Стихи Фридриха Шиллера

Полон надежды, земле ты вверяешь зерно золотое —
И ожидаешь весной радостно всхода его.
Что же боишься на поле времён свои сеять деянья?
Мудрости смелой посев тихо цветёт для веков.

Перевод — М. Михайлова

О Лаура, зорь восход
В золотом твоём сияет взоре,
Пурпур крови на щеках цветёт,
Жемчуг слёз твоих зовёт
Матерью своей — восторгов море.
На кого падёт его роса,
Тот увидит небеса.
Юноше, кто пьёт её влюблённо,
Засияет солнце благосклонно!

Дух твой ясный, как прибой зеркальный,
Солнечный и беспечальный,
Разгоняет осень вкруг тебя,
И пустыни, прах клубя,
Пламенеют радостью, хрустальной;
Будущности тёмной мгла
Блеском звёзд твоих светла;
Ты ликуешь в прелести своей?
Я же плачу перед ней.

Не окутал ли земли пустыни
Уж давно ночной покров?
Наших замков гордые твердыни,
Всё величье наших городов
На гнилых покоятся закрепах;
Аромат сосут цветы твои
Из гниенья, и в могильных склепах
Свой исток берут твои ручьи.

Посмотри — несутся вкруг планеты;
Пусть, Лаура, скажут нам их светы,
Как в кружении земли
Сотни вёсен протекли,
Сотни тронов вознеслись,
Сотни битв пожаром разлились.
Там, где нивы сталью взрыты,
Их следов ищи ты!
Раньше ль, позже ль — смерть зовёт,
И часов планетных ход
Смолкнет, тьмою скрытый.

Только миг — и солнечную мощь
Смертная погасит ночь!
Ах, спроси, откуда зорь твоих цветенье!
Ты горда огнём очей?
Иль румянцем юности своей,
Занятым у хилого гниенья?
Злой процент возьмёт за ту
Ссуженную красоту
Смерть без сожаленья.

Дева, не глумись над злейшим злом из зол!
Радостный лица румянец —
Только смерти радостный престол.
На ковре цветы струят багрянец,
А под ним вредитель точит пол.
Верь мечтателю, моя отрада:
Только смерть твой взор к себе зовёт,
Каждый луч очей прекрасных пьёт
Жизнь твою, как масло пьёт лампада.
«Крови ток, — кичишься ты, —
Бьётся в жилах, пылкий и упругий».
Но — увы! — тиранов злые слуги
Обрекают тлению цветы.

Все улыбки смерть развеет вмиг,
Словно ветер, что срывать привык
Радужные клочья пены.
Ты напрасно ищешь их следов:
Из весны, её цветов,
Жизни всей убийца неизменный,
Как из зёрен, вырасти готов.

Ах, я вижу — розы облетели,
Смертно бледны сладкие уста;
Щёк твоих младая красота
Отцветёт под холодом метели.
Горьких лет седая мгла
Ключ хрустальный юности остудит.
Никогда Лаура не полюбит,
Никому не будет уж мила.

Дева, крепче дуба молодость поэта,
И о мощь гранитную её
Сломит смерть своё копьё.
Взор мой ясен, как потоки света
Из небес, а дух пылает мой
Ярче света божьего, который
Громоздит и рушит горы
В океане суеты мирской.
Смело мысль несётся по вселенной,
Из пределов рвётся дерзновенно.

Ты горишь? В груди дерзанья жар?
Знай же, дева, радости нектар,
Тот бокал, где божество сияет,
Ядом отравляет.
Жалок, жалок, кто, не зная страха,
Искру божью мнит извлечь из праха!
Ах, созвучий лучших взлёт
Музыку создать бессилен,
Гений, жаркий луч небес, берёт
Тусклый блеск у жизненных светилен.
Он утратил жизни трон,
Рабскому служенью обречён.

Вкруг меня сплетают ежечасно
Мои духи заговор ужасный!
Дай, Лаура, дай немногим вёснам малым
Пролететь, и — чую! — дом гнилой
Пошатнётся на меня обвалом,
И в сиянье дух угаснет мой.

