Стихи Ивана Баркова

Желанья завсегда заики устремлялись,
И сердце, и душа, и мысли соглашались,
Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,
Смертельную по ней тоску, любови власть.
Но как его язык с природна онеменья
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо сию речь насильно проболтал:
«Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити».

Повздорил некогда ленивый хуй с пиздою,
С задорной блядкою, прямою уж звездою.
Пизда, его браня, сказала: «Ты дурак,
Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак».
Взбесился хуй тогда, в лице переменися,
Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,
За губы и усы пизду он вдруг схватил
И на плешь на свою с куфьёю посадил

Я пишу тебе, сестрица,
Только быль- не небылицу.
Расскажу тебе точь в точь,
Шаг за шагом брачну ночь.

Ты представь себе, сестрица,
Вся дрожа, как голубица,
Я стояла перед ним,
Перед коршуном лихим.

Словно птичка трепетало
Сердце робкое во мне,
То рвалось, то замирало…
Ах, как страшно было мне.

Ночь давно уже настала,
В спальне тьма и тишина,
И лампада лишь мерцала
Перед образом одна.

Виктор вдруг переменился,
Стал как-будто сам не свой,
Запер двери, возвратился,
Сбросил фрак с себя долой.

Побледнел, дрожит всем телом,
С меня кофточку сорвал…
Защищалась я несмело —
Он не слушал, раздевал.

И бесстыдно все снимая,
Он мне щупал шею, грудь,
Целовал меня, сжимая,
Не давал мне вздохнуть.

Наконец, поднял руками,
На кроватку уложил.
«Полежу немного с Вами»,
весь дрожа он говорил.

После этого любовно
Принялся со мной играть.
А потом совсем нескромно
Стал рубашку поднимать.

И при этом полегоньку
На меня он сбоку лег.
И старался по-маленьку
Что-то вставить между ног.

Я боролась, защищалась,
Отбивалася рукой —
Под рукою оказался
Кто-то твердый и живой.

И совсем не поняла я,
Почему бы это стало:
У супруга между ног
Словно вырос корешок.

Виктор все меня сжимая
Мне покоя не давал, —
Мои ноги раздвигая,
Корешок туда совал.

Я из силы выбивалась,
Чтоб его с себя столкнуть.
Но напрасно я старалась —
Он не дал мне и вздохнуть.

Вся вспотела, истомилась
И его не в силах сбить,
Со слезами я взмолилась,
Стала Виктора просить.

Чтоб он так не обращался,
Чтобы вспомнил он о том,
Как беречь меня он клялся
Еще бывши женихом.

Но моленьям не внимая,
Виктор мучить продолжал:
Что-то с хрустом разрывая
Корешок в меня толкал.

Я от боли содрогнулась…
Виктор крепче меня сжал,
Что-то будто вновь рванулось
Внутрь меня. Вскричала я.

Корешок же в тот же миг
Будто в сердце мне проник.
У меня дыханье сжало,
Я чуть-чуть не завизжала.

Дальше было что — не знаю,
Не могу тебе сказать.
Мне казалось: начинаю
Я как будто умирать.

После этой бурной сцены
Я очнулась, как от сна.
От какой-то перемены
Сердце билось, как волна.

На сорочке кровь алела,
А та дырка между ног
Стала шире и болела,
Где забит был корешок.

Любопытство — не порок.
Я, припомнивши все дело,
Допытаться захотела:
Куда делся корешок?

Виктор спал. К нему украдкой
Под сорочку я рукой.
Отвернула… Глядь, а гадкий
Корешок висит дугой.

На него я посмотрела,
Он сложился грустно так.
Под моей рукой несмелой
Подвернулся как червяк.

Ко мне смелость возвратилась —
Был не страшен этот зверь.
Наказать его хотелось
Хорошенько мне теперь.

Ухватив его рукою,
Начала его трепать.
То сгибать его дугою,
То вытягивать, щипать.

Под рукой он вдруг надулся,
Поднялся и покраснел.
Быстро прямо разогнулся,
И как палка затвердел.

Не успела я моргнуть, —
На мне Виктор очутился:
Надавил мне больно грудь,
Поцелуем в губы впился.

Стан обвил рукою страстно,
Ляжки в стороны раздвинул,
И под сердце свой ужасный
Корешок опять задвинул.

Вынул, снова засадил,
Вверх и стороны водил,
То наружу вынимал,
То поглубже вновь совал.

