Луна торжествовала 0 (0)

Луна торжествовала. Полночь. Тишь.
Трава спала, спал берег, спал камыш,
Волна спала в ногах у камыша…
И лишь бессонно маялась душа.
О чём? О ком? А всё о том, о том,
Что где-то там стоит мой старый дом.
Стоит один. Стоит, как сирота.
И вся земля вокруг него пуста.

Родная песня 0 (0)

Ольге Чирковой

Из предрассветной тишины
От сердца в сторону луны,
От родниковых, чистых уст
Пошла она с поющих чувств
На ту высокую звезду, —
Вся на слуху, как на виду,
Как вздох любви, как зов мечты
С ночных полей… И ты, и ты
Кремлевский зал, внемли, внемли:
Какая песня от земли!
Прошу, поаплодируй ей
Ответным эхом в сторону полей.

Перемена 0 (0)

Было: юная строка
Возносилась в облака
С рифмой звончатой и без.
Стало: падает с небес
Под углом уклонных лет:
Воспарять охоты нет.

Издерганным эстрадникам
Скажу вам визави,
Скажу и в глаз и в бровь:
Довольно без любви
Паясничать в любовь.

Двадцать пятый час 0 (0)

1

Есть, есть он, двадцать пятый час,
Не в круглых сутках есть, а в нас,
Есть в нашей памяти о тех,
Кто под траву ушёл, под снег.
Ушёл за свой последний след
Туда, где даже тени нет.

И всё ж, я уверяю вас,
Он в междучасье есть, тот час,
Есть в промежутке том, куда —
Что сутки! — целые года
Вмещаются, как смысл в слова,
И где особенно жива,
И где особенно одна
Земля от высших сфер до дна,
Одна с утра и до утра.
От общей массы до ядра
Мельчайших атомов-частиц,
От скорбных до весёлых лиц
Одна на миллиарды нас…

2

И вот как раз
В тот самый час,
Не знаю, явь ли это, сон,
Но с пьедестала сходит он,
Той вечной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят,
И, верность подвигу храня,
Девчонку ту, что из огня
Он вынес много лет назад,
Баюкая, несёт в детсад
Сквозь Трептов-парк… И там в саду,
Укладывает спать в ряду
Других ребят — о том и речь, —
А рядом с ней кладёт свой меч,
Тот самый, коим искромсал
Громаду свастики, а сам
Тем часом — всё по форме чтоб —
Пилотку уголком на лоб
Хотел подправить, да забыл,
Пилотку ту осколок сбил
Ещё тогда, тогда, тогда…

Года — как за грядой гряда.

Уж скоро вечность будет, как
Сюда пришёл он, в Трептов-парк,
Из тех обугленных равнин,
В одном лице — отец и сын,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз,
Оплакан всюду и любим,
Пришёл и встал, неколебим,
На самый высший в мире пост,
Лицом и подвигом — до звёзд.

3

И вдруг… В горах ли что стряслось!
Земная ль отклонилась ось!
Подвижку ль сделал континент!
А то и просто: в тот момент
Он сам — что тоже может быть —
Такой телесной жаждой жить
Проникся с головы до ног,
Что, хоть и бронзовый, не мог
Он не пойти домой к себе,
Чтоб там размяться на косьбе,
Чтоб там во сне, как наяву,
Обнять жену свою — вдову,
Детей, внучат своих обнять,
А если мать жива, и мать
Обнять и далее идти,
Чтоб службу памяти нести, —
Везде — мосты ли, не мосты —
Узнать: на месте ль все посты
И каково стоится им,
Друзьям-товарищам своим.
В граните, в бронзе, здесь и там,
По деревням, по городам!..

И не забыть зайти притом
И в дальний тот, и в ближний дом,
Зайти на боль от старых ран
И — с ветераном ветеран —
Побыть, горюючи, любя,
И взять отчасти на себя,
На свой на бронзовый магнит
Ту боль, что столько лет болит.
Взять, как берёт громоотвод.

4

Что ж, и такой вот поворот
Возможен здесь.