Плачешь ты? Лаура, брось рыданья!
Не моли о счастье увяданья!
Прочь! Злодейка, слёзы осуши!
Иль желаешь ты упадка силам,
Чтоб дрожа я ползал под светилом,
Видевшим орлиный взлёт души?
Чтобы грудь, где пламя встарь горело,
Проклинал я сердцем охладелым,
Дух скорбел с ослепшими глазами,
Чтоб порвал я с лучшими грехами?
Нет! Злодейка, слёзы осуши!
Мой цветок в расцвете оборви ты,
Погаси же, отрок, трауром обвитый,
Со слезами факел мой!
Занавес трагической арены
Падает в начале лучшей сцены,
Тени скрылись прочь — но ждёт театр немой.

Из года в год в начале мая,
Когда не молкнет птичий гам,
Являлась дева молодая
В долину к бедным пастухам.

Она жила в стране нездешней,
В краю, куда дороги нет.
Уйдёт она — и в дымке вешней
Растает девы лёгкий след.

Она с собою приносила
Цветы и сочные плоды.
Их солнце юга золотило,
Растили пышные сады.

И отрок и старик с клюкою —
Навстречу ей спешили все,
Хоть что-то чудилось чужое
В её чарующей красе.

Она дарила прихотливо
Цветы одним, плоды другим,
И каждый уходил счастливый
Домой с подарком дорогим.

И все довольны. Но, бывало,
Чета влюблённых к ней придёт, —
С улыбкой дева выбирала
Им лучший цвет и лучший плод.

Перевод — И. Миримского

На конные торги в местечко Хаймаркет,
Где продавали всё — и жен законных даже,-
Изголодавшийся поэт
Привел Пегаса для продажи.

Нетерпеливый гиппогриф
И ржет и пляшет, на дыбы вставая.
И все кругом дивятся, рот раскрыв:
«Какой отличный конь! И масть какая!
Вот крылья б только снять! Такого, брат, конька
Хоть с фонарем тогда ищи по белу свету!
Порода, говоришь, редка?
А вдруг под облака он занесет карету?
Нет, лучше придержать монету!»
Но, глядь, подходит откупщик.
«Хоть крылья,- молвит он,- конечно, портят дело,
Но их обрезать можно смело,
Мне коновал спроворит это вмиг,
И станет конь как конь. Пять золотых, приятель!»
Обрадован, что вдруг нашелся покупатель,
Тот молвит: «По рукам!» И вот
С довольным видом Ганс коня домой ведет.
Ни дать ни взять тяжеловоз,
Крылатый конь впряжен в телегу,
Он рвется, он взлететь пытается с разбегу
И в благородном гневе под откос
Швыряет и хозяина и воз.
«Добро,- подумал Ганс,- такой скакун бедовый
Не может воз тащить. Но ничего!
Я завтра еду на почтовой,
Попробую туда запрячь его.
Проказник мне трех кляч заменит разом,
А там, глядишь, войдет он в разум».

Сперва пошло на лад. От груза облегчен,
Всю четверню взбодрил рысак неосторожный.
Карета мчит стрелой. Но вдруг забылся он
И, не приучен бить копытом прах дорожный,
Воззрился ввысь, покинул колею
И, вновь являя мощь свою,
Понес через луга, ручьи, болота, нивы.
Все лошади взбесились тут,
Не помогают ни узда, ни кнут,
От страха путники чуть живы.
Спустилась ночь, и вот, уже во тьме,
Карета стала на крутом холме.

«Ну,- размышляет Ганс,- не знал же я заботы!
Как видно, дурня тянет в небеса.
Чтоб он забыл свои полеты,
Вперед поменьше класть ему овса,
Зато побольше дать работы!»
Сказал — и сделал. Конь, лишенный корма вдруг,
Стал за четыре дня худее старой клячи.
Наш Ганс ликует, радуясь удаче:
«Теперь летать не станешь, друг!
Впрягите-ка его с быком сильнейшим в плуг!»