И прижав к себе руками,
Все что было, сколько сил,
Как винтом между ногами
Корешком своим водил.

Я как птичка трепетала,
Но не в силах уж кричать,
Я покорная давала
Себя мучить и терзать.

Ах, сестрица, как я рада,
Что покорною была:
За покорность мне в награду
Радость вскорости пришла.

Я от этого страданья
Стала что-то ощущать.
Начала терять сознанье,
Стала точно засыпать.

А потом пришло мгновенье…
Ах, сестрица, милый друг,
Я такое наслажденье
В том почувствовала вдруг.

Что сказать про то нет силы
И пером не описать.
Я до смерти полюбила
Так томиться и страдать.

За ночь раза три бывает,
И четыре, даже пять
Милый Виктор заставляет
Меня сладко трепетать.

Спать ложимся, первым делом
Муж начнет со мной играть,
Любоваться моим телом,
Целовать и щекотать.

То возьмет меня за ножку,
То мне грудку пососет…
В это время понемножку
Корешок его растет.

А как вырос, я уж знаю,
Как тут надо поступать:
Ноги шире раздвигаю,
Чтоб поглубже загонять.

Через час-другой, проснувшись,
Посмотрю, мой Виктор спит.
Корешок его согнувшись
Обессилевший лежит.

Я его поглажу нежно,
Стану дергать и щипать.
Он от этого мятежно
Поднимается опять.

Милый Виктор мой проснется,
Поцелует между ног.
Глубоко во мне забьется
Его чудный корешок.

На заре, когда так спится,
Виктор спать мне не дает.
Мне приходится томиться,
Пока солнышко взойдет.

Ах, как это симпатично.
В это время корешок
Поднимается отлично
И становится как рог.

Я спросонок задыхаюсь,
И тогда начну роптать.
А потом, как разыграюсь,
Стану мужу помогать.

И руками, и ногами
Вокруг него я обовьюсь,
С грудью грудь, уста с устами,
То прижмусь, то отожмусь.

И сгорая от томленья,
С милым Виктором моим
Раза три от наслажденья
Замираю я под ним.

Иногда и днем случится —
Виктор двери на крючок,
На диван со мной ложится
И вставляет корешок.

А вчера, представь, сестрица,
Говорит мне мой супруг:
Прочитал я в газете
О восстании славян.

И какие только муки
Им пришлось переживать,
Когда их башибузуки
На кол начали сажать.

— Это верно очень больно? —
Мне на ум пришло спросить.
Рассмеялся муж невольно
И… задумал пошутить.

— Надувает нас газета, —
Отвечает мне супруг, —
Что совсем не больно это
Докажу тебе мой друг.

Я не турок, и, покаюсь,
Дружбу с ними не веду,
А на кол, уж я ручаюсь,
И тебя я посажу.

Обхватил меня руками
И на стул пересадил.
Вздернул платье и рукою
Под сиденье подхватил.

Приподнял меня, поправил
Себе что-то, а потом
Поднял платье и заставил
На колени сесть верхом.

Я присела, и случилось,
Что все вышло по его:
На колу я очутилась
У супруга своего.

Это вышло так занятно,
Что нет сил пересказать.
Ах, как было мне приятно
На нем прыгать и скакать.

Сам же Виктор, усмехаясь
Своей шутке, весь дрожал.
И с коленей, наслаждаясь,
Меня долго не снимал.

— Подожди, мой друг Анетта,
Спать пора нам не пришла.

Не уйдет от нас подушка,
И успеем мы поспать.
А теперь не худо, душка,
Нам в лошадки поиграть.

— Как, в лошадки? Вот прекрасно!
Мы не дети, — я в ответ.
Тут он обнял меня страстно
И промолвил: — Верно, нет.

Мы не дети, моя милка,
Но представь же, наконец,
Будешь ты моя кобылка,
А я буду жеребец.

Покатилась я со смеху.
Он мне шепчет: «Согласись.
А руками для успеху
На кроватку обопрись».

Я нагнулась. Он руками
Меня крепко обхватил.
И мне тут же меж ногами
Корешок свой засадил.

Вновь в блаженстве я купалась,
С ним в позиции такой.
Все плотнее прижималась,
Позабывши про покой.

Я большое испытала
Удовольствие опять.
Всю подушку искусала
И упала на кровать.