Но в этот раз
Он от берлинских новых штрасс,
Стараясь больше по прямой,
Не на восход идёт, домой,
А на заход — в ту сторону,
Откуда ох как он в войну,
На том пожаре мировом,
Подмоги ждал в сорок втором,
Ждал: да когда ж он, второй фронт?!
Ждал год… И два… И третий год…
А если кровью мерить — век.

Зато, когда второй Дюнкерк
Назрел в Арденнах, — он не ждал
И миру мир принёс не в дар,
А в память, чтоб его беречь.
Об этом, собственно, и речь
И в этом смысл всего того,
Что так встревожило его
Теперь.

И он к Па-де-Кале
Идёт не как скала к скале,
А к человеку — человек.
Всё тем же курсом — на Дюнкерк,
Всё с тем же чувством, как тогда…
Года — как за грядой гряда.
Шаги — как за волной волна.
Поводырём ему — луна
И голос всех отважных тех,
Кто под траву ушёл, под снег.
Там, на второй передовой.

5

И вот уж голос их травой
Восходит у его сапог:

«Спасибо, что тогда помог
И что пришёл сюда сейчас.
Остановись, послушай нас,
У наших надмогильных плит.
Не всем же — бронза и гранит,
Не всем же — память во весь рост,
Лицом на зюйд, на вест, на ост…
Не всем. Поскольку знаем: всем
В пределах даже двух систем
Не хватит камня и литья,
Чтоб всех поднять из забытья.
А хватит — тесно будет им
От нас, от каменных, живым —
Так много здесь погибших нас,
Парней, шагнувших за Ла-Манш.
Но трижды больше ваших там —
По всем дорогам на Потсдам,
Да что там трижды — во сто крат.
Спасибо вам за Сталинград.
За Курск, за Днепр, за встречный тот
Удар с привисленских высот.
Когда б не вы — нам всем каюк!

Вот почему ты вправе, друг,
Стоять, как ты сейчас стоишь,
Чтоб Лондон видел и Париж,
Чтоб запад знал и знал восток,
Какой ты памятью высок,
И что тебе ещё расти.

Пусть будет так. Но ты учти,
Нам тоже не одни холмы.
Мы — прах не просто, почва — мы.
Ты — у вершин, мы — у корней.
Тебе — видней. А нам — больней.
И тяжелей день ото дня.

Кто там сказал: «В тени огня!»
Кто там сказал: «В тени ракет!»
Да будь он трижды президент,
Безумец он. Иди к нему
И подскажи его уму:
В такой тени, в огне таком,
Чуть что, всё небо — кувырком.
И вся земля — как головня.

В предчувствии того огня
Болят все кладбища — скажи, —
Окопы все и рубежи
Болят на весь двадцатый век,
Как перед бурей у калек
Болят обрубки ног и рук…
Нельзя — скажи — на третий круг
За крайний край, за Рубикон
Нельзя! И это — как закон,
Как просьба всех корней и губ…

Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля, и больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной — как не земной,
Не шар — а череп под луной
Летит — безбров, безглаз, безнос —
И — ни червя… Такой прогноз
Прими как «SOS»,
как наш набат,
Опереди крылатый ад
И упреди как наш посол.

А явь ли это или сон? —
Не так уж важно. Важен мир
Как первый твой ориентир,
Держись его по ходу звёзд.
Тебе опорой — лунный мост
С материка на материк.
Ты по нему иди, старик.
И твёрдо знай: не подведёт…»

6

И — представляете — идёт
Всем исполинам исполин.
В одном лице — отец и сын,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Идёт над бездной, под луной.
Четыре ветра за спиной
В порыве парусных веков, —
И поступь легче облаков.
И ход стремительней луча
Рассветного. А у плеча
На удаленье небольшом
Звезда Полярная с ковшом
По ходу вечности на вест
Перстом указывает: есть,
Есть, есть он, двадцать пятый час!