И вот, позорной обреченный доле,
Крылатый конь с быком выходит в поле.
Напрасно землю бьет копытом гриф,
Напрасно рвется ввысь, в простор родного неба,-
Сосед его бредет, рога склонив,
И гнется под ярмом скакун могучий Феба.
И, вырваться не в силах из оков,
Лишь обломав бесплодно крылья,
На землю падает — он! вскормленник богов!-
И корчится от боли и бессилья.

«Проклятый зверь!- прорвало Ганса вдруг,
И он, ругаясь, бьет невиданную лошадь.-
Его не запряжешь и в плуг!
Сумел меня мошенник облапошить!»

Пока он бьет коня, тропинкою крутой
С горы спускается красавец молодой,
На цитре весело играя.
Открытый взор сияет добротой,
В кудрях блестит повязка золотая,
И радостен веселой цитры звон.
«Приятель! Что ж без толку злиться?-
Крестьянину с улыбкой молвит он.-
Ты родом из каких сторон?
Где ты видал, чтоб зверь и птица
В одной упряжке стали бы трудиться?
Доверь мне твоего коня.
Он чудеса покажет у меня!»

И конь был отпряжен тотчас.
С улыбкой юноша взлетел ему на спину.
И руку мастера почувствовал Пегас
И, молнии метнув из глаз,
Веселым ржанием ответил господину.
Где жалкий пленник? Он, как встарь,
Могучий дух, он бог, он царь,
Он прянул, как на крыльях бури,
Стрелой взвился в безоблачный простор
И вмиг, опережая взор,
Исчез в сияющей лазури.

Ещё я вижу, как она стояла,
Прекрасней всех, в кругу прекрасных дам;
Как солнце, красота её блистала, —
Я подойти не смел к её стопам.
Сладчайшая тоска мне грудь стесняла,
Когда я зрел весь блеск, разлитый там;
И вдруг, как бы на крыльях вознесённый,
По струнам я ударил, потрясённый.

Напрасно я пытаюсь вспомнить снова,
О чём в тот миг на лютне я вещал.
В себе орган я обнаружил новый,
Что мой порыв святой отображал:
То дух мой был, порвавший вдруг оковы,
В которых годы рок его держал, —
Дух, из глубин которого восстали
Те звуки, что божественно в нём спали.

Когда же струн давно умолкло пенье
И прежний строй души я ощутил, —
Я в ангельских чертах её боренье
Стыдливости и страсти различил;
И, сладких слов услышав обращенье,
Я в небеса, казалось, воспарил;
О, вновь лишь там, в обители священной,
Мне зазвучит тот голос несравненный!

«То сердце, что, безрадостной судьбе
Покорное, признаться не дерзает, —
Незримый клад таит оно в себе!
Строптивый рок пусть месть мою узнает!
Пусть лучший жребий выпадет тебе;
Пусть лишь любовь цветок любви срывает.
Ведь лучший дар принадлежит тому,
Кто сердцем всем откликнется ему».

Перевод — В. Ещина

«Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».

Так царь возгласил, и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»

Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»

И все безответны… вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет…
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»

И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину…
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались, и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.

И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет…
Не море ль из моря извергнуться хочет?

И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.

И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив,—
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.

Над бездной утихло… в ней глухо шумит…
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет…
И сердце у всех ожиданием ноет.

«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной!—
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.

Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна…»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.

И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.

Вдруг… что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной…
Мелькнула рука и плечо из волны…
И борется, спорит с волной…
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а в правой добыча.

И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет…
И каждый с весельем: «Он жив!— повторял.—
Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный».

Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.

«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле…
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.

Стрелою стремглав полетел я туда…
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой…
И страшно меня там кружило и било.

Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.

И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.

Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.

И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Один, меж чудовищ, с любящей душой,
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.

И я содрогался… вдруг слышу: ползет
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот…
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».

Чудесен рассказ показался царю:
«Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова».

То слыша, царевна с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».

Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».

