прежнего веселья
Не возвратит.

Но как же дни свои смиренно
Ведет она!
Вся жизнь семье уединенной
Посвящена.
Алины сердце покорилось
Судьбе своей;
Супругу ж то, что сохранилось
От сердца ей.

Но все по-прежнему печали
Душа полна;
И что бы взоры ни встречали,-
Все мысль одна.
Так, безутешная, томила
Пять лет себя,
Все упрекая, что любила,
И все любя.

Разлуки жизнь воспоминанье;
Им полон свет;
Хотеть прогнать его — страданье,
А пользы нет.
Всё поневоле улетаем
К мечте своей;
Твердя: забудь! напоминаем
Душе об ней.

Однажды, приуныв, Алина
Сидела; вдруг
Купца к ней вводит армянина
Ее супруг.
«Вот цепи, дорогие шали,
Жемчуг, коралл;
Они лекарство от печали:
Я так слыхал.

На что нам деньги? На веселье.
Кому их жаль?
Купи, что хочешь: ожерелье,
Цепочку, шаль
Или жемчуг у армянина;
Вот кошелек;
Я скоро возвращусь, Алина;
Прости, дружок».

Товары перед ней открывши,
Купец молчит;
Алина, голову склонивши,
Как не глядит.
Он, взор потупя, разбирает
Жемчуг, алмаз;
Подносит молча; но вздыхает
Он каждый раз.

Блистала красота младая
В его чертах;
Но бледен; борода густая;
Печаль в глазах.
Мила для взора живость цвета,
Знак юных дней;
Но бледный цвет, тоски примета,
Еще милей.

Она не видит, не внимает —
Мысль далеко.
Но часто, часто он вздыхает
И глубоко.
Что (мыслит) он такой унылый?
Чем огорчен?
Ах! если потерял, что мило,
Как жалок он!

«Скажи, что сделалось с тобою?
О чем печаль?
Не от любви ль?.. Ах! Всей душою
Тебя мне жаль».
«Что пользы! Горя нам словами
Не утолить;
И невозвратного слезами
Не возвратить.

Одно сокровище бесценно
Я в мире знал;
Подобного творец вселенной
Не создавал.
И я одно имел в предмете;
Им обладать.
За то бы рад был все на свете —
И жизнь отдать.

Как было сладко любоваться
Им в день сто раз!
И в мыслях я не мог расстаться
С ним ни на час.
Но року вздумалось лихому
Мне повредить
И счастие мое другому
С ним подарить.

Всех в жизни радостей лишенный,
С моей тоской
Я побежал, как осужденный,
На край земной:
Но ах! от сердца то, что мило,
Кто оторвет?
Что раз оно здесь полюбило,
С тем и умрет».

«Скажи же, что твоя утрата?
Златой бокал?»
«О нет: оно милее злата».
«Рубин, коралл?»
«Не тяжко потерять их».- «Что же?
Царев алмаз?»
«Нет, нет, алмазов всех дороже
Оно сто раз.

С тех пор, как я все то, что льстило,
В нем погубил,
Я сам на память образ милый
Изобразил.
И на черты его прелестны
Смотрю в слезах:
Мои все блага поднебесны
В его чертах».

Алина слушала уныло
Его рассказ.
«Могу ль на этот образ милый
Взглянуть хоть раз?»
Алине молча, как убитый,
Он подает
Парчою досканец обвитый,
Сам слезы льет.

Алина робкою рукою
Парчу сняла;
Дощечка с надписью златою;
Она прочла:
Здесь все, что я, осиротелый,
Моим зову;
Что мне от счастья уцелело;
Все, чем живу.

Дощечку с трепетом раскрыла —
И что же там?
Что новое судьба явила
Ее очам?
Дрожит, дыханье прекратилось…
Какой предмет!
И в ком бы сердце не смутилось?..
Ее портрет.

«Алина, пробудись, друг милый;
С тобою я.
Ничто души не изменило;
Она твоя.
В последний раз: люблю Алину,
Пришел сказать;
Тебя покинув, жизнь покину,
Чтоб не страдать».

Алина с горем и тоскою
Ему в ответ:
«Альсим, я верной быть женою
Дала обет.
Хоть долг и тяжкий и постылый:
Все покорись;
А ты — не умирай, друг милый;
Но… удались».

