Стихи Григория Корина

Сны сыновей невиновных,
Жен неприкаянных сны
Там, среди башен верховных
В лагерном свете стены.
Сны дочерей невиновных
И невиновных отцов
Там, среди снов уголовных,
Воров, убийц и дельцов.
Сны поседевшей России,
Сны поредевшей страны,
Словно бы раны сквозные
В теле огромном видны.

Лист, прибитый к панели дождем,
Ты не в силах с асфальта подняться,
И блестишь под ночным фонарем,
И вода в твоих крохотных пальцах.
Древо то, что тебя родило
И не может поднять тебя с полу,
Сколько рук золотых размело
По Крещатику и Подолу.
Ты не бойся меня, мы — не врозь.
Не ступлю на тебя в подворотне,
Я на древе таком же возрос,
И нисколько тебя не свободней.

Молчит крематорская плаха,
Орган крематорский молчит,
И черная ласточка праха
По синему небу летит.

Он высмеял ниженегородца,
Еще не зная, как придется
Ему за это отвечать,
Когда российская печать
На Горьком — идоле сойдется
И станет нехристь величать.
Но выпустив нежданно джина,
Корней молчал, пока машина
Работала на идола, пока
Не вышла вся до строчки мешанина,
И гениальный облик гражданина
Не скрасила надгробная доска.
Корней был тоже в гуще похоронной,
И видел, как земное лоно
Над идолом сомкнулось навсегда.
Корней свою похоронил сатиру,
Покамест идол нес свой гений миру
И адские распахивал врата.
Потом он с юной страстью непреклонной,
С толпой расставшись похоронной,
Себя от скверны очищал.
Спасенный тем, не этим веком,
Он умер честным человеком,
Каким он путь свой начинал.

Взгляд Анастасии. Летней сини
Обволакивающий свет.
То глядят глаза самой России
Через девяносто восемь лет.
Так они прощаются. Не гаснут.
И не скрылись сами. Кожа, кости.
Остренькая, смотрит понапрасну
На бессмысленного гостя.
Дух Анастасии, из провидиц,
Из смиренных каторжанок.Только
Кто увидит. В штопках ситец,
И вся жизнь, затерянная в толпах.
И топчи тропу на пересылках,
И чини обувку, как сумеешь,
И стирай белье в чужих обмылках,
И молчи, пока не онемеешь.
И пиши по снегу, а растает,
Повторяй сто раз за словом слово,
А иначе кто когда узнает
Ты пришла из-под какого крова.
Год не дожила всего до века,
С Богом говорила, как с собою
Как трепешет голубое веко
Никогда не будет мне покоя.

Обещанного долго ждут,
Завещанного не узнают.
Благотворительный уют
Всегда приветит птичью стаю.
Копить обиды — сущий грех,
И слезы — слез тебе не хватит.
Грызи же, белочка, орех,
Храни то золотое платье.
Пушистый не задергай хвост.
Певуньи-птички ты не бойся!
Тебе не выстроен погост,
Он человеческого свойства.
Обещанное ты найдешь,
Завещанное ты узнаешь,
На каждом крестике взрастешь,
На каждом кустике оттаешь.
Высокие твои пути
Крылатого перемещенья,
И краткий звук в твоей груди
Переживет стихотворенье.

Туман стоит ли, моросит ли,
Летит опавшая листва,
Осенней собственной молитвы
Шепчу беззвучные слова —
Что сотворили, пусть пребудет,
Что натворили — пусть пройдет,
Но пусть леса — превыше судей,
Превыше судей — небосвод.
Шепчу земле, небесной тверди,
Всем голым веткам всей Руси —
От мании величья смертных
Нас упаси, нас упаси!

О, если внемлешь жизни бренной,
Бездетной старости двоих,
Зачем же не одновременно
Кладешь во гроб детей своих?
Зачем с тоскою безрассудной
Один из них оставлен жить,
Чтоб средь живых о доле чудной —
О смерти собственной молить?

