Стихи Григория Корина

Какой-то должен разговор
Случиться. И в казенном доме
Сам нарываюсь, лезу в спор,
И спорю все неугомонней.
Не выносимо понимать,
Куда уходят наши силы, —
И не взорваться, не вскричать,
Доколе же молчать России?
О, гаревые колоски,
О, пережженная полова,
Дожить до гробовой доски
И не сказать за жизнь ни слова?

Проходит время, видит Бог,
Я одинок и наг.
А время — подводить итог,
Пока я на ногах.
Лежат две книги на столе,
Всей жизни скрытый страх.
И понимаю – я в золе,
А книги мои — прах.
Случилось так, и видит Бог,
И вижу это сам –
Я зря переступил порог,
Ведущий к небесам.
А вырваться я не могу,
Я одинок и стар,
И грею в слове немоту –
Безумья страшный дар.

Убить букашку? Не убью!
И муху не убью!
А то потянутся за мной
Туда, где жизни нет земной,
Смерть предъявлять свою.
И без меня их жалит внук,
Не выпустит из цепких рук,
Пока из малой пятерни
Не канут мертвыми они.

С ничего я начал
И ни с чем уйду,
Потрудился, кляча,
Дали по труду.
Начал с нищей доли
И конца нет ей –
Дом как чисто поле,
Гнездышка бедней.
Все мои страницы
Выцветут, как прах,
Как людские лица
В четырех стенах.
Серый свет булыжный,
Над Кремлем заря.
На разгадку жизни
Зарился я зря.

Нехристи России
Любят заседать.
Списки боевые
Дружно сочинять.
Им давно знакома
Эта карусель.
Люди из обкомов
Обл., гор., сель.

Отцовская Библия
всегда передо мной,
может, не всю прочитал досконально.
Открывал отец её
перед ночной темнотой,
и лицо старика было печально.
Никогда не читал про себя ни строки,
только вслух, распевая слоги,
и коротким движеньем плотной руки
сопровождал божественные монологи.
Многое помнил отец наизусть
н взглядом едва касался страницы;
и с лица исчезала грусть,
и радость начинала
и уголках губ шевелиться.
Растягивались брови его широко,
светлели глаза,
розовело лицо,
проникнутое озареньем.
И ночь и человеческая стезя
расступались перед его чтеньем.
Из комнаты запертой
выходил Пророк
и человек, добрейший на свете.
И приспущенный на животе поясок
был черным, как обложка на Ветхом Завете.

Ты задумался… Время не светит,
И стихи не кормильцы, а блажь,
Вспомнишь лагерь, свое лихолетье,
И подальше от глаз карандаш.
Каждый день, как по жизни поминки,
Дома в кране замерзла вода.
Лунный свет на припрятанной финке
В ржавый войлок одели года.
Ты-то чуешь, сидящие рядом —
фраера — и тебя подведут,
Понимаешь по жадным их взглядам
Как развалятся и заорут.
Пьянь безмозглая невыносима,
Остается одно — когти рвать,
Но куда? Всюду та же Россия,
Безотцовщины Родина-Мать.
Сын погибшего зека, ты помнишь,
Зек недавний, но выживший зек,
Как настойчиво в зимнюю полночь
В дверь стучал твою лагерный век.

Вот они, портреты долгожителей,
На высоких стенах городских,
Пастырей партийных, просветителей,
Слуг народа и вождей людских.
Алой краской скромно припомажены,
Рдеют щеки, никаких седин,
По ранжиру собраны, приглажены,
И прицельный взгляд у всех один.
Все в сорочках белых и при галстуках,
Выставлены напоказ по грудь,
Словно долгожителей гимнастика
Вывела в бессмертный этот путь.
Все они цивильные, гражданские,
Лишь один в мундире среди всех
Щурит венки тихие рязанские
С головой, похожей на орех.
Рамками украшены простейшими
Не шагнут за рамки никуда,
И пудами орденов увешаны,
Не боятся Страшного суда.