Алине руку на прощанье
Он подает:
Она берет ее в молчанье
И к сердцу жмет.
Вдруг входит муж; как в исступленье
Он задрожал
И им во грудь в одно мгновенье
Вонзил кинжал.

Альсима нет; Алина дышит.
«Невинна я
(Так говорит), всевышний слышит
Нас судия.
За что ж рука твоя пронзила
Алине грудь?
Но бог с тобой; я все простила;
Ты все забудь».

Убийца с той поры томится
И ночь и день:
Повсюду вслед за ним влачится
Алины тень;
Обагрена кровавым током
Вся грудь ея;
И говорит ему с упреком:
«Невинна я».

Мщение 0 (0)

Изменой слуга паладина убил:
Убийце завиден сан рыцаря был.

Свершилось убийство ночною порой —
И труп поглощен был глубокой рекой.

И шпоры и латы убийца надел
И в них на коня паладинова сел.

И мост на коне проскакать он спешит,
Но конь поднялся на дыбы и храпит.

Он шпоры вонзает в крутые бока —
Конь бешеный сбросил в реку седока.

Он выплыть из всех напрягается сил,
Но панцирь тяжелый его утопил.

Адельстан 0 (0)

День багрянил, померкая,
?Скат лесистых берегов;
Ре?ин, в зареве сияя,
?Пышен тёк между холмов.

Он летучей влагой пены
?Замок Аллен орошал;
Терема? зубчаты стены
?Он в потоке отражал.

Девы красные толпою
?Из растворчатых ворот
Вышли на? берег — игрою
?Встретить месяца восход.

Вдруг плывёт, к ладье прикован,
?Белый лебедь по реке;
Спит, как будто очарован,
?Юный рыцарь в челноке.

Алым парусом играет
?Легкокрылый ветерок,
И ко брегу приплывает
?С спящим рыцарем челнок.

Белый лебедь встрепенулся,
??Распустил криле свои;
Дивный плаватель проснулся —
?И выходит из ладьи.

И по Реину обратно
?С очарованной ладьёй
По?плыл тихо лебедь статный
?И сокрылся из очей.

Рыцарь в замок Аллен входит:
?Всё в нём прелесть — взор и стан;
В изумленье всех приводит
?Красотою Адельстан.

Меж красавицами Лора
?В замке Аллене была
Видом ангельским для взора,
?Для души душой мила.

Графы, герцоги толпою
?К ней стеклись из дальних стран —
Но умом и красотою
?Всех был краше Адельстан.

Он у всех залог победы
?На турнирах похищал;
Он вечерние беседы
?Всех милее оживлял.

И приветны разговоры
?И приятный блеск очей
Влили нежность в сердце Лоры —
?Милый стал супругом ей.

Исчезает сновиденье —
?Вслед за днями мчатся дни:
Их в сердечном упоенье
?И не чувствуют они.

Лишь случается порою,
?Что, на воды взор склонив,
Рыцарь бродит над рекою,
?Одинок и молчалив.

Но при взгляде нежной Лоры
?Возвращается покой;
Оживают тусклы взоры
?С оживленною душой.

Невидимкой пролетает
?Быстро время — наконец,
Улыбаясь, возвещает
?Другу Лора: «Ты отец!»

Но безмолвно и уныло
?На младенца смотрит он,
«Ах! — он мыслит, — ангел милый,
?Для чего ты в свет рождён?»

И когда обряд крещенья
?Патер должен был свершить,
Чтоб водою искупленья
?Душу юную омыть:

Как преступник перед казнью,
?Адельстан затрепетал;
Взор наполнился боязнью;
?Хлад по членам пробежал.

Запинаясь, умоляет
?День обряда отложить.
«Сил недуг меня лишает
?С вами радость разделить!»

Солнце спряталось за гору;
?Окропился луг росой;
Он зовет с собою Лору,
?Встретить месяц над рекой.

«Наш младенец будет с нами:
?При дыханье ветерка
Тихоструйными волнами
?Усыпит его река».

И пошли рука с рукою…
?День на хо?лмах догорал;
Молча, сумрачен душою,
?Рыцарь сына лобызал.

Вот уж поздно; солнце село;
?Отуманился поток;
Чёрен берег опустелый;
?Холодеет ветерок.