Здесь письмо свое кончаю.
Тебе счастья я желаю.
Выйти замуж и тогда
Быть довольною всегда.

В блестящий век Екатерины,
В тот век парадов и балов,
Мелькали пышные картины
Екатерининских балов.

И хоть интрижек и историй
Орлы пекли густую сеть,
Из всех орлов — Орлов Григорий
Лишь мог значение иметь.

Оставив о рейтузах сказки,
Что будто хуй в них выпирал,
Я расскажу вам без прикраски
Как Гришка милости сыскал.

Увидев как-то на параде
Орлова Гришку в первый раз
Императрица сердцем бляди
Пришла в мучительный экстаз.

Еще бы. Малый рослый, крупный,
Слепит в улыбке снег зубов
И пламя взоров неотступно
Напоминает про любовь

Вот и причина, по которой
Его увидев раз иль два,
Екатерина к мысли скорой
С ним о сближении пришла.

Изрядно с вечера напившись
С друзьями в шумном кабаке,
Храпел Григорий, развалившись
Полураздетым, в парике.

Его толкает осторожно
Прибывший срочный вестовой:
«Мон шер, проснитесь, неотложно
Приказ прочтите деловой».

— Какой приказ? — вскричал Григорий,
Пакет вскрывая сгоряча,
По строчкам взгляд летает скорый.
И вдруг завыл, приказ прочтя.

— Пропал, пропал. Теперь уж знаю.
Погибло все, о мой творец!
Меня немедля вызывают
К императрице во дворец.

Вчера дебош я с мордобоем,
Насколько помнится, создал.
И чуть не кончился разбоем
Наш разгоревшийся скандал.

Теперь зовут меня к ответу.
Конец карьере. Я погиб.
Иван! Закладывай карету,
Присыпь мне пудрою парик.

И вот, друзья, что дальше было:
Подъехав робко ко дворцу,
Ряд лестниц мраморных уныло
Проходит он. Лицом к лицу

Внезапно стражу встретил он,
И видит дула:»Ваш пароль?»
— Кувшин, — он был предупрежлен.
Его ведут.. А в сердце боль.

— Зачем ведут меня? Не знаю…
И вызван на какой предмет?
О, боже, я изнемогаю,
Какой же мне держать ответ?

И вдруг портьера распахнулась.
Стоит отряд ливрейных слуг.
Стоит царица. Улыбнулась:
— Орлов? Ну, здравствуйте, мой друг.

Гвардеец мигом на колени
Пред государыней упал:
— По высочайшему веленью
Царица, я к вам прискакал.

Казнить иль миловать велите —
Пред вами ваш слуга и раб.
Она лакеям:- Уходите! —
Потом ему: — Да, я могла б

Тебя нещадно наказать,
Но я совсем не так злорадна.
Мне хочется тебя ласкать,
И ласка мне твоя отрадна.

Дай руку, встань, иди за мной,
И не изволь мой друг робеть.
Не хочешь ли своей женой
Меня немедленно иметь?

Он ощутил вдруг трепетанье,
Огонь зардевшихся ланит.
Язык прилип к его гортани.
Орлов невнятно говорит:

— Ваше величество, не смею
Своим поверить я ушам…
К престолу преданность имею.
За вас и жизнь, и честь отдам.

Она смеется, увлекает
Его с собою в будуар
И быстро мантию меняет
На легкий белый пеньюар.

Царица, будучи кокеткой,
Прекрасно знала к ним подход:
И плавно, царственной походкой
Орлова за руку ведет.

Не знал он случая такого…
Уж не с похмелья это сон?
И вот с царицей у алькова
Стоит подавлен, потрясен.

— Снимите шапку и лосины,
Не стойте, право, как тюлень.
Орлов дрожит как лист осины
И неподвижен, словно пень.

Она полна любовной муки
И лихорадочно дыша
Ему расстегивает брюки.
В нем еле теплится душа.

Хоть наш герой и полон страху,
Берет свое и юный пыл!
Она спустила сплеч рубаху —
И вмиг на месте он застыл…

Вид тела молодого, плечи,
Ее упругий, пышный бюст,
И между ног, как залп картечи,
Его сразил кудрявый куст.

Исчезнул страх: застежки, пряжки
Он сам с себя послушно рвет
И ослепительные ляжки
Голодным взором так и жрет.

Звук поцелуев оглашает
Роскошный, пышный будуар.
Орлов оружье поднимает,
В его груди уже пожар.