Уже давно фонарь погас
На башне Эйфеля. Давно
Биг-Бен дозорное окно
Не поднимал из-за спины
И сам давно сошёл с волны…
И вот уж, вот — левей, правей —
Под своды бронзовых бровей
Всплывает мощно берег тот…

Солдат честь флагу отдаёт
По форме всей и лишь потом
Спокойным шагом входит в дом,
Опередив на шаг рассвет.

«Прошу прощенья, президент,
Что рано потревожил вас.
Такой уж — извините — час,
Час памяти. А кто я есть?
Как видите, из бронзы весь,
И никаких таких камней
Вот здесь, за пазухой моей.
Я — чрезвычайней всех послов
И с вами говорю со слов
Не только наших — ваших всех,
Кто под траву ушёл, под снег.
Ушёл за всех живущих вас.

Я двадцать миллионов раз
Там, в полосе военных лет,
Убит. А это, президент,
Не просто цифра в семь нулей.
Представьте в памяти своей —
За миллионом миллион —
Всех тех, кто был испепелён,
Расстрелян, кто ушёл ко дну…
Представьте всех по одному,
Не в общем свете бытия,
А как своё в момент бритья
Лицо и где-то за лицом
Себя представьте мертвецом
Все двадцать миллионов раз.

Представьте: землю рвёт фугас
Не чью-то там, а вашу, здесь,
И кровь течёт фронтально, взресь,
Не где-то там, не где-то там,
А тут, по вашим же цветам,
Течёт и вдоль, и поперёк…

Представьте: Хьюстон и Нью-Йорк
Лежат в руинах, как тогда
Лежали наши города,
Не два — а сотни городов…
Представьте миллионы вдов,
Как муж, как детям их — отец…
И перестаньте ж наконец
Перед лицом моей страны
Махать во имя сатаны
Ракетно-ядерным крестом…

Я не один прошу о том,
То — просьба всех корней и губ:
Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля. И больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной — как не земной,
Не шар — а череп под луной,
Как с плеч, летит сквозь чёрный ад.
То — просьба ваших же солдат,
Тех, что в Европе полегли
От родины своей вдали.
Внемлите им как президент.
А сон ли это или нет? —
Судите сами. Мне пора».

7

Играет в парке детвора,
Шумит листвой зелёный вал…
А он стоит, как и стоял,
Тот славной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят.
Девчонка та же — у плеча,
В деснице — молния меча,
И небо вечности у глаз…

Есть, есть он, двадцать пятый час!

Очень грустно, друзья 0 (0)

Очень грустно, друзья, вот что вам я скажу.
Мать свою из деревни в Москву увожу.
Увожу от дверей, от крыльца, от ворот,
От знакомой тропинки в сарай, в огород,
От высоких — до неба — пяти тополей,
Увожу от реки, от лугов, от полей,
От могилы отца, от родного всего…
Очень тяжко, друзья. Ну а ей каково?

Вдовье лето 0 (0)

Как в дозоре каком, выше птицы в полёте,
Не княгиня — крестьянка стоит на омёте
И глядит далеко за луга и затоны,
Из-под низких бровей, из-под жёсткой ладони.

Если по полю прямо идти до заката
Через Дон, через Днепр, через горы Карпаты, —
Там река есть такая, Дунай, у Дуная
Овдовела она, Ярославна степная.

Много стаяло зим, много выцвело вёсен.
Вот и осень пришла, сорок первая осень.
Но ещё не пора… Ах, какая краса в ней!
На ветру на широком стоит Ярославна.

И в глазах — если б кто заглянул под ресницы —
Двадцать лет как разлука всё длится и длится…
Рядом девки. Да что им, да что им, девчатам.
Их любовь не открыта ещё, не почата, —

Где-то в сердце ещё, как река, прибывает.
— Тётя Яря, споём? — И она подпевает.
— Тётя Яря, поёми… — И в смешном нетерпенье
Все секреты свои отдают на храненье.

Отдают. И совсем невдомёк озорницам,
Что ей тоже, ей тоже ночами не спится.
Ночи длинные, вдовьи, бессонные ночи,
Их одной не согреть и не сделать короче.

Даже годы бессильны, бессильна усталость,
Ведь в душе ещё много улыбки осталось
И тепла одинокого бабьего лета…
Но кому это нужно? Не надо об этом.