Рыцарь всё молчит, печален;
?Всё идёт вдоль по реке;
Лоре страшно; замок Аллен
?С час как скрылся вдалеке.

«Поздно, милый; уж седеет
?Мгла сырая над рекой;
С вод холодный ветер веет;
?И дрожит младенец мой».

«Тише, тише! Пусть седеет
?Мгла сырая над рекой;
Грудь моя младенца греет;
?Сладко спит младенец мой».

«Поздно, милый; поневоле
?Страх в мою теснится грудь;
Месяц бледен; сыро в поле;
?Долог нам до замка путь».

Но молчит, как очарован,
?Рыцарь, глядя на реку?…
Лебедь там плывёт, прикован
?Лёгкой цепью к челноку.

Лебедь к берегу — и с сыном
?Рыцарь сесть в челнок спешит;
Лора вслед за паладином;
?Обомлела и дрожит.

И, осанясь, лебедь статный
?Легкой цепию повлёк
Вдоль по Реину обратно
?Очарованный челнок.

Небо в Реине дрожало,
?И луна из дымных туч
На ладью сквозь парус алый
?Проливала тёмный луч.

И плывут они, безмолвны;
?За кормой струя бежит;
Тихо плещут в лодку волны;
?Парус вздулся и шумит.

И на береге молчанье;
?И на месяце туман;
Лора в робком ожиданье;
?В смутной думе Адельстан.

Вот уж ночи половина:
?Вдруг… младенец стал кричать,
«Адельстан, отдай мне сына!» —
?Возопила в страхе мать.

«Тише, тише; он с тобою.
?Скоро… ах! кто даст мне сил?
Я ужасною ценою
?За блаженство заплатил.

Спи, невинное творенье;
?Мучит душу голос твой;
Спи, дитя; ещё мгновенье,
?И навек тебе покой».

Лодка к брегу — рыцарь с сыном
?Выйти на берег спешит;
Лора вслед за паладином,
?Пуще млеет и дрожит.

Страшен берег обнажённый;
?Нет ни жила, ни древес;
Чёрен, дик, уединённый,
?В стороне стоит утёс.

И пещера под скалою —
?В ней не зрело око дна;
И чернеет пред луною
?Страшным мраком глубина.

Сердце Лоры замирает;
?Смотрит робко на утёс.
Звучно к бездне восклицает
?Паладин: «Я дань принес».

В бездне звуки отравились;
?Отзыв грянул вдоль реки;
Вдруг… из бездны появились
?Две огромные ру?ки.

К ним приблизил рыцарь сына…
?Цепенеющая мать,
Возопив, у паладина
?Жертву бросилась отнять

И воскликнула: «Спаситель!..»
?Глас достигнул к небесам:
Жив младенец, а губитель
?Ниспровергнут в бездну сам.

Страшно, страшно застонало
?В грозных сжавшихся когтях…
Вдруг всё пусто, тихо стало
?В глубине и на скалах.

Людмила 0 (0)

«Где ты, милый? Что с тобою?
С чужеземною красою,
Знать, в далекой стороне
Изменил, неверный, мне,
Иль безвременно могила
Светлый взор твой угасила».
Так Людмила, приуныв,
К персям очи приклонив,
На распутии вздыхала.
«Возвратится ль он,- мечтала,-
Из далеких, чуждых стран
С грозной ратию славян?»

Пыль туманит отдаленье;
Светит ратных ополченье;
Топот, ржание коней;
Трубный треск и стук мечей;
Прахом панцыри покрыты;
Шлемы лаврами обвиты;
Близко, близко ратных строй;
Мчатся шумною толпой
Жены, чада, обрученны…
«Возвратились незабвенны!..»
А Людмила?.. Ждет-пождет…
«Там дружину он ведет;

Сладкий час — соединенье!..»
Вот проходит ополченье;
Миновался ратных строй…
Где ж, Людмила, твой герой?
Где твоя, Людмила, радость?
Ах! прости, надежда-сладость!
Всё погибло: друга нет.
Тихо в терем свой идет,
Томну голову склонила:
«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».

«Что с тобой, моя Людмила?-
Мать со страхом возопила.-
О, спокой тебя творец!» —
«Милый друг, всему конец;
Что прошло — невозвратимо;
Небо к нам неумолимо;
Царь небесный нас забыл…
Мне ль он счастья не сулил?
Где ж обетов исполненье?
Где святое провиденье?
Нет, немилостив творец;
Всё прости, всему конец».