Она его предупреждает
И, нежной ручкой хуй держа,
Раздвинув ноги, направляет…
Орлов надвинул, весь дрожа…

У изголовья милой пары
Стоял Амур мой в стороне
И напевал он страстны чары
Моей возлюбленной чете.

Амур, Амур, немой свидетель.
Неописуемых картин.
Скажи, не ты ли сцены эти
Нам навеваешь? Ты один!

У всех времен, у всех народов
Любви поэзия одна.
И для красавцев и уродов
Она понятна и родна.

И штукатур, и зодчий
И светский барин, и босяк…
Перед Амуром равен всяк
И среди дня и среди ночи.

Перед амуром нет различий,
Санов и рангов — все равны.
Ни этикетов, ни приличий…
Есть только юбки и штаны.

Однако, к делу. Продолжаю
Описывать событий ход.
Зачем я, впрочем, называю
Событьем краткий эпизод?

— Ой,ой! — она под ним занылы —
Поглубже, миленький… вот так…
Целуй меня.. Ах, что за сила,
Преизумительный елдак.

Ну что молчишь? Скажи хоть слово!
— Но я не знаю что сказать…
— Груби как хочешь, ну же, право…
— Блядюга, еб же твою мать…

— Ах, Гриша, это слишком грубо!
Скажи, что я твоя, ну… блядь…
Ах, милый. Как с тобой мне любо,
Как хорошо… А тебе как?

— Еще бы еть, снимая пенки…
Я как орел вознесся ввысь…
Ну, а теперь для переменки,
Давай-ка раком становись.

В разврате служит хмель опорой —
Один философ говорил.
Найдя вино в шкафу за шторой,
Орлов бутылку мигом вскрыл.

И, выпив залпом полбутылки,
Орлов неистов, пьян и груб,
Парик поправил на затылке
И вновь вонзил в царицу зуб.

Облапив царственную жопу,
На плечи ноги положил,
Плюет теперь на всю европу,
Такую милость заслужил.

Подобно злому эфиопу,
Рыча как лев иль ягуар,
Ебет ее он через жопу,
Да так, что с Кати валит пар.

Теперь Орлов без просьбы Кати,
Как первобытнейший дикарь,
Весь лексикон ебеной мати
Пред нею выложил: — Ах, тварь!

Поддай, поддай! Курвяга! Шлюха!
Крути-ка жопой поживей!
Смотри-ка родинка как муха,
Уселась на спине твоей.

Ага, вошла во вкус, блядища!
Ебешься как ебена мать.
Ну и глубокая дырища,
Никак до матки не достать.

Но он не знал, Катюше сладко —
Ордов ей очень угодил,
И длинный хуй, измяв всю матку,
Чуть не до сердца доходил.

Ебет Орлов, ебет на диво,
О жопу бряцают мудя,
Хуй режет лучше,чем секира —
Огнем, огнем горит пизда.

— О, милый, глубже и больнее, —
Она шептала впопыхах,
С минутой каждой пламенея,
Паря как будто в облаках.

— Что ты там делаешь, скажи-ка?
Она любила смаковать,
Во время каждой новой ебли
Себя словами развлекать.

— Что делаю? Ебу, понятно… —
Орлов сердито пробурчал.
— Ебешь, ебешь…Скажи как внятно.
— Ебу, — как бык он прорычал.

Ебу, ебу, какое слово?
Как музыкально и красно?
Ебанье страстное Орлова
Пьянит,как райское вино.

Но вот она заегозила
Под ним как дикая коза,
Метнулась, вздрогнула, заныла,
При этом пернув два раза.

Орлов, хоть был не педерастом,
Но все ж при этом пердеже
Задумал хуй, торчащий клином,
Засунуть в жопу госпоже.

Хуй был с головкою тупою,
Напоминающей дюшес…
Ну как со штукою такою
Он к ней бы в задницу залез?

Там в пору лишь пролезть мизинцу.
Другая вышла бы игра,
Когда б немного вазелинцу…
Ведь растяжима же дыра.

Он вопрошает Катерину:
— Хочу я в жопу тебя еть.
Да не войдет без вазелину…
— Ах, вазелин? Он кстати есть…

Нашлась тут банка под подушкой,
Залупу смазала сама.
— Ну, суй, дружок, да лишь макушку,
Иначе я сойду с ума.