Гудят, шумят окрест
Разнузданные орды, —
То надеваю крест,
То нацепляю орден.
Вояку пощадят,
Крещеного пропустят
И сэкономят яд,
Иглу для кровопуска.
Иначе — никуда,
Не спрятаться, не выйти,
Везде найдет беда,
Собачье в ней наитье.
Надолго ли жиду
Спасенье крест ли, орден,
Но вот живым иду,
Старик с клеймом на морде.
Пройдут, махнут рукой,
Кто плюнет, кто смирится.
Отравленный ордой,
Ищу, куда бы скрыться,
И плачу над водой,
И сплю в листке, как птица.

Всё стало тебе поперёк,
Тебе — излучавшему благо…
А каждый плевок и попрек
Сглотни, как глотает бумага.
Heт сил у тебя никаких,
Не дай Бог кому-то ответить.
Стоишь на путях роковых.
Ни внуки не видят, ни дети.
Беспамятен и колченог,
Похожий на пыльный булыжник,
Ты, втоптан, стоишь, одинок,
Пришиблен стараньями ближних.
Неприбранный жалкий старик,
Прости им постыдные действа.
Булыжный, молчи, коренник,
Молчи, на молчанье надейся!
Быть может, проснутся они,
Кому ты служил безвозмездно,
И скрасят последние дни
В стенах, растворенных над бездной.

Весна безумна, если молод,
И беспощадна, если стар, —
Вней ересь жизни, вся крамола,
За ней всегда стоит пожар.
Она во сне змеей гремучей
Свернется рядом — твой палач.
А по утру взорвется тучей —
Грачиный разлетится плач.
Старик проснетсяраньше плача.
Подросток приютит змею,
Своей судьбы ночной не пряча,
С презреньем глядя на семью.
А малышня проснется с шумом,
Заполнит комнату твою
И не позволит жалким думам
Твоим дать место в их раю.
Еще их мартовская школа
Кочует где-то в небесах,
И на губах легка крамола,
И ересь снов светла в глазах.

Уже проник печальный гений
В мое тревожное нутро, —
Не даты смерти, а рождений
Перебираю я в метро, —
Все ближе сходятся с моею
Иль повторяют вновь мою
На плитах, через всю аллею
И где б ни сел я на скамью.
О, сколько мрамора, гранита,
И сколько камня, изразца,
На коих дата моя вбита
Бессмертной силою резца.
Уйду от этого разгрома,
От этой гладенькой земли
Берез цветущих и черемух,
Где тянут золото шмели.

Кто отнимет крышу у Корнея,
Кто отнимет небо у Бориса,
Станет тот земли своей чернее
И подохнет, как в подполье крыса.
У детей того не будет детства,
Черный срам на внуков ополчится.
Двух сердец великое соседство –
Родины бессмертная частица.
Пусть никто не ждет себе удачи,
К двум домам заказана дорога,
Будет тот покаран, как захватчик,
Меч поднявший на владенья Бога.
Там, где небо в луковках церковных
Светит всей округе по утрам,
Не найдет пристанища полковник,
Даже со свечой вошедший в храм.

Бесы, бесы, из вселенской пьесы,
Сочиненной мафией земной,–
Таинства разорваны завесы,
Заповедей Божьих — ни одной.
Так переиначить все сумели
На свои орущие лады,
Что и воя не слыхать метели,
В летнем небе не видать звезды.
И хватай, лови скорей мгновенье,
Жизнь одна, и не бывать другой,
И не бойся — светопресталенье,
Это наш, воспрявший род людской.
Жизнь одна, не холодно над бездной.
Понажрался водки, бей ворон,
А устанешь, распрощайся с пьесой,
И гуляй под звуки похорон.
Все понахватались вольной воли,
Пьеса мафианская идет, —
Все равны, и каждый в своей роли
Все равно прибежище найдет, –
Диссидент — в психушке, вор — на даче,
Верующий — в лагерном краю.
Бедствующий – с верностью собачьей
Боль за радость выдавать свою.
Беззащитный – песни петь неволе,
Каждый умный — глупости своей.
Так погрязли — не уйти из роли,
И не отменить вовек ролей.
Лютый волк, матерая гиена
Не во сне прибились, взвыли въявь,
И растут стада их, взъелась сцена,
Все ряды безумием объяв.
Поедом уже едят друг друга
И на сцене, и внизу, в рядах,
И над всем вдруг воцарится скука,
Даже смерть косящая — не в страх.
Только и держись, чтобы не спятить,
Если между сценой и тобой,
Вырастает в пять концов распятье,
И оркестр играет духовой.