«О Людмила, грех роптанье;
Скорбь — создателя посланье;
Зла создатель не творит;
Мертвых стон не воскресит».-
«Ах! родная, миновалось!
Сердце верить отказалось!
Я ль, с надеждой и мольбой,
Пред иконою святой
Не точила слез ручьями?
Нет, бесплодными мольбами
Не призвать минувших дней;
Не цвести душе моей.

Рано жизнью насладилась,
Рано жизнь моя затмилась,
Рано прежних лет краса.
Что взирать на небеса?
Что молить неумолимых?
Возвращу ль невозвратимых?»-
«Царь небес, то скорби глас!
Дочь, воспомни смертный час;
Кратко жизни сей страданье;
Рай — смиренным воздаянье,
Ад — бунтующим сердцам;
Будь послушна небесам».

«Что, родная, муки ада?
Что небесная награда?
С милым вместе — всюду рай;
С милым розно — райский край
Безотрадная обитель.
Нет, забыл меня спаситель!»
Так Людмила жизнь кляла,
Так творца на суд звала…
Вот уж солнце за горами;
Вот усыпала звездами
Ночь спокойный свод небес;
Мрачен дол, и мрачен лес.

Вот и месяц величавой
Встал над тихою дубравой;
То из облака блеснет,
То за облако зайдет;
С гор простерты длинны тени;
И лесов дремучих сени,
И зерцало зыбких вод,
И небес далекий свод
В светлый сумрак облеченны…
Спят пригорки отдаленны,
Бор заснул, долина спит…
Чу!.. полночный час звучит.

Потряслись дубов вершины;
Вот повеял от долины
Перелетный ветерок…
Скачет по полю ездок,
Борзый конь и ржет и пышет.
Вдруг… идут… (Людмила слышит)
На чугунное крыльцо…
Тихо брякнуло кольцо…
Тихим шепотом сказали…
(Все в ней жилки задрожали)
То знакомый голос был,
То ей милый говорил:

«Спит иль нет моя Людмила?
Помнит друга иль забыла?
Весела иль слезы льет?
Встань, жених тебя зовет».-
«Ты ль? Откуда в час полночи?
Ах! едва прискорбны очи
Не потухнули от слез.
Знать, тронулся царь небес
Бедной девицы тоскою.
Точно ль милый предо мною?
Где же был? Какой судьбой
Ты опять в стране родной?»

«Близ Наревы дом мой тесный.
Только месяц поднебесный
Над долиною взойдет,
Лишь полночный час пробьет —
Мы коней своих седлаем,
Темны кельи покидаем.
Поздно я пустился в путь.
Ты моя; моею будь…
Чу! совы пустынной крики.
Слышишь? Пенье, брачны лики.
Слышишь? Борзый конь заржал.
Едем, едем, час настал».

«Переждем хоть время ночи;
Ветер встал от полуночи;
Хладно в поле, бор шумит;
Месяц тучами закрыт».-
«Ветер буйный перестанет;
Стихнет бор, луна проглянет;
Едем, нам сто верст езды.
Слышишь? Конь грызет бразды,
Бьет копытом с нетерпенья.
Миг нам страшен замедленья;
Краткий, краткий дан мне срок;
Едем, едем, путь далек».

«Ночь давно ли наступила?
Полночь только что пробила.
Слышишь? Колокол гудит».-
«Ветер стихнул; бор молчит;
Месяц в водный ток глядится;
Мигом борзый конь домчится».-
«Где ж, скажи, твой тесный дом?» —
«Там, в Литве, краю чужом:
Хладен, тих, уединенный,
Свежим дерном покровенный;
Саван, крест и шесть досток.
Едем, едем, путь далек».

Мчатся всадник и Людмила.
Робко дева обхватила
Друга нежною рукой,
Прислонясь к нему главой.
Скоком, лётом по долинам,
По буграм и по равнинам;
Пышет конь, земля дрожит;
Брызжут искры от копыт;
Пыль катится вслед клубами;
Скачут мимо них рядами
Рвы, поля, бугры, кусты;
С громом зыблются мосты.