— Ах, Катя, ты трусливей зайца, —
Вдруг крик всю спальню огласил:
— Ой, умираю,- он по яйца
Ей беспощадно засадил.

Она рванулась с мелкой дрожью,
Хуй брызнул мутною струей:
— Ах,плут, помазаницу божью
Всю перепачкал малафьей.

Хочу сосать,- она сказала
И вмиг легла на Гришу ниц.
Платочком хуй перевязала
Для безопаски у яиц.

Чтоб не задвинул он ей в горло
И связок там не повредил.
Как давеча дыханье сперло,
Когда он в жопу засадил.

Она раскрыла ротик милый.
Он был красив, изящен, мал.
И хуй набухший, толсторылый
Едва ей в губки пролезал.

Она сосет, облившись потом.
Орлов орет: — Сейчас конец. —
Она: — ну,нет. Хочу с проглотом.
А ты не хочешь? Ах хитрец.

Противный, милый, сладкий, гадкий…
Под лоб глаза он закатил
И полный рот хуиной смятки
Императрице запустил.

И связок чуть не повредила,
Едва от страсти не сгорев,
Всю малафейку проглотила,
Платочком губы утерев.

Орлов уж сыт. Она — нисколько.
— Ты что ж, кончать? Ан нет, шалишь!
Еще ебать меня изволь-ка,
Пока не удовлетворишь.

— Эге, однако, дело скверно.
Попал я парень, в переплет.
Не я ее — она наверно
Меня до смерти заебет.

Дроча и с помощью минета
Она его бодрить взялась.
Орлов был молод — штука эта
Через минуту поднялась.

А за окном оркестр играет,
Солдаты выстроились в ряд,
И уж Потемкин принимает
Какой-то смотр или парад.

— Мне нужно быть бы на параде,
Себя на миг хоть показать…
— Как трудно мне, царице, бляди
И власть, и страсть в одно связать.

И снова на спину ложится…
И поднимает ноги ввысь…
Кряхтит и ерзает царица
Под ним как раненная рысь.

Скрипит кровать, трещит перина,
А на плацу проходит рать!
О, славься ты, Екатерина!
О, славься ты, Ебена мать!

Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна:
– Высоко, простячок, потрафил ты неладна;
О, низко уж теперь, — она ему ворчит.
– Ну вставь ин ты сама, — он с сердцем говорит.

В престольный град, в синод священный
От паствы из села смиренно
Старухи жалобу прислали
И в ней о том они писали:

Наш поп Паисий, мы не рады,
Все время святость нарушает:
Когда к нему приходят бабы,
Он их елдою утешает.

К примеру, девка или блядь,
Или солдатка, иль вдовица
Придет к нему исповедать,
То с ней такое приключится.

Он крест святой кладет пониже
И заставляет целовать.
А сам подходит сзади ближе
И начинает их ебать.

Тем самым святость нарушет,
Он нас от веры отлучает.
И нам де нет святой услады —
Уж мы ходить туда не рады.

Заволновался весь синод,
Сам патриарх, воздевши длани,
Вскричал:»Судить, созвать народ.
Средь нас не место этой дряни».

Суд скорый тутже сосоялся,
Народ честной туда собрался…
И не одной вдове, девице
С утра давали тут водицы.

Решили дружно, всем синодом
И огласили пред народрм
Отцу за неуемный блуд
Усечь ебливый, длинный уд.

Но милосердие любя,
Оставить в целости мудя.
Для испускания мочи
Оставить хуя полсвечи.

Казнь ту завтра совершить
И молитву сотворить.
А чтоб Паисий не сбежал,
За ним сам клитор наблюдал.

Старух ругают:»Вот паскуды.
У вас засохли все посуды.
Давно пора вам умирать,
А вы беднягу убивать.»

Всю ночь не спали на селе
Паисий, клитор — на челе
Морщинок ряд его алел —
Он друга своего жалел.

Однако плаху изготовил,
Секиру остро наточил
И честно семь вершков отмеря
Позвал для казни ката-зверя.

И вот Паисий перед плахой
С поднятой до лица рубахой.
А уд, не ведая беды
Восстал, увидев баб ряды.

Сверкнув, секира опустилась…
С елдой же вот что приключилось:
Она от страха вся осела —
Секира мимо пролетела.

Но поп Паисий испугался
И от удара топора
Он с места лобного сорвался
Бежать пустился со двора.