В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и страх…
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны…

Утихнула бездна… и снова шумит…
И пеною снова полна…
И с трепетом в бездну царевна глядит…
И бьет за волною волна…
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.

Перевод Василия Жуковского.

На кровле он стоял высоко
И на Самос богатый око
С весельем гордым преклонял:
«Сколь щедро взыскан я богами!
Сколь счастлив я между царями!»—
Царю Египта он сказал.

«Тебе благоприятны боги;
Они к твоим врагам лишь строги
И всех их предали тебе;
Но жив один, опасный мститель;
Пока он дышит… победитель,
Не доверяй своей судьбе».

Еще не кончил он ответа,
Как из союзного Милета
Явился присланный гонец:
«Победой ты украшен новой;
Да обовьет опять лавровый
Главу властителя венец;

Твой враг постигнут строгой местью;
Меня послал к вам с этой вестью
Наш полководец Полидор».
Рука гонца сосуд держала:
В сосуде голова лежала;
Врага узнал в ней царский взор.

И гость воскликнул с содроганьем:
«Страшись! Судьба очарованьем
Тебя к погибели влечет.
Неверные морские волны
Обломков корабельных полны:
Еще не в пристани твой флот».

Еще слова его звучали…
А клики брег уж оглашали,
Народ на пристани кипел;
И в пристань, царь морей крылатый,
Дарами дальних стран богатый,
Флот торжествующий влетел.

И гость, увидя то, бледнеет.
«Тебе Фортуна благодеет…
Но ты не верь, здесь хитрый ков,
Здесь тайная погибель скрыта:
Разбойники морские Крита
От здешних близко берегов».

И только выронил он слово,
Гонец вбегает с вестью новой:
«Победа, царь! Судьбе хвала!
Мы торжествуем над врагами:
Флот критский истреблен богами;
Его их буря пожрала».

Испуган гость нежданной вестью…
«Ты счастлив; но судьбины лестью
Такое счастье мнится мне:
Здесь вечны блага не бывали,
И никогда нам без печали
Не доставалися оне.

И мне все в жизни улыбалось;
Неизменяемо, казалось,
Я силой вышней был храним;
Все блага прочил я для сына…
Его, его взяла судьбина;
Я долг мой сыном заплатил.

Чтоб верной избежать напасти,
Моли невидимые власти
Подлить печали в твой фиал.
Судьба и в милостях мздоимец:
Какой, какой ее любимец
Свой век не бедственно кончал?

Когда ж в несчастье рок откажет,
Исполни то, что друг твой скажет:
Ты призови несчастье сам.
Твои сокровища несметны:
Из них скорей, как дар заветный,
Отдай любимое богам».

Он гостю внемлет с содроганьем:
«Моим избранным достояньем
Доныне этот перстень был;
Но я готов властям незримым
Добром пожертвовать любимым…»
И перстень в море он пустил.

Наутро, только луч денницы
Озолотил верхи столицы,
К царю является рыбарь:
«Я рыбу, пойманную мною,
Чудовище величиною,
Тебе принес в подарок, царь!»

Царь изъявил благоволенье…
Вдруг царский повар в исступленье
С нежданной вестию бежит:
«Найден твой перстень драгоценный,
Огромной рыбой поглощенный,
Он в ней ножом моим открыт».

Тут гость, как пораженный громом,
Сказал: «Беда над этим домом!
Нельзя мне другом быть твоим;
На смерть ты обречен судьбою:
Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою…»
Сказал и разлучился с ним.

«Сладко мне твоей сестрою,
Милый рыцарь, быть;
Но любовию иною
Не могу любить:
При разлуке, при свиданье
Сердце в тишине —
И любви твоей страданье
Непонятно мне».

Он глядит с немой печалью —
Участь решена;
Руку сжал ей; крепкой сталью
Грудь обложена;
Звонкий рог созвал дружину;
Все уж на конях;
И помчались в Палестину,
Крест на раменах.

Уж в толпе врагов сверкают
Грозно шлемы их;
Уж отвагой изумляют
Чуждых и своих.
Тогенбург лишь выйдет к бою:
Сарацин бежит…
Но душа в нем все тоскою
Прежнею болит.