«Светит месяц, дол сребрится;
Мертвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?»-
«Что до мертвых? что до гроба?
Мертвых дом — земли утроба».-
«Чу! в лесу потрясся лист.
Чу! в глуши раздался свист.
Черный ворон встрепенулся;
Вздрогнул конь и отшатнулся;
Вспыхнул в поле огонек».-
«Близко ль, милый?» — «Путь далек».

Слышат шорох тихих теней:
В час полуночных видений,
В дыме облака, толпой,
Прах оставя гробовой
С поздним месяца восходом,
Легким, светлым хороводом
В цепь воздушную свились;
Вот за ними понеслись;
Вот поют воздушны лики:
Будто в листьях повилики
Вьется легкий ветерок;
Будто плещет ручеек.

«Светит месяц, дол сребрится;
Мертвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?»-
«Что до мертвых? что до гроба?
Мертвых дом — земли утроба».-
«Конь, мой конь, бежит песок;
Чую ранний ветерок;
Конь, мой конь, быстрее мчися;
Звезды утренни зажглися,
Месяц в облаке потух.
Конь, мой конь, кричит петух».

«Близко ль, милый?»- «Вот примчались».
Слышут: сосны зашатались;
Слышут: спал с ворот запор;
Борзый конь стрелой на двор.
Что же, что в очах Людмилы?
Камней ряд, кресты, могилы,
И среди них божий храм.
Конь несется по гробам;
Стены звонкий вторят топот;
И в траве чуть слышный шепот,
Как усопших тихий глас…

Вот денница занялась.
Что же чудится Людмиле?
К свежей конь примчась могиле,
Бух в нее и с седоком.
Вдруг — глухой подземный гром;
Страшно доски затрещали;
Кости в кости застучали;
Пыль взвилася; обруч хлоп;
Тихо, тихо вскрылся гроб…
Что же, что в очах Людмилы?..
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
Дом твой — гроб; жених -мертвец.

Видит труп оцепенелый:
Прям, недвижим, посинелый,
Длинным саваном обвит.
Страшен милый прежде вид;
Впалы мертвые ланиты;
Мутен взор полуоткрытый;
Руки сложены крестом.
Вдруг привстал… манит перстом.
«Кончен путь: ко мне, Людмила;
Нам постель — темна могила;
Завес — саван гробовой;
Сладко спать в земле сырой».

Что ж Людмила?.. Каменеет,
Меркнут очи, кровь хладеет,
Пала мертвая на прах.
Стон и вопли в облаках;
Визг и скрежет под землею;
Вдруг усопшие толпою
Потянулись из могил;
Тихий, страшный хор завыл:
«Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон творец;
Час твой бил, настал конец».

Варвик 0 (0)

Никто не зрел, как ночью бросил в волны
?Эдвина злой Варвик;
И слышали одни брега безмолвны
?Младенца жалкий крик.

От подданных погибшего губитель
?Владыкой признан был —
И в Ирлингфор уже, как повелитель,
?Торжественно вступил.

Стоял среди цветущия равнины
?Старинный Ирлингфор,
И пышные с высот его картины
?Повсюду видел взор.

Авон, шумя под древними стенами,
?Их пеной орошал,
И низкий брег с лесистыми холмами
?В струях его дрожал.

Там пламенел брегов на тихом склоне
?Закат сквозь редкий лес;
И трепетал во дремлющем Авоне
С звездами свод небес.

Вдали, вблизи рассыпанные села
?Дымились по утрам;
От резвых стад равнина вся шумела,
?И вторил лес рогам.

Спешил, с пути прохожий совратяся,
?На Ирлингфор взглянуть,
И, красотой картин его пленяся,
?Он забывал свой путь.

Один Варвик был чужд красам природы:
?Вотще в его глазах
Цветут леса, вияся блещут воды,
?И радость на лугах.

И устремить, трепещущий, не смеет
?Он взора на Авон:
Оттоль зефир во слух убийцы веет
?Эдвинов жалкий стон.

И в тишине безмолвной полуночи
?Все тот же слышен крик,
И чудятся блистающие очи
И бледный, страшный лик.

Вотще Варвик с родных брегов уходит —
?Приюта в мире нет:
Страшилищем ужасным совесть бродит
?Везде за ним вослед.

И он пришел опять в свою обитель:
?А сладостный покой,
И бедности веселый посетитель,
?В дому его чужой.

Часы стоят, окованы тоскою;
?А месяцы бегут…
Бегут — и день убийства за собою
?Невидимо несут.

