Это правда 0 (0)

Трудно, ах, как это трудно —
любить тебя и не плакать!

Мне боль причиняет воздух,
сердце
и даже шляпа.

Кому бы продать на базаре
ленточку, и гребешок,
и белую нить печали,
чтобы соткать платок?

Трудно, ах, как это трудно —
любить тебя и не плакать!

Три города 0 (0)

Малагенья

Смерть вошла
и ушла
из таверны.

Черные кони
и темные души
в ущельях гитары
бродят.

Запахли солью
и женской кровью
соцветия зыби
нервной.

А смерть
все выходит и входит,
выходит и входит…

А смерть
все уходит —
и все не уйдет из таверны.

Квартал Кордовы

Ночь как вода в запруде.
За четырьмя стенами
от звезд схоронились люди.
У девушки мертвой,
девушки в белом платье,
алая роза зарылась
в темные пряди.
Плачут за окнами
три соловьиных пары.

И вторит мужскому вздоху
открытая грудь гитары.

Танец

Танцует в Севилье Кармен
у стен, голубых от мела,
и жарки зрачки у Кармен,
а волосы снежно-белы.

Невесты,
закройте ставни!

Змея в волосах желтеет,
и словно из дали дальней,
танцуя, встает былое
и бредит любовью давней.

Невесты,
закройте ставни!

Пустынны дворы Севильи,
и в их глубине вечерней
сердцам андалузским снятся
следы позабытых терний.

Невесты,
закройте ставни!

Турийский голубь 0 (0)

Турийский голубь с нежными зрачками
к тебе летит посланицем белоперым,
как дым костра, сгорая на котором
я заклинаю медленное пламя.

Пуховый снег над жаркими крылами,
вскипая, словно пена по озерам,
жемчужно стынет инистым узором
в саду, где наши губы отпылали.

Погладь рукою перышко любое —
и снежная мелодия крылато
весь мир запорошит перед тобою.

Так сердце от заката до заката
боится, окольцовано любовью,
не вымолить тебя, моя утрата.

Поэма о Солеа 0 (0)

* * *

Суха земля,
тиха земля
ночей
безмерных.

(Ветер в оливах,
ветер в долинах.)

Стара земля
дрожащих
свечек.
Земля
озер подземных.
Земля
летящих стрел,
безглазой смерти.

(Вихрь в полях,
ветерок в тополях.)

Селенье

На темени горном,
на темени голом —
часовня.
В жемчужные воды
столетние никнут
маслины.
Расходятся люди в плащах,
а на башне
вращается флюгер.
Вращается денно,
вращается нощно,
вращается вечно.

О, где-то затерянное селенье
в моей Андалузии
слезной…

Перекресток

Восточный ветер.
Фонарь и дождь.
И прямо в сердце
нож.
Улица —
дрожь
натянутого
провода,
дрожь
огромного овода.
Со всех сторон,
куда ни пойдешь,
прямо в сердце —
нож.

Ай!

Крик оставляет в ветре
тень кипариса.

(Оставьте в поле меня, среди мрака —
плакать.)

Все погибло,
одно молчанье со мною.

(Оставьте в поле меня, среди мрака —
плакать.)

Тьму горизонта
обгладывают костры.

(Ведь сказал вам: оставьте,
оставьте в поле меня, среди мрака —
плакать.)

Неожиданное

Он лег бездыханным на мостовой
с кинжалом в сердце.
Его здесь не знает никто живой.
Как мечется тусклый фонарь,
мама!

Как мечется тусклый фонарик
над мостовой.
Уже рассветало. Никто живой
не вздумал прикрыть ему веки,
и ветер в глаза ему бил штормовой.
Да, бездыханным на мостовой.
Да, с кинжалом в сердце.
Да, не знает никто живой.

Пещера

Протяжны рыдания
в гулкой пещере.

(Свинцовое
тонет в багряном.)

Цыган вспоминает
дороги кочевий.

(Зубцы крепостей
за туманом.)

А звуки и веки —
что вскрытые вены.

(Черное
тонет в багряном.)

И в золоте слез
расплываются стены.

(И золото
тонет в багряном.)

Заря

Колоколам Кордовы
зорька рада.
В колокола звонкие
бей, Гранада.

Колокола слушают из тумана
андалузские девушки
утром рано
и встречают рассветные перезвоны,
запевая заветные
песни-стоны.

Все девчонки Испании
с тонкой ножкой,
что на звездочки ранние
глядят в окошко
и под шалями зыбкими в час прогулки
освещают улыбками
переулки.
Ах, колоколам Кордовы
зорька рада,
ах, в колокола звонкие
бей, Гранада!

Палимпсесты 0 (0)

I. Город

Сомкнулся лес столетний
над городком,
но сам тот лес столетний
растет на дне морском.

