Стихи Игоря Жданова

Слушай меня, Распятый,
Знающий, что к чему, ­
Я говорю в закаты,
Я говорю во тьму:
Ты расторопно начал,
Гибель готовя мне ­
Матери смерть назначил,
Третий удар — жене.
Мало Тебе казалось,
Или такой закон,
Чтобы, теряя жалость,
Брать матерей и жён?
Жизни перебирая,
Ты перегнул слегка.
Может, переиграем? ­
Выбор-то есть пока.
Ты убери охрану
И отвори пути,
Сам я к тебе нагряну, ­
Женщин — пожить пусти.
Очень проста задача, ­
Эти слова тихи:
Пусть обо мне поплачут,
Пусть перечтут стихи.
Пусть приберут могилу,
Пусть разведут цветы…
Бог, Твоё имя — Сила,
Или бессилен Ты?

Исчерпаемо слово, конечен звук,
Есть в пространстве предел лучу.
От привычки жить и от смертных мук
Я избавиться не хочу.
Пусть глаза застилает сомнений дым,
Воет бездна во мне и вне.
Ладно, это со мной… Но зачем другим
Знать всю жизнь о последнем дне?
Мысль сама по себе не парит, не жжёт,
А бумага и камень — прах.
Исчерпаем ген — обречён народ,
Затеряется путь в веках.
Тёмный опыт! Ему оправданья нет,
В хрупком сердце любовь и смерть.
И ныряет планета во тьму и свет,
И плывет под ногами твердь.

Я женщин
чужих
Обольщал и венчал.
Меня обманули —
А я промолчал.
Меня обманули,
А это — пробел:
Я больше
прощать
Никому не умел.
Долгов,
контрибуций
Не ждал никогда,
Хотелось вернуться —
Не знаю куда.
Смешно мне
и странно:
Живу и живу,
Но поздно
иль рано
Судьбу наживу.
И будет поэту
Назначенный суд,
И кончится этот
Изысканный
зуд.

Дворовых девок колготня,
Дворняг приветливые вопли,
Мужик — сермяга да мотня,
Мальчонка — валенки да сопли.
— Подайте барину воды!
— Несите барину наливку!
Пора бы растрясти зады,
А то как двину по загривку! —
Дворецкий… Бритое лицо,
Весьма цыганистая рожа,
На пальце — толстое кольцо,
Навечно врезанное в кожу.
В камине жаркие дрова,
«Шабли» зелёная бутылка.
Бокал — и кругом голова,
И как поленом по затылку.
Ещё в ушах полозьев свист,
Никак не молкнет колокольчик,
А барин от тепла раскис,
Бутылку целую прикончив.
Блондин он, или поседел?
Морщины… Зеркала не льстили.
Он был разжалован, сидел.
Да вот, простили, отпустили.
Вот руки лижет спаниель,
Ни тьмы, ни молнии, ни крика,
А всё мерещится дуэль
И тот поручик-горемыка.
И почему он всё стоял,
Когда порхнули клочья дыма?
И почему он не стрелял,
А улыбался как-то мимо?..
Он пошутил, не в глаз, а в бровь, —
Беззлобно и довольно тонко…
Любовь?.. Какая там любовь!
Пустая, вздорная бабёнка…
А в голове всё вой и звон,
Болят виски, но тише, тише…

Зачем под ливнем бросил он
Такого маленького Мишу?

Зелёный свет от лампочек твоих,
Москва ночная,
родина ночная.
Давай с тобою выпьем на двоих,
Не мудрствуя и бед не причиняя.
По улицам броди и холодей, —
Лишат последней выдумки и позы
Безмолвие туманных площадей,
Безлюдье, беззащитность
и угроза.
Простого счастья чистая струя, —
Глотай,
ты на него имеешь право,
Столица непонятная моя,
Моя непостижимая держава.
Начать бы всё с отметки нулевой,
Забыть дожди,
поверив только в лето,
Но медленно плывёт над головой
Планета Марс — опасная планета.
И если должен жертвовать поэт,
И если это высшая награда,
Я встану под безумный пистолет,
Я встану утром,
а сейчас — не надо.
Дотлела и развеялась зола,
И пусть,
нам беды больше не пророча,
Качаются в груди колокола,
Всю ночь в ушах бубенчики хохочут.
Мне жалко улиц мокнущих твоих
И этих листьев, скомканных и ржавых.
Давай с тобою выпьем на двоих,
Моя столица, родина, держава.

Эти, что всех громче голосили,
Дураков ловили на крючок,
Как Аляску, продали Россию,
Деньги поделили — и молчок.
И вопят, сопя и подвывая,
Кто — со страху, кто — и с «бодуна»,
«Кончилась Россия горевая,
Кончилась великая страна».
Озверев от крови и наживы,
Стал чванлив занюханный урод,
И народ уже назвали — «лживым», —
Больше не подходит им народ.
Нас подмяло хамство, словно ханство,
И бомжует «гордый внук славян»
По всему безумному пространству
Сам безумен или полупьян.

Я понял,
Что она во всём права:
Нелепы
и бессмысленны попытки
Её нутро выматывать по нитке,
Желая естества и торжества.
По-совести,
Мне нечем тут владеть:
Её мирок
растерян и раздарен,
Я — посреди дымящихся развалин,
Их можно лишь фанерою одеть.
Потом придёт строитель записной,
С цементом, камнем
и открытым счётом.
Пусть приступает к плановым работам, —
Я откажусь от званья — запасной.
Она и он — прекрасная чета,
Я не в уроне:
мне ли — об измене!
Спокойствие разлук и вдохновений —
Не это ли последняя черта?