Он наступил; со страхом провожает
?Варвик ночную тень:
Дрожи! (ему глас совести вещает) —
?Эдвинов смертный день!

Ужасный день: от молний небо блещет;
?Отвсюду вихрей стон;
Дождь ливмя льет; волнами с воем плещет
?Разлившийся Авон.

Вотще Варвик, среди веселий шума,
?Цедит в бокал вино:
С ним за столом садится рядом Дума:
?Питье отравлено.

Тоскующий и грозный призрак бродит
?В толпе его гостей;
Везде пред ним: с лица его не сводит
?Пронзительных очей.

И день угас, Варвик спешит на ложе…
?Но и в тиши ночной,
И на одре уединенном то же;
?Там сон, а не покой.

И мнит он зреть пришельца из могилы,
?Тень брата пред собой;
В чертах болезнь, лик бледный, взор унылый
?И голос гробовой.

Таков он был, когда встречал кончину;
?И тот же слышен глас,
Каким молил он быть отцом Эдвину
Варвика в смертный час:

«Варвик, Варвик, свершил ли данно слово?
?Исполнен ли обет?
Варвик, Варвик, возмездие готово;
?Готов ли твой ответ?»

Воспрянул он — глас смолкнул — разъяренно
?Один во мгле ночной
Ревел Авон — но для души смятенной
?Был сладок бури вой.

Но вдруг — и въявь, средь шума и волненья,
?Раздался смутный крик:
«Спеши, Варвик, спастись от потопленья;
?Беги, беги, Варвик».

И к берегу он мчится — под стеною
?Уже Авон кипит;
Глухая ночь; одето небо мглою;
?И месяц в тучах скрыт.

И молит он с подъятыми руками:
?«Спаси, спаси, Творец!»
И вдруг — мелькнул челнок между волнами;
?И в челноке пловец.

Варвик зовет, Варвик манит рукою —
?Не внемля шума волн,
Пловец сидит спокойно над кормою
?И правит к брегу челн.

И с трепетом Варвик в челнок садится —
?Стрелой помчался он…
Молчит пловец… молчит Варвик… вот, мнится,
?Им слышен тяжкий стон.

На спутника уставил кормщик очи:
?«Не слышался ли крик?» —
«Нет, просвистал в твой парус ветер ночи, —
?Смутясь, сказал Варвик.

Правь, кормщик, правь, не скоро челн домчится;
?Гроза со всех сторон».
Умолкнули… плывут… вот снова мнится
?Им слышен тяжкий стон.

«Младенца крик! он борется с волною;
?На помощь он зовет». —
«Правь, кормщик, правь, река покрыта мглою,
?Кто там его найдет?»

«Варвик, Варвик, час смертный зреть ужасно;
?Ужасно умирать;
Варвик, Варвик, младенцу ли напрасно
?Тебя на помощь звать?

Во мгле ночной он бьется меж водами;
?Облит он хладом волн;
Еще его не видим мы очами;
?Но он… наш видит челн!»

И снова крик слабеющий, дрожащий,
?И близко челнока…
Вдруг в высоте рог месяца блестящий
?Прорезал облака;

И с яркими слиялася лучами,
?Как дым прозрачный, мгла,
Зрят на скале дитя между волнами;
?И тонет уж скала.

Пловец гребет; челнок летит стрелою;
?В смятении Варвик;
И озарен младенца лик луною;
?И страшно бледен лик.

Варвик дрожит — и руку, страха полный,
?К младенцу протянул —
И, со скалы спрыгнув младенец в волны,
?К его руке прильнул.

И вмиг… дитя, челнок, пловец незримы;
?В руках его мертвец:
Эдвинов труп, холодный, недвижимый,
?Тяжелый, как свинец.

Утихло все — и небеса и волны:
?Исчез в водах Варвик;
Лишь слышали одни брега безмолвны
?Убийцы страшный крик.

Эльвина и Эдвин 0 (0)

В излучине долины сокровенной,
Там, где блестит под рощею поток,
?Стояла хижина, смиренный
?Покоя уголок.

Эльвина там красавица таилась, —
В ней зрела мать подпору дряхлых дней,
?И только об одном молилась:
?«Все блага жизни ей».

Как лилия была чиста душою,
И пламенел румянец на щеках —
?Так разливается весною
?Денница в облаках.