Посвистывают стрелы
и там и тут.
И в зарослях кораллов
охотники бредут.

Над новыми домами
гул сосен вековой
с небесной синевою,
стеклянной и кривой.

II. Коридор

Поутру из коридора
выходили два сеньора.

(Небо
молодое.
Светло-золотое.)

…Два сеньора ходят мимо.
Были оба пилигримы.

(Небо
как горнило.
Синие
чернила.)

…Ходят, ходят — и ни слова.
Были оба птицеловы.

(Небо
стало старым.
Сделалось
янтарным.)

…Два сеньора ходят мерно.
Были оба…

Все померкло.

III. Первая страница

Светись, вода!
Синее, синь!

Как ярок
апельсин!

Синее, синь!
Вода, светись!

Как много в небе
птиц!

Вода.
Синева.

Как зелена трава!

Небо.
Вода.

Как еще рожь
молода!

Осенная песня 0 (0)

Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
но глохнут в душе тумана
моя тропинка и песня.
Свет мои крылья ломает,
и боль печали и знанья
в чистом источнике мысли
полощет воспоминанья.

Все розы сегодня белы,
как горе мое, как возмездье,
а если они не белы,
то снег их выбелил вместе.
Прежде как радуга были.
А снег идет над душою.
Снежинки души — поцелуи
и целые сцены порою;
они во тьме, но сияют
для того, кто несет их с собою.

На розах снежинки растают,
но снег души остается,
и в лапах бегущих лет
он саваном обернется.

Тает ли этот снег,
когда смерть нас с тобой уносит?
Или будет и снег другой
и другие — лучшие — розы?
Узнаем ли мир и покой
согласно ученью Христову?
Или навек невозможно
решенье вопроса такого?

А если любовь — лишь обман?
Кто влагает в нас жизни дыханье,
если только сумерек тень
нам дает настоящее знанье.
Добра — его, может быть, нет, —
и Зла — оно рядом и ранит.

Если надежда погаснет
и начнется непониманье,
то какой же факел на свете
осветит земные блужданья?

Если вымысел — синева,
что станет с невинностью, с чудом?
Что с сердцем, что с сердцем станет,
если стрел у любви не будет?

Если смерть — это только смерть,
что станет с поэтом бездомным
и с вещами, которые спят
оттого, что никто их не вспомнит?
О солнце, солнце надежд!
Воды прозрачность и ясность!
Сердца детей! Новолунье!
Души камней безгласных!
Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
сегодня все розы белы,
как горе мое, как возмездье.

Песня любви 0 (0)

Песня любая —
заводь
любви.

Звезда голубая —
заводь
времен,
завязь
эпох.

А заводь
крика —
чуть слышный вздох.

Прощанье 0 (0)

Прощаюсь
у края дороги.

Угадывая родное,
спешил я на плач далекий —
а плакали надо мною.

Прощаюсь
у края дороги.

Иною, нездешней дорогой
уйду с перепутья
будить невеселую память
о черной минуте.
Не стану я влажною дрожью
звезды на восходе.

Вернулся я в белую рощу
беззвучных мелодий.

Поэт просит свою любовь 0 (0)

Поэт просит свою любовь, чтобы она ему написала

Любовь глубинная, как смерть, как весны,
напрасно жду я писем и решений;
цветок увял, и больше нет сомнений:
жить, потеряв себя в тебе, несносно.

Бессмертен воздух. Камень жесткий, косный
не знает и не избегает тени.
Не нужен сердцу для его борений
мед ледяной, — луна им поит сосны.

Я выстрадал тебя. Вскрывая вены
в бою голубки с тигром, змей с цветами,
я кровью обдавал твой стан мгновенно.

Наполни же мой дикий бред словами
иль дай мне жить в ночи самозабвенной,
в ночи души с неведомыми снами.

Сант-Яго 0 (0)

Наивная баллада

I

Нынче ночью прошел Сант-Яго
по светлым дорожкам неба.
Это дети, смеясь, рассказали
тоненьким струйкам речки.

Далеко ли небесный странник
держит путь по бескрайним тропинкам?
Он едет заре навстречу
на коне, что белее снега.

Дети-крошки, резвитесь на воле,
раскидайте свой смех по ветру!

Мой сосед рассказал про Сант-Яго
и про двести рыцарей храбрых
в одежде из яркого света
с гирляндами звезд зеленых;
а конь-то хорош у Сант-Яго,
это же месяц двурогий!

Мой сосед рассказал мне также,
что слышал он сонной ночью
серебряный шелест крыльев,
в волнах тишины потонувший.
Почему же река замолкла?
Это ангелы-рыцари скачут.

Дети-крошки, резвитесь на воле,
раскидайте свой смех по ветру!