Три дня его искали всюду.
Через три дня нашли в лесу,
Где он на пне сидел и муду
Святые псалмы пел в бреду.

Год целый поп в смущенье был,
Каких молебнов не служил,
Но в исповеди час не мог
Засунуть корешок меж ног.

Его все грешницы жалели
И помогали, как умели,
Запрвить снова так и сяк
Его ослабнувший елдак.

Жизнь сократила эта плаха
Отцу Паисию. Зачах
Хотя и прежнего размаха
Достиг он в этаких делах.

Теперь, как прежде он блудил,
И не одну уж насадил…
Но все ж и для него, чтецы
Пришла пора отдать концы.

На печку слег к концу от мира.
В углу повесил образок,
И так прием вел пастве милой,
Пока черт в ад не уволок.

Он умер смертию смешною:
Упершись хуем в потолок,
И костенеющей рукою
Держа пизду за хохолок.

Табак проклятый не курите,
Не пейте, братие, вина.
А только девушек ебите —
Святыми будете, как я.

Жил-был сельский поп Вавила.
Уж давненько это было.
Не скажу вам как и где
И в каком-иаком селе.

Поп был крепкий и дородный,
Вид имел он благородный,
Выпить — тоже не дурак.
Лишь имел плохой елдак.

Очень маленький, мизерный.
Так, хуишко очень скверный —
И залупа не стоит,
Как сморчок во мху торчит.

Попадья его Ненила
Как его не шевелила,
Чтобы он ее поеб —
Ни хуя не может поп.

Долго с ним она возжалась:
И к знахаркам обращалась,
Чтоб поднялся хуй попа.
Не выходит ни кляпа.

А сама-то мать Ненила
Хороша и похотлива.
Ну и стала всем давать —
Словом сделалася блядь.

Стала вовсе ненаебна
Ненасытная утроба.
Кто уж, кто ее не еб:
Сельский знахарь и холоп,

Целовальник с пьяной рожей,
И приезжий и прохожий,
И учитель и батрак —
Все совали свой елдак.

Благочинному давала —
И того ей стало мало:
Захотела попадья
Архирейского хуя.

Долго думала Ненила,
Наконец-таки решила
В архирейский двор сходить
И владыке доложить,

Что с таким де неуклюжим
Жить не хочет она мужем,
Что ей лучше в монастырь,
А не то, так и в Сибирь.

Собралась как к богомолью:
Захватила хлеба с солью.
И отправилась пешком
В архирейский летний дом.

Долго ль, скоро она шла,
Наконец и добрела.
Встретил там ее келейник,
Молодой еще кутейник.

Три с полтиной взял он с ней,
Обещав, что архирей
Примет сам ее прилично
И прошенье примет лично.

После в зал ее отправил
И в компании оставил
Эконома-старика,
Двух пресвитеров, дьяка.

Встали все со страхом рядом.
Сам отправился с докладом.
И вот из царственных дверей
Показался архирей.

Взор суров, движенья строги.
Попадья тут прямо в ноги:
— Помоги, владыко, мне.
Но прошу наедине.

Лишь поведать свое горе, —
Говорит с тоской во взоре.
И повел ее аскет
В свой отдельный кабинет.

Там велел сказать в чем дело.
Попадья довольно смело
Говорит, что уж лет пять
Поп не мог ее ебать.

Хуй его уж не годится,
А она должна томиться
Жаждой страсти столько лет.
Был суровый ей ответ:

— Что же муж твой что ли болен?
Иль тобою недоволен?
Может быть твоя пизда
Не годится никуда?

— Нет, помилуйте, владыка, —
Отвечает тут затыка, —
Настоящий королек,
Не угодно ли разок?

Тут скорехонько Ненила
Архирею хуй вздрочила,
Юбку кверху подняла
И сама под ним легла.

Толстой жопой подъезжала,
Как артистка поддавала…
Разошелся архирей
Раз четырнадцать над ней.

— Хороша пизда, не спорю.
И помочь твоему горю
Я готов и очень рад, —
Говорит святой прелат.

— Все доподлинно узнаю,
Покажу я негодяю.
Коли этаких не еть —
Значит вкуса не иметь.

Быть глупее идиота.
Как придет тебе охота —
Полечу тебя опять…
Чур, как нынче поддавать.

И довольна тем Ненила,
Что от святости вкусила,
Архирея заебла —
Веселей домой пошла.