Поклонная тропа 0 (0)

Есть у народа общая эпоха
И есть одна солдатская судьба.
Замри, мотор, остановись, дорога,
Сойди с колес, прискорбная тропа,
И прислонись к холмам, крестам и обелискам.
Ах, как всё это далеко и как всё это близко.

У могилы поэта Виктора Бокова 0 (0)

Ведь был же, был! И где же он теперь?
В стене холма уже закрыта дверь,
И крест стоит, как будто из овражка
Он вышел вдруг – и руки нараспашку,

И свет с небес!
Не просто свет, а светы!
А не его ль гармонь поёт за речкой Сетунь?

Письмо землякам 0 (0)

А телефон, он не такой уж Бог:
На слово скор, но не всегда глубок.
А по сему – признаюсь – по сему
Я больше склонен доверять письму,
А по сему свою Битюг-реку
Родник в родник хочу вписать в строку
И попросить при этом журавля
Взять под крыло мои луга, поля
И передать собрату-соловью,
Пусть поместит их в песенку свою
И на рассвете землякам вручит.
А телефон пусть малость помолчит.

Ай да Пушкин 0 (0)

А он и вправду бесподобный гений,
Неповторимый в просверках мгновений
И незабвенный в памяти веков, –
Таков вердикт всемирных языков.

И всё же, всё же, говоря по-русски,
Он сам себе оценщик: «Ай да Пушкин!»
И озорник на поприще амура.
Он весь – душа и ум без перехмура.

Райские плоды 0 (0)

Ну, конечно, ну, конечно,
Все цветы от нас – для женщин.
Тут любовь всему причиной.
Ну а что от них – мужчинам?

Как что! Райские сады
В ходе жизненной страды.
Вон, смотри, среди двора
В мяч играет детвора.

Убил охотник журавля 1 (1)

1

Как эхо выстрела — в поля,
За кругом круг:
— Убил охотник журавля! —
Разнёсся слух.
— Убил!.. Убил!.. — весь небосвод
Кричал о том.

А как убил, охотник тот
Уже потом
Всё рассказал. Он говорил
Не как всегда,
А всё курил, курил, курил,
Как ждал суда.
В дыму повинные слова,
Картуз, пиджак…

— Ведь надо ж так, Лексаныч, а?
Ведь надо ж так!
Убил! За что, не знаю сам,
Сорвал с крыла.
А он и сердцу, и глазам
Родней орла
И ближе памятью своей.
Не прав — поправь.

Артист, конечно, соловей.
А он, журавль,
Трубач! Окликнет с высоты,
С макушки дня, —
И вдруг почудится, что ты
Свояк, родня
Всему, что есть. И эта грусть
Не потому ль,
Что ты однажды пал за Русь
От стрел, от пуль
И вот опять поднялся вдруг
К труду, к добру…

Ведь вот какая сила, друг,
В его «кру-кру».

2

А я ударил по нему.
Ведь надо ж так, —
Себе ж, выходит, самому
Первейший враг.
Навскид ударил, не с плеча,
А так — с руки.
Не понарошке, сгоряча —
И всё ж таки…

И всё ж таки вот где-то тут
Болит с тех пор,
Как будто сам себя на суд,
Под приговор
Веду по совести своей
Один, молчком.
Веду… А он, зелёный змей,
Бочком-бочком
Ко мне и так вот на ушко:
«Мужчиной будь.
Нашёл по ком жалеть, Сашко.
Заспи. Забудь.
А коль заклинило — расклинь
Тут, у стола, —
Налей давай и опрокинь.
И все дела!
А гроши есть — по новой вжарь:
Дымись, косей!..
Ты царь, скажи, или не царь
Природы всей?
А раз уж царь, тогда являй
Себя всего.
Ну, снял, ну, срезал журавля.
И что с того?
Так есть, так было испокон:
Я в корень зрю.
Закон? А что тебе закон?
Тебе? Царю?
Счихнуть — и боле ничего.
Всем задом сесть…
Была б жратва и ряшка — во!
А совесть, честь
Тебе, царю, зачем скажи?
На кой? На что?
Ты лучше встань и закажи
Ещё по сто…»