В эту ночь луна убывает.
Слушайте! Что там, в небе?
Почему так сверчки распелись
и залаяли вдруг собаки?

— Слушай, бабушка, где ж дорожка?
Слушай, бабушка, я не вижу!

— Посмотри, ты увидишь: лентой
вьется струйка блестящей пыли,
серебристое пятнышко в небе
покатилось. Ты видишь?
— Вижу.

— Слушай, бабушка, где ж Сант-Яго?
— Вон он скачет со свитой своею,
вон плюмаж на высоком шлеме,
жемчуга на кольчуге тонкой,
а солнце на грудь его село,
а луна поклонилась в ноги.

Всю-то ночь над долиной веют
из тумана сплетенные сказки.

Дети-крошки, резвитесь на воле,
раскидайте свой смех по ветру!

II

Та старушка, что в хижине бедной
живет на краю деревни,
со своим кривым веретенцем,
с парочкой черных кошек,
в сумерках теплых, сидя
со своим чулком у порога,
дрожащим голосом, тихо,
под шелест листвы потемневшей,
рассказывает соседкам
и ребятишкам сопливым
о том, что в давние годы
как-то случилось с нею.

Однажды, такой же ночью,
как эта, безветренной, тихой,
она увидала Сант-Яго —
шел он по землям неба.

— Как, бабушка, был одет он? —
спросили два голоса разом.

— Он в бархатной был тунике
и с посохом изумрудным.

И лишь на порог вступил он,
проснулись мои голубки
и крылья свои развернули,
а пес мой лизал ему ноги.
Был так ласков небесный странник,
словно луна зимою,
и наполнился дом и сад мой
запахом трав душистых.

— Что ж, бабушка, он сказал вам? —
спросили два голоса разом.

— Проходя, он мне улыбнулся
и звезду в моем сердце оставил.

— А куда ты ее положила? —
спросил проказник-мальчишка.

— Да, наверно, она потухла,
это ж сказка! — сказали другие.

— Дети, дети, она не погасла,
я в душе ту звезду сохранила.

— А в душе — это звезды какие?
— Да такие же, как на небе.

— Дальше, бабушка! Что же дальше?
Этот странник — куда ушел он?

— Он ушел далеко, за горы,
и голубок увел, и собаку.
Но мой сад он наполнил жасмином
и цветущими розами, дети.
И созрел на зеленых ветках
виноград, а наутро в амбаре
я нашла зерно золотое.
Очень добрый был этот странник!

— Повезло тебе, бабушка, в жизни! —
заключили два голоса разом.

Задремали усталые дети,
на поля тишина опустилась.

Дети-крошки, пройдет ли Сант-Яго
в ваших снах по туманным тропинкам?

Ночь июльская, ясная ночка!
Скачет, скачет Сант-Яго по небу!

А тоску, что я в сердце прятал,
я развею по белой дорожке,
чтобы дети ее потопили
в светлых водах реки прозрачной,
чтоб сквозь звездную ночь далеко
чистый ветер ее развеял.

Четыре желтые баллады 0 (0)

I

Дерево на пригорке
зеленым пятном застыло.

Пастух идет,
пастух проходит.

Ветви склонив, оливы
дремлют, и зной им снится.

Пастух идет,
пастух проходит.

Ни овец у него, ни собаки,
ни посошка, ни милой.

Пастух идет.

Он золотистой тенью
тает среди пшеницы.

Пастух проходит.

II

От желтизны
земля опьянела.

Пастух, отдохни
в тени.

Ни облачка в сини небес, ни луны
белой.

Пастух, отдохни
в тени.

Лозы…
Смуглянка срезает их сладкие слезы.

Пастух, отдохни
в тени.

III

Среди желтых хлебов
пара красных волов.

В их движениях
ритмы старинных
колоколов.
Их глаза — как у птиц.

Для туманов рассвета
они родились.
Между тем
брызжет соком ими продетый
голубой апельсин
раскаленного лета.
Оба древни с рожденья,
и хозяина оба не знают.
Тяжесть крыльев могучих
их бока вспоминают.
Всегда им, волам,
вздыхать по полям
Руфи
и выискивать брод,
вечный брод
в те края,
хмелея от звезд
и рыданья жуя.

Среди желтых хлебов
пара красных волов.

IV

Среди маргариток неба
гуляю.

Почему-то святым в этот вечер
я себя представляю.

Когда молодую луну
мне дали,
я опять ее отпустил
в лиловые дали.
И господь наградил меня нимбом
и розой
из розариев рая.

Среди маргариток неба
гуляю.

Вот и сейчас
иду по небесному полю.
Сердца из лукавых сетей
выпускаю на волю,
мальчишкам дарю золотые монетки,
больных исцеляю.

Среди маргариток неба
гуляю.