Год прошел без утоленья…
Нет уж сил страдать;
Не найти ему забвенья —
И покинул рать.
Зрит корабль — шумят ветрилы,
Бьет в корму волна —
Сел и поплыл в край тот милый,
Где цветет она.

Но стучится к ней напрасно
В двери пилигрим;
Ах, они с молвой ужасной
Отперлись пред ним:
«Узы вечного обета
Приняла она;
И, погибшая для света,
Богу отдана».

Пышны праотцев палаты
Бросить он спешит;
Навсегда покинул латы;
Конь навек забыт;
Власяной покрыт одеждой,
Инок в цвете лет,
Неукрашенный надеждой
Он оставил свет.

И в убогой келье скрылся
Близ долины той,
Где меж темных лип светился
Монастырь святой:
Там — сияло ль утро ясно,
Вечер ли темнел —
В ожиданье, с мукой страстной,
Он один сидел.

И душе его унылой
Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой
Стукнуло окно,
Чтоб прекрасная явилась,
Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
Ангел тишины.

И дождавшися, на ложе
Простирался он;
И надежда: завтра то же!
Услаждала сон.
Время годы уводило…
Для него ж одно:
Ждать, как ждал он, чтоб у милой
Стукнуло окно;

Чтоб прекрасная явилась;
Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
Ангел тишины.
Раз — туманно утро было —
Мертв он там сидел,
Бледен ликом, и уныло
На окно глядел.

Не мало щёголей знает свет,
Всегда их бойки сужденья,
И где что пленяет, чем взор согреет, —
Расскажут вам без зазренья;
Подумаешь, слыша речи их,
Что невесту и впрямь похитил жених.

Но тихо земной покидают дом,
Их жизнь в забвенье стремится.
Кто хотел прекрасному стать отцом
Возвышенным разрешиться,
Тот в малой точке вечно копил
Тишайший напор сильнейших сил.

Высоко в воздух взмывает ствол
С сияющими ветвями;
Сверкают листья трепетом смол,
Но плод не рождают сами;
Тобой лишь, укрытое в ночь зерно,
Гордость леса — дерево рождено.

Перевод — А. Кочеткова

Дубы расшумелись,
И туча летит,
В траве над водою
Пастушка сидит.
У ног её плещет волна, волна.
И во мраке печально вздыхает она,
Ей взоры слеза затемнила.

«И сердце разбито,
И пуст весь свет,
И больше желаний
Не будет и нет.
Позвать свою дочь, богоматерь, вели,
Уже я изведала счастье земли,
Уже отжила, отлюбила».

«Бессильные слёзы,
Напрасен их бег,
Твой стон не разбудит
Умерших вовек;
Но ты утешение мне назови,
Скажи, чем помочь от несчастной любви,
И я помогу благосклонно».

«Пусть слёзы бессильны,
Напрасен их бег,
Пусть стон не разбудит
Умерших вовек!
Но знай, богоматерь, и всем объяви,
Что слаще всего при погибшей любви
Любовные муки и стоны».

Перевод — Н. Чуковского

Чуть коснёшься ты струны послушной —
Чудо! — то, как статуя, бездушный,
То бесплотный, молча я стою.
Смертью, жизнью — всем ты завладела.
Словно Филадельфиа, из тела
Душу исторгаешь ты мою.

Мир, как будто зачарован,
К звукам сладостным прикован.
Обрывая дней полёт,
Полноту блаженства пьёт.
Самый воздух, замирая,
Чутко внемлет песням рая.
Как меня твой дивный взор —
Всё пленяет звуков хор.

Вот они, как в сладострастной буре,
Гимном счастью вознеслись, —
Так новорождённые, в лазури,
Ангелы стремятся ввысь,
Так из тьмы, где Хаоса владенья,
В грозовую ночь миротворенья
Роем огненных шаров
Извергались тысячи миров.