И так — ты веришь — день за днём
В нутро мне лез,
Гноил меня гнилым огнём,
Как хворью лес.
Чуть оклемаешься:
«Пошли. —
Опять он тут. —
Жена? Да ты её пошли
Туда, в закут,
Как подобает мужику,
Тебе, главе.
Пошли, а сам кути, шикуй,
Ночуй в траве.
А с ночи встал — опять налей
Не всклень, так взресь…»

И вот уж чую, на нуле
И сам я весь.
Шагнул в болото — и не всплыл,
Завяз на дне.

3

А знал бы ты, каким я был
Там, на войне.
Из «дегтяря», из пушки мог,
Из ПТР.
Жёг «фердинандов», «тигров» жёг,
Жёг и «пантер».
Мог по долинам, по горам
Ползком-броском…

А так за что бы нам сто грамм
Давал нарком?
Давал — солдат ли, офицер,
С наградой — без.
С одним условьем: был бы цел
И чтоб в обрез,
Ни грамма лишку — всем по сто,
На фронт, на цепь.
Приказ — гроза!

Ну, разве что
Какой рецепт
По слову доктора… Но чтоб
Как дурь велит?
Тут старшина осадит: стоп!
И замполит
Заглянет в душу, как отец
Родной тебе:
«Ты ж Красной Армии боец…»

И — нет ЧП,
Нет образины — образ есть
Твой и страны,
Есть гнев святой — не злая месть…

А с тем с войны
Мы и пришли в простом хебе,
В рябой кирзе,
Пришли не сами по себе,
С победой все.
Пришли от всех военных вех,
Столиц и сёл.
С великой памятью о тех,
Кто не пришёл.
И не затем, чтоб на миру
Похвастать, нет.
Пришли с добром служить добру.
Вот наш завет:
Мир — всем. Не только нам и — вам
На жизнь, на труд…

И кто постарше — по домам,
В Союз. А тут…

4

А тут, с какой ты стороны
Ни глянь с колёс,
Сплошной ожог на полстраны
Дотла, до слёз.
Бетон — в разлом, в размол — стекло,
Пустырь нагой…
Куда-то золото текло,
А к нам — огонь.

Огонь с ноги, с колёс, с крыла —
Из-за креста,
Чтоб ни двора и ни кола,
Чтоб ни куста…

Огонь с ремня, с пупка, с плеча,
Сквозь грохот-свист…

Его со всей Европы, чай,
Сгорнул фашист,
Сгорнул и клиньями — марш, марш! —
За танком танк —
На нас! А тут уж встал и наш
Огонь.
И так
Из боя в бой, день изо дня,
Из года в год —
Сходились, бились два огня:
Чья чью возьмёт!
Огонь в огонь, пролом в пролом,
Зола к золе…
И всё на нашей в основном
Живой земле.

Сплошной ожог на полстраны!
Эх, кабы знать,
Кого позвать со стороны
Помочь поднять,
Отстроить, сладить эту жизнь?..
Где взять взаймы?
У них? Да мы за их ленд-лиз —
Опять же мы! —
Платили кровью фронтовой
В жару, в пургу.
А им — ничто, им сверх того
Гони деньгу,
Гони в стальную их мошну,
Из трюма — в сейф…

Вот так и кончили войну:
С победой — все.

5

— Да-а… — он помедлил чуть, вздохнул
И снова: — Да-а…
Ты, я слыхал, в Москву махнул,
А я сюда.
Сюда — на дедовский порог,
К местам родным.
Один пришёл из четырёх
Жив, невредим.
Один, за вычетом калек
И кто в земле.

Так что пришлось тянуть за всех,
И в том числе…
И в том числе — ты уж прости
За прямоту —
И за тебя пластал пласты,
Вёл борозду,
Пахал и сеял, хлеб возил
От всей души.
А на какие сам я жил
Шиши-гроши? —
Молчу.
А тут ещё — налог:
Терпи, село.