Романс о черной тоске 0 (0)

Петух зарю высекает,
звеня кресалом каленым,
когда Соледад Монтойя
спускается вниз по склонам.
Желтая медь ее тела
пахнет конем и туманом.
Груди, черней наковален,
стонут напевом чеканным.
— Кого, Соледад, зовешь ты
и что тебе ночью надо?
— Зову я кого зовется, —
не ты мне вернешь утрату.
Искала я то, что ищут, —
себя и свою отраду.
— О Соледад, моя мука!
Ждет море коней строптивых,
и кто удила закусит —
погибнет в его обрывах.
— Не вспоминай о море!
Словно могила пустая,
стынут масличные земли,
черной тоской порастая.
— О Соледад, моя мука!
Что за тоска в этом пенье!
Плачешь ты соком лимона,
терпким от губ и терпенья.
— Что за тоска!.. Как шальная
бегу и бьюсь я о стены,
и плещут по полу косы,
змеясь от кухни к постели.
Тоска!.. Смолы я чернее
ц черной тьмою одета.
О юбки мои кружевные!
О бедра мои — страстоцветы!
— Омойся росой зарянок,
малиновою водою,
и бедное свое сердце
смири, Соледад Монтойя…-

Взлетают певчие реки
на крыльях неба и веток.
Рожденный день коронован
медовым тыквенным цветом.
Тоска цыганского сердца,
усни, сиротство изведав.
Тоска заглохших истоков
и позабытых рассветов…

К лавру 0 (0)

На край небосклона, туманный и скорбный,
шла ночь, набухая звездами и тенью.
А я, бородатый волшебник преданий,
я слушал наречья камней и растений.

Я понял признания — тайну печали
плющей, кипарисов и жгучей крапивы,
узнал сновиденья из повести нарда,
пел светлые гимны средь лилий счастливых.

И в древнем лесу, исходя чернотою,
открыли мне душу глухие глубины:
сосняк, от звучаний и запахов пьяный,
согбенные знаньем седые маслины,
и мох, оснеженный ночною фиалкой,
и высохший тополь — приют муравьиный.

И все говорило так сладостно сердцу,
дрожа в паутине, звенящей блаженно,
ведь ею вода облекает дремоту,
как некоей тканью гармоний вселенной.

И бредили пеньем тяжелые розы,
и ткали дубы мне сказания древних,
и сдержанной скорби высоких платанов
шептал можжевельник о страхах деревни.

Так я постигаю волнение леса:
поэму листвы и поэму планеты.
Но, кедры, скажите: когда ж мое сердце
утихнет в объятьях бессмертного света?!

Я знаю любовь твою — лиру, о роза:
ведь струны я создал былым своим счастьем.
Скажи мне, в какой же затон его кинуть,
как люди бросают постылые страсти?!

Я знаю напевы твои, кипарис:
я брат твой по мраку, твой брат по мученьям.
Ведь в недрах у нас так глубоко гнездятся —
в тебе — соловьи, а во мне — сожаленья!

Я знаю твое чародейство, маслина:
ты кровь из земли добываешь для мира.
А я добываю биением сердца
из мыслей и снов
благодатное миро!

Вы все превзошли меня вашею песней,
лишь я неуверенно пел перед вами.
О, если бы вы наконец погасили
палящий мне грудь
целомудренный пламень!

Божественный лавр с недоступной душою,
немое навек,
благородное диво!
Пролей же в мой слух неземное сказанье,
глубокую мудрость, свой разум правдивый!

Волшебник оркестров и мастер лобзаний,
в расцвете молчанья, в обличий строгом
возникший из розовой прелести Дафны
и мощного сока влюбленного бога!

Верховный служитель старинного знанья!
Не внемлющий жалобам, важный молчальник!
Со мной говорят все лесные собратья,
лишь ты не хотел моих песен печальных!

Быть может, о мастер гармоний, ты знаешь
бесплодную участь — стенанье поэта?
И листья твои под влиянием лунным
не верят обманам весеннего света?..

Но вкрадчивой нежностью мрака оделась,
как черной росою, дорога страданий
с высот балдахина к подножию ночи,
а ночь тяжело набухала звездами.

Федерико Гарсиа Лорка — Сонет (На стылых мхах) 0 (0)

На стылых мхах, мерцающих уныло,
мой профиль не изменит очертаний;
в нем, зеркале безгрешном, пульс чеканный
недремлющее слово преломило.

И если струны струй и плющ бескрылый —
лишь бренной плоти символ первозданный,
мой профиль станет на гряде песчаной
причудливым безмолвьем крокодила.

И пусть язык агоний голубиных
познает вкус не пламени, а дрока,
растущего в урочищах пустынных, —

как символ силы, сломленной до срока,
останусь я в измятых георгинах
и в стеблях трав, растоптанных жестоко.