Всех юношей Эльвина восхищала;
Для всех подруг красой была страшна,
?И, чудо прелестей, не знала
?Об них одна она.

Пришел Эдвин. Без всякого искусства
Эдвинова пленяла красота:
?В очах веселых пламень чувства,
?А в сердце простота.

И заключен святой союз сердцами:
Душе легко в родной душе читать;
?Легко, что сказано очами,
?Устами досказать.

О! сладко жить, когда душа в покое
И с тем, кто мил, начав, кончаешь день;
?Вдвоем и радости все вдвое…
?Но ах! они как тень.

Лишь золото любил отец Эдвина;
Для жалости он сердца не имел;
?Эльвине же дала судьбина
?Одну красу в удел.

С холодностью смотрел старик суровый
На их любовь — на счастье двух сердец.
?«Расстаньтесь!» — роковое слово
?Сказал он наконец.

Увы, Эдвин! В какой борьбе в нем страсти!
И ни одной нет силы победить…
?Как не признать отцовской власти?
?Но как же не любить?

Прелестный вид, пленительные речи,
Восторг любви — все было только сон;
?Он розно с ней; он с ней и встречи
?Бояться осужден.

Лишь по утрам, чтоб видеть след Эльвины,
Он из кустов смотрел, когда она
?Шла по излучине долины,
?Печальна и одна;

Или, когда являя месяц роги
Туманный свет на рощи наводил,
?Он, грустен, вдоль большой дороги
?До полночи бродил.

Задумчивый, он часто по кладбищу
При склоне дня ходил среди крестов:
?Его тоске давало пищу
?Спокойствие гробов.

Знать, гроб ему предчувствие сулило!
Уже ланит румяный цвет пропал;
?Их горе бледностью покрыло…
?Несчастный увядал.

И не спасут его младые леты;
Вотще в слезах над ним его отец;
?Вотще и вопли и обеты!..
?Всему, всему конец.

И молит он: «Друзья, из сожаленья!..
Хотя бы раз мне на нее взглянуть!..
?Ах! дайте, дайте от мученья
?При ней мне отдохнуть».

Она пришла; но взор любви всесильный
Уже тебя, Эдвин, не воскресит:
?Уже готов покров могильный,
?И гроб уже открыт.

Смотри, смотри, несчастная Эльвина,
Как изменил его последний час:
?Ни тени прежнего Эдвина;
?Лик бледный, слабый глас.

В знак верности он подает ей руку
И на нее взор томный устремил:
?Как сильно вечную разлуку
?Сей взор изобразил!

И в тьме ночной, покинувши Эдвина,
Домой одна вблизи кладбища шла,
?Души не чувствуя, Эльвина;
?Кругом густела мгла.

От севера подъемлясь, ветер хладный
Качал, свистя во мраке, дерева;
?И выла на стене оградной
?Полночная сова.

И вся душа в Эльвине замирала;
И взор ее во всем его встречал;
?Казалось — тень его летала;
?Казалось — он стонал.

Но… вот и въявь уж слышится Эльвине:
Вдали провыл уныло тяжкий звон;
?Как смерти голос, по долине
?Промчавшись, стихнул он.

И к матери без памяти вбежала —
Бледна, и свет в очах ее темнел.
?«Прости, все кончилось! (сказала) —
?Мой ангел улетел!

Благослови… зовут… иду к Эдвину…
Но для тебя мне жаль покинуть свет».
?Умолкла… мать зовет Эльвину…
?Эльвины больше нет.

Торжество победителей 0 (0)

Из Шиллера.

Пал Приамов град священный;
Грудой пепла стал Пергам;
И, победой насыщенны,
К острогрудым кораблям
Собрались эллены — тризну
В честь минувшего свершить
И в желанную отчизну,
К берегам Эллады плыть.

?Пойте, пойте гимн согласный:
?Корабли обращены
?От враждебной стороны
?К нашей Греции прекрасной.

Брегом шла толпа густая
Илионских дев и жен:
Из отеческого края
Их вели в далекий плен.
И с победной песнью дикой
Их сливался тихий стон
По тебе, святой, великий,
Невозвратный Илион.

?Вы, родные холмы, нивы,
?Нам вас боле не видать;
?Будем в рабстве увядать…
?О, сколь мертвые счастливы!