Для поэта жизнь сама
Редко выбирает время.
И не требует ума
И не сводит всех со всеми.
От войны до мирных дней,
От волны до стен Гулага
Только боль одна ясней,
И обманчива бумага.
Докопаться до всего,
Ждать полвека перемены.
Хватит ли на одного
Чей-нибудь ответ бесценный.
Время не сольется вмиг
В море в океан и в реку,
У него свой черновик,
Беловик — не близок веку.
Как ни бьешься, не поспеть,
Авгиевы сплошь конюшни.
Ты кого хотел воспеть,
Вечный, рыщущий, воздушный.

Подумаю… Что ум? Одна досада.
Безумного безумная рассада.
Ты трезв, и сам ты видишь, мир каков.
Отрада, игрище для дураков.
Подумаю… Я думать не хочу,
Доверюсь пташке, первому лучу.
Подумать есть кому и за меня.
Дожить бы мне до завтрашнего дня.
Чтобы другой не выдумали луч,
С которым и ни птах тебе, ни туч.
Додумались… Хватило нам ума.
Уж лучше бы холера и чума.
Подумай сам, что лучше. Не могу –
Все пусто, как в мяче, а моем мозгу.

Феодальны все твои мосты.
Торги все твои сплошь феодальны.
Царствие отдельное Москвы,
Все границы — на путях вокзальных.
Валом валят нынче в твой удел,
Саранчой теснятся у прилавков,
Русский и казах и иудей
Снова верят в солнечное завтра.
Пролетают арки и мосты…
Колбаса и масло у счастливцев…
И бегут к составам из Москвы
Двести миллионов очевидцев.

Уничиженья
Серая ночь, серый век.
Чашу терпенья
Не расплесни, человек.
Скользкие тени
Слежек ползут из-под век.
Чашу терпенья
Не урони, человек.
Страх заточенья
Мрак навевает ночной.
Чашу терпенья
С чашей не спутай иной.
Бес без зазренья
Яду в нее подольет.
Чашу терпенья
Держит с тобой небосвод.
Сопротивленья
Не убавляйся звезда.
Чашу терпенья
Держит живая вода.
Воздух смиренья,
Ветра не стань тяжелей, —
Чашу терпенья
Не наклони, не пролей.
Свет от рожденья
Черным не стань, не сгори,
В чашу терпенья
Влейся от чаши зари.
Вздох облегченья —
Милости Божеской глас –,
Чашу терпенья
Не пронеси мимо нас.

Нам с тобою доживать
И тряпье донашивать,
Все, что в доме доедать,
Ничего не покупать,
Только перекрашивать.
И не спорить, ни о ком
Не мелить худого,
Может, так мы доживем,
Сможем дальше быть вдвоем,
Как велело Слово.
Мы нарушили Завет.
Нам осталось мало лет,
Выпросим у Бога,
Ничего другого нет,
Есть к нему дорога.
Ты открыл глаза. Проси!
Да и ты проси спросонья.
Коль живешь ты на Руси,
Знай одно, проси, проси!
Ты, душа воронья.

Я заложник неизданной книги –
Сотни-двух рукописных листов.
И они – моей жизни вериги,
И за них – я на плаху готов.
Но, дрожа, вижу я за плечами
Дочь, жену, малых внуков моих.
И мне долгими снится ночами,
Как за мною уводят и их.
Тут бы спичкой прикончить одною
Все, что лютый нашептывал страх, –
Но страницы пестрят предо мною,
И вся правда – на этих листах.
И тогда я встаю на колени
Перед скрытым моим палачом
И молю о последнем прощенье,
Обещаю писать ни о чем.
Меркнет свет. Я молчанием болен.
Черный ворон кружит надо мной.
Я живу не по собственной воле,
Я заложник не книги одной.

Неужто вот так
И меня понесут
В последних цветах
В мой последний маршрут.
И будет в тарелки
Бить музыкант,
Звучащей профессии
Добрый талант.
И я не услышу
Голос ничей,
Последнего слова
Последних людей.
И я никого
Не окликну в пути.
А может быть чудо
Забьется в груди, —
И я на секунду
Успею прозреть,
На миг, на полмига
Прорваться сквозь смерть.
Может, как-то глазом
Смогу моргнуть,
Может, как-то не сразу
В последний путь.