Не пилось, не читалось,
Не работалось мне.
Вековая усталость
Словно горб на спине.
И ухмылка урода
Замыкает уста.
Думал — это свобода,
А она — пустота.
Я ни маски, ни грима
Не носил, не менял;
Смотрит женщина мимо:
Дождалась не меня.
Этот, сизый от браги,
С нехорошим лицом,
Чужд любви и отваге
Перед близким концом…
Знать, остыли ладони,
Источавшие пыл,
Видно, умерли кони,
Те, которых поил.
Все собаки подохли,
Те, которых кормил.
А любимых я мог ли
Уберечь от могил?..
Вот все двери открылись:
Вижу дали и высь,
Алкаши похмелились —
Хоть гуляй, хоть топись.
Просвистели все пули,
Только мимо висков,
Все солдаты уснули,
Не спросив отпусков.
И сижу я на круче
И гляжу на закат
Слишком в жизни везучий
Недобитый солдат.

Не помню такого зловещего лета, —
Один за другим уплывают гробы.
Там первая женщина — мука поэта,
Последняя женщина — шутка судьбы.

И с первою — первая книга сгорела,
С последней — последняя в пламя легла,
И память истлела, как бренное тело,
И только меня одного обожгла.

Так что же осталось? Да самая малость:
Чуток беспризорных бессмысленных дней
И полной свободы большая усталость, ­
Как жадно когда-то мечталось о ней!

Свидетелей нет, а свидетельства лживы,
Лукавят и ветхий, и новый завет.
Кто умер — тот умер, живущие — живы,
Но мудрости нет и спасения нет.

А век человека короче эпохи,
Явился во мраке, исчез в пустоте.
И кроме юродивых все — скоморохи,
И нет оправданья земной суете.

Без паники!
Сжигайте корабли!
Здесь торжище,
Здесь лезут вон из кожи,
Как лисьи дыры
в зелени земли,
Глаза зияют,
и лоснятся рожи.
Киношный мальчик песенку свистит,
С достоинством поглаживает ёжик…
С чего я начал? —
Господи прости! —
С кулачных стычек
и прыжков с подножек.
И нечего припомнить, хоть заплачь!
С чего мы начинали?
Начиняли
Артиллерийским порохом пугач
И по ночам бесчинства учиняли.
Мы пили клевер,
Ели лебеду,
Не голодали,
нет, не голодали.
Мы просто ту
военную беду
В глаза видали,
да, в глаза видали!
Без паники!
Уплачено сполна!
Так почему же пасмурно и тошно?
Нерадостно от красного вина,
Невесело от песенки киношной.
Я плохо понимаю:
Что со мной?
Зачем всё время
думаю об этом?
Всё кажется, что ходят за спиной
И мне в затылок целят пистолетом.

Меня разбудят необычно рано:
Я завтра уезжаю далеко…
Там лошади
на тропах каравана
Шатаются под тяжестью вьюков.
Там новичков охватывает робость,
Ломает тени вздыбленный гранит.
Наш проводник,
поплёвывая в пропасть,
Погоду равнодушно материт.
А сам идёт к зазубренным вершинам —
И даже стыдно крикнуть — подожди!
Под нами,
по распадкам и лощинам,
Проносятся короткие дожди.

Мы возвратимся к стриженым деревьям
На улицы знакомых городов,
Забудем дым далёкого кочевья
И ровный блеск высокогорных льдов.
Но, по привычке
просыпаясь рано,
Нащупываешь лямки рюкзака —
И долго удивляешься дивану
И белому квадрату потолка.

Обличали.
Стряпали дела.
Возбуждались как-то некрасиво,
Чуть меня в могилу не свела
Правота родного коллектива.
Люди стервенели на глазах.
Был их гнев гражданский непомерен.
Я ушёл, заносчиво сказав:
«Прав во всём и в сделанном уверен».
Время оправдало и спасло,
Хоть и чёрным было время это,
Честь мою и даже ремесло,
Названное поприщем поэта.
Дали волю — можно воспарить.
Воздаянье, как пирог на блюде,
А о людях что уж говорить:
Наши люди…

Вот и дожил я до понятья,
Что не копится злоба впрок, —
Все мне стали друзья и братья,
Кто под клёны ещё не лёг.

Для обиды закрыта дверца,
Опустело моё село.
Если б злоба копилась в сердце,
То его бы разорвало.

Ночь над миром, прохлада и мгла,
Так прозрачно от вишен в саду!
Пролетающий филин с крыла
Отряхнул голубую звезду.
Только липы куда-то бредут,
Повернулись лицом на рассвет,
Только падает в тинистый пруд
Метеора стремительный след.
Ночь вместилась, как в раме, в окне,
Лунным дымом ползёт за края, —
Вся природа сегодня во мне,
Весь в природе, пожалуй, и я.
Хорошо, что бессмертия нет:
Тем острей и понятнее жизнь…
Повернувшись лицом на рассвет,
За мгновение это держись.

Такой уж день нелепый выпал,
Я — будто у себя украл:
Пить не хотелось мне, а выпил,
Врать не хотелось, а соврал.

Мне не мечталась та дорога,
Которой шёл на поводу,
И всё же шёл
и ставил ногу,
Как ставят лошади на льду.

А эта Кланя
или Клава, —
Свежа, румяна, как со сна,
Была смешлива и лукава
И мне до родинки ясна.

Она себя преподносила,
Как будто яблоко-ранет, —
И это всё меня взбесило,
И не хватило сигарет.

Была щелястая терраса, —
Вилась по стёклам повитель, —
И стук щеколд, и кружка кваса,
И высоченная постель.

И всё. И не было разврата,
Лишь трепет нежности в крови,
Тоска моя, моя растрата,
Целуй, но душу не трави.