А его преосвященство
Созывал все духовенство
Для решенья многих дел.
Между прочим повелел:

Чтоб дознанье учинили
Об одном попе Вавиле.
Верно ль то, что будто он
Еть способности лишен?

И об этом донесенье
Дать ему без промедленья.
Так недели две прошло.
Спать ложилося село,

Огоньки зажгли по хатам…
Благочинный с депутатом
К дому попа подъезжали
И Вавилу вызывали.

— Здравствуй, сельский поп Вавила,
Мы де вот зачем пришли:
На тебя пришел донос,
Неизвестно кто принес.

Будто хуем не владеешь,
Будто еть ты не умеешь,
И от этого твоя
Горе терпит попадья.

Что на это нам ты скажешь?
Завтра утром нам покажешь
Из-за ширмы свой елдак,
Чтоб решать могли мы так:

Можешь ли ебать ты баб?
Или хуй совсем ослаб?
А теперь нам только нужен
Перед сном хороший ужин.

Подан карп, уха стерляжья…
Спинка в соусе лебяжья…
Поболтали, напились,
Да и спать все улеглись.

На другой день утром рано
Солнце вышло из тумана.
Благочиный, депутат
Хуй попа смотреть спешат.

Поп Вавила тут слукавил
И за ширмою поставил
Агафона-батрака,
Ростом в сажень мужика.

И тогда перед попами
Хуй с огромными мудями
Словно гири выпер вон
Из-за ширмы Агафон.

— Что-то мать с тобой случилось?
Ты на это пожурилась? —
Благочинный вопросил
И Ненилу пригласил.

Посмотреть на это чудо, —
Тут и весу-то с полпуда,
И не только попадья,
Но сказать дерзаю я,

Что любая бы кобыла
Елду эту полюбила.
И не всякая пизда
Это выдержит всегда.

— Ах, мошенник, ах, подлец.
Обманул он вас, отец.
Это хуй ведь Агафона,
И примета слева, вона…

Бородавка, мне ль не знать?
Что ты врешь, ебена мать?
Так воскликнула Ненила,
И всему конец тут было.

— Отец духовный, с покаяньем
Я прийти к тебе спешу.
С чистым, искренним признаньем
Я о помощи прошу.

— Кайся, кайся, дочь моя,
Не скрывай, не унывай,
Рад я дочери помочь.

— От младенчества не знала,
Что есть хитрость и обман:
Раз с мужчиною гуляла,
Он завел меня в чулан.

— Ай да славный молодец.
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет:
Что-то тут произойдет?

— «Катя, ангел, — он сказал, —
Я в любви тебе клянусь!»
Что-то твердое совал,
Я сейчас еще боюсь.

— Кайся дальше, не робей,
Кайся, Катя побыстрей.
Будь в надежде на прощенье.
Расскажи про приключенье.

Что-то в ноги мне совал,
Длинно, твердо, горячо.
И, прижавши, целовал
Меня в правое плечо.

В то же время как ножом
Между ног мне саданул,
Что-то твердое воткнул,
Полилася кровь ручьем.

— Кайся, кайся, честь и слава.
Вот примерная забава.
Ай да славный молодец.
Расскажи теперь конец.

— Он немного подержал,
Хотел что-то мне сказать,
А сам сильно так дрожал.
Я хотела убежать.

— Вот в чем дело состоит.
Как бежать, когда стоит?
Ты просящим помогай:
Чего просят, то давай.

— Он меня схватил насильно,
На солому уложил,
Целовал меня умильно
И подол заворотил.

— Ай да славный молодец!
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет,
Что потом произойдет?

— Потом ноги раздвигал,
Лег нахально на меня,
Что-то промеж ног совал,
Я не помнила себя.

— Ну, что дальше? Поскорей
Кайся, кайся, не робей.
Я и сам уже дрожу,
Будто на тебе лежу.

Кайся,кайся,браво,браво!
Кайся, кайся, честь и слава!
Ах, в каком я наслажденьи,
Что имела ты терпенье.

— Сердцем к сердцу, губы вместе.
Целовалися мы с ним.
Он водил туда раз двести
Чем-то твердым и большим.

— Ай да славный молодец!
Кайся, расскажи конец.
Это опытный детина,
Знал где скрытая святыня.

— Мы немного полежали…
Вдруг застала меня мать.
Мы с ним оба задрожали,
А она меня ругать.

— Ах, хрычевка, старый пес,