Теперь-то что! А было ох
Как тяжело.
А было — ты уж извини,
Скажу как есть, —
Был голый хворост — трудодни,
Корзинки плесть.
А что в корзинки класть? К тому ж —
Соображай —
Два года кряду опаль, сушь,
Неурожай…

А в пятьдесят уже седьмом
Качнулась весть:
Мы там, на самом на самом
Коньке небес.
Мы там, мы там — вокруг Земли
Наш спутник пел.
Один в неезженой дали
И — не робел.
Ходил-звенел по небесам,
Высокий наш.

А вслед за ним Гагарин сам
На тот этаж
Взошёл — весь радостный такой,
Весь мировой —
От нашей силы заводской,
От полевой.
Взошёл, как всходит стебель ржи
Сквозь тлен и прах…

6

Где сердце дерева, скажи?
В его корнях.
И это нет, не ах-стихи,
Не гром-оркестр.
Мотор, он тоже от сохи,
От сельских мест,
От этих вот борозд в поту,
От скотных баз…

Ведь кто, скажи, Караганду,
Второй Донбасс,
Поднял? А кто Кузнецк возвёл?
Магнитогорск?
Конечно — город, комсомол…

Но вот вопрос:
Откуда ж он такой большой,
Рабочий класс?
А всё от нас, где суп с лапшой,
Где щи да квас.
От нас — от этих вот полей
На тот большак, —
Кто по душе-мечте своей,
А кто и так
По спискам тем — в Караганду,
На «Уралмаш»…
Так что металл в своём роду
Он тоже — наш
В длину — цветной ли он, стальной —
И в ширину,
А в общем-целом — земляной.

А взять войну…

7

Кто всем числом ушёл на фронт,
Как тот райком?
А наш мужской, колхозный род —
Весь целиком.
В семнадцать лет и в пятьдесят,
Минуя бронь,
Мужик-солдат, мужик-сержант —
Туда, в огонь.
Туда. И там — в огне с огнём —
Скажи, не так? —
Он — и пехота в основном,
И он же — танк.
Везде по всей передовой,
За рядом — ряд.
Чья пуля первая? Его.
А чей снаряд?
Его. У Волги ль, под Москвой,
Везде, где фронт, —
Он вполовину лёг, мужской
Колхозный род.
Лёг — и уже не отпросить
В обратный ход.

А тут нам атомом грозить
Стал берег тот.
И базы, базы — по кольцу,
Чтоб нас достать…

8

И снова городу-отцу
Деревня-мать
Свой уступила интерес —
В который раз! —
Подрост, какой он ни на есть, —
В рабочий класс,
В науку, в спорт… Нельзя поврозь
Среди людей.

Колхоз без города — что воз
Без лошадей.
Плуги, цемент, машины там,
Товары все —
Как ток живой по проводам,
К нам — по шоссе,
По большаку — на общий круг.
И — наконец! —
Пришёл и к нам он, ситный друг,
Рубль-молодец.
Пришёл и сразу же сместил,
Снял трудодень.
«Ещё, — как лектор известил, —
Одна ступень
Вперёд…»
Ну, то есть на подъём.
И нет, не врал.

Ты погляди, какой я дом
Срубил-сыграл,
Поднял! И чуть ли не с нуля.
Ступень? Ступень.
Рубль, он — силач! Но у рубля
Есть тоже тень.
А в той тени, хоть путь и прям, —
Остерегись! —
Там их, родимых, дыр и ям —
Что нор от крыс
В подспуд, где с той ещё поры
Дух тех времён…

Вот из одной такой дыры
И выполз он,
Тот самый змей, ему бы в пасть
Хо-ороший кляп.
А он — зигзагом — в барду шасть
И — как да кап!
И — бульк да бульк! — как из онуч,
В змеевики.
Ну а потом — ох и вонюч! —
За кадыки
Из стаканов, а иногда
Так — из горла…

Когда б не он, я б никогда
Не снял с крыла
Такую птицу. Что я — зверь
Иль злобный враг?
Вот и казню себя теперь.
А было как?