И с предведеньем во взгляде
Жертву сам Калхас заклал:
Грады зиждущей Палладе
И губящей (он воззвал),
Буреносцу Посидону,
Воздымателю валов,
И носящему Горгону
Богу смертных и богов!

?Суд окончен; спор решился;
?Прекратилася борьба;
?Все исполнила Судьба:
?Град великий сокрушился.

Царь народов, сын Атрея
Обозрел полков число:
Вслед за ним на брег Сигея
Много, много их пришло…
И незапный мрак печали
Отуманил царский взгляд:
Благороднейшие пали…
Мало с ним пойдет назад.

?Счастлив тот, кому сиянье
?Бытия сохранено,
?Тот, кому вкусить дано
?С милой родиной свиданье!

И не всякий насладится
Миром, в свой пришедши дом:
Часто злобный ков таится
За домашним алтарем;
Часто Марсом пощаженный
Погибает от друзей
(Рек, Палладой вдохновенный,
Хитроумный Одиссей).

?Счастлив тот, чей дом украшен
?Скромной верностью жены!
?Жены алчут новизны:
?Постоянный мир им страшен.

И стоящий близ Елены
Менелай тогда сказал:
Плод губительный измены —
Ею сам изменник пал;
И погиб виной Парида
Отягченный Илион…
Неизбежен суд Кронида,
Всё блюдет с Олимпа он.

?Злому злой конец бывает:
?Гибнет жертвой Эвменид,
?Кто безумно, как Парид,
?Право гостя оскверняет.

Пусть веселый взор счастливых
(Оилеев сын сказал)
Зрит в богах богов правдивых;
Суд их часто слеп бывал:
Скольких бодрых жизнь поблёкла!
Скольких низких рок щадит!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит.

?Смертный, царь Зевес Фортуне
?Своенравной предал нас:
?Уловляй же быстрый час,
?Не тревожа сердца втуне.

Лучших бой похитил ярый!
Вечно памятен нам будь,
Ты, мой брат, ты, под удары
Подставлявший твердо грудь,
Ты, который нас, пожаром
Осажденных, защитил…
Но коварнейшему даром
Щит и меч Ахиллов был.

?Мир тебе во тьме Эрева!
?Жизнь твою не враг отнял:
?Ты своею силой пал,
?Жертва гибельного гнева.

О Ахилл! о мой родитель!
(Возгласил Неоптолем)
Быстрый мира посетитель,
Жребий лучший взял ты в нем.
Жить в любви племен делами —
Благо первое земли;
Будем вечны именами
И сокрытые в пыли!

?Слава дней твоих нетленна;
?В песнях будет цвесть она:
?Жизнь живущих неверна,
?Жизнь отживших неизменна!

Смерть велит умолкнуть злобе
(Диомед провозгласил):
Слава Гектору во гробе!
Он краса Пергама был;
Он за край, где жили деды,
Веледушно пролил кровь;
Победившим — честь победы!
Охранявшему — любовь!

?Кто, на суд явясь кровавый,
?Славно пал за отчий дом:
?Тот, почтённый и врагом,
?Будет жить в преданьях славы.

Нестор, жизнью убеленный,
Нацедил вина фиал
И Гекубе сокрушенной
Дружелюбно выпить дал.
Пей страданий утоленье;
Добрый Вакхов дар вино:
И веселость и забвенье
Проливает в нас оно.

?Пей, страдалица! Печали
?Услаждаются вином:
?Боги жалостные в нем
?Подкрепленье сердцу дали.

Вспомни матерь Ниобею:
Что изведала она!
Сколь ужасная над нею
Казнь была совершена!
Но и с нею, безотрадной,
Добрый Вакх недаром был:
Он струею виноградной
Вмиг тоску в ней усыпил.

?Если грудь вином согрета
?И в устах вино кипит:
?Скорби наши быстро мчит
?Их смывающая Лета.

И вперила взор Кассандра,
Вняв шепнувшим ей богам,
На пустынный брег Скамандра,
На дымящийся Пергам.
Все великое земное
Разлетается, как дым:
Ныне жребий выпал Трое,
Завтра выпадет другим…

?Смертный, силе, нас гнетущей,
?Покоряйся и терпи;
?Спящий в гробе, мирно спи;
?Жизнью пользуйся, живущий.