Звуки льются, то журча украдкой,
Словно ключ по гальке гладкой,
То сильны, как бурный вал,
Бьющий в твердь гранитных скал;
Грозны, как гром, что в оркестр урагана
Мощно врывается гулом органа,
Смутны, как ветер весной
В липовой чаще,
Дышащий негой ночной,
Томный, пьянящий.

Горестны, как полный грустных пеней
Ропот сожалений в той ночи, где тени
Бродят, плача, где Коцит
Волны слёз в глухую даль стремит.

Дева, молви! Не сошла ль ты с неба,
Вестница возвышенная Феба?
Не в Элизии ль возник
Твой божественный язык?

Перевод — В. В. Левика

Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьяненные тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди — братья меж собой.

Хор

Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там, над звёздною страной, —
Бог, в любовь пресуществленный.

Кто сберёг в житейской вьюге
Дружбу друга своего,
Верен был своей подруге, —
Влейся в наше торжество!
Кто презрел в земной юдоли
Теплоту душевных уз,
Тот в слезах, по доброй воле,
Пусть покинет наш союз!

Хор

Всё, что в мире обитает,
Вечной дружбе присягай!
Путь её — в надзвёздный край,
Где Неведомый витает.

Мать-природа всё живое
Соком радости поит.
Всё — и доброе и злое —
К ней влечение таит.
Нам даёт лозу и счастье
И друзей в предсмертный миг,
Малой твари сладострастье,
Херувиму божий лик.

Хор

Ниц простёрлись вы в смиренье?
Мир! Ты видишь божество?
Выше звёзд ищи его,
В небесах его селенья.

Радость двигает колёса
Вечных мировых часов,
Свет рождает из хаоса,
Плод рождает из цветов.
С мировым круговоротом
Состязаясь в быстроте,
Водит солнца в звездочётам
Недоступной высоте.

Хор

Как миры без колебаний
Путь свершают круговой,
Братья, в путь идите свой,
Как герой на поле брани.

С ней мудрец читает сферы,
Пишет правды письмена,
На крутых высотах веры
Страстотерпца ждёт она.
Там парят её знамёна
Средь сияющих светил,
Здесь стоит она склонённой
У развёрзшихся могил.

Хор

Выше огненных созвездий,
Братья, есть блаженный мир.
Претерпи, кто слаб и сир, —
Там награда и возмездье!

Не нужны богам рыданья!
Будем равны им в одном:
К общей чаше ликованья
Всех скорбящих созовём.
Прочь и распри и угрозы!
Не считай врагу обид!
Пусть его не душат слёзы
И печаль не тяготит.

Хор

В пламя, книга долговая!
Мир и радость — путь из тьмы.
Братья, как судили мы,
Судит бог в надзвёздном крае.

Радость льётся по бокалам.
Золотая кровь лозы
Дарит кротость каннибалам,
Робким — силу в час грозы.
Братья, встаньте, пусть, играя,
Брызжет пена выше звёзд!
Выше, чаша круговая!
Духу света этот тост!
Вознесём ему хваленья
С хором ангелов и звёзд.
Духу света этот тост
Ввысь, в надзвёздные селенья!

Хор

Стойкость в муке нестерпимой,
Помощь тем, кто угнетён,
Сила клятвы нерушимой —
Вот священный наш закон!

Гордость пред лицом тирана
(Пусть то жизни стоит нам),
Смерть служителям обмана,
Слава праведным делам!

Хор

Братья, в тесный круг сомкнитесь,
Дайте клятву над вином, —
Слово соблюдать во всём
Звёздным судией клянитесь!

Перевод — И. Миримского

Монумент, возникший злым укором
Нашим дням и Франции позором,
Гроб Руссо! Склоняюсь пред тобой!
Мир тебе, мудрец, уже безгласный!
Мира в жизни ты искал напрасно,-
Мир нашел ты, но в земле сырой.

Язвы мира век не заживали:
Встарь был мрак — и мудрых убивали,
Нынче — свет, а меньше ль палачей?
Пал Сократ от рук невежд суровых,
Пал Руссо… но от рабов Христовых,
За порыв создать из них людей!