9

Всё расскажу про ту беду,
Лексаныч-друг,
Да только дай переведу
Немного дух.
Дай, как малому, по складам
Собраться мне.

Уж год, а я всё в мыслях там,
В том самом дне,
Стою на вырубке — продрог —
И впрямь как пень.
Добыча — тьфу! — один чирок
За целый день.
Один чирок на целый лес
Ещё с утра.
А день уже считай что весь.
Домой пора.
Закат в дожде всё гас и гас —
Светил едва…

Я флягу с пояса — и раз
Глотнул и два…
И телом слышу: потеплел.
Ожил казак.
И только это я успел,
Гляжу: косяк
Углом и прямо на меня:
Куда?! Назад!
Но где там. Лес тому судья:
Хмельной азарт
Опередил рассудок мой
Путём ствола
И кучной дробью по прямой
В излом угла,
В грудь головного журавля
Ударил — ах! —
И словно с мачты корабля
Высокий флаг
Сорвал…

И стал я самому
Себе — не свой.
Двустволку бросил — и к нему.
Гляжу: живой.
Живой! Поднял его к плечу
И так вот с рук
Туда, назад отдать хочу:
Лети, мол, друг.
Такое, нет, не позабыть,
Дышу пока.
Хочу, как на печь, подсадить
На облака.
«Ну, милый, ну… — Я так, я сяк. —
Ну, серый, ну…»

И вот уж, вижу, сам косяк
Скрал вышину
И каруселью по кольцу
То вверх, то вниз, —
И ветром крыльев по лицу
Хлобысть, хлобысть.
За кругом круг всё «кру» да «кру»,
Труба к трубе…

И стало мне уж вот как, друг,
Не по себе.
Все трубы в крик один слились,
В крик всей родни, —
Так жалковать умеют лишь
Одни они.
«Кру-кру!.. Кру-кру!..» — над головой,
Мороз в душе.

И я застыл, как сам не свой.
А ночь уже.
Уже не видно птиц самих
Сквозь морок-мрак…

А тут — представь! — он с рук моих,
Он — их вожак —
Раз протрубил, два протрубил
И в третий раз.
И до меня дошло: то был
Сигнал, приказ
Лететь — держать всё тот же курс
По той звезде
И землю нашу, нашу Русь,
Всегда, везде
Любить — в гостях ли, не в гостях —
И век, и миг…

И не ослушался косяк —
Ушёл, затих,
Истаял ветром вдалеке,
В дожде, в ночи…

И вдруг я слышу: на руке
Оно стучит,
Сердечко пленное его,
Туда-сюда,
Как у внучонка моего,
Когда беда,
Когда ударит над избой
Нежданный гром…

И я где чащей, где тропой
Бегом, бегом,
Как из огня, с передовой,
Быстрей, быстрей,
И Нюрке — на руки его,
Как медсестре.
А сам — была, мол, не была —
Ни врач, ни бог,
Обломок правого крыла
В обжим, в лубок,
И на денник — подранка. Там
Хоть — небосвод.
Насыпал проса к воротам,
Вдруг поклюёт.
И лишь потом уткнулся в сон,
Как в синь-туман…

10

А из тумана, вижу, он,
Мой брат Иван,
Идёт.
В петлицах — кубари
На голубом,
Идёт, касается зари
Высоким лбом,
Как будто с неба, где был сбит,
Из-за Днепра,
И прямо в сердце мне глядит:
«Ты что же, брат,
В своих-то бьёшь. Нехорошо.
Ты что, фашист?..»
И отодвинулся, ушёл, —
Высок, плечист.
Ушёл посмертно молодой,
Во цвете лет…
А я — за ним. Кричу: постой!
Во двор, в рассвет.
Он — на денник, и я за ним.
Рад и не рад.
Гляжу, а он уж недвижим,
Мой журка-брат,
Лежит — крылами на восток —
Как в пепле весь…

Вот с той поры я не ходок
В тот самый лес.
Там суд идёт. — Он глянул вверх,
В пустую синь.

— Не царь природы человек,
Не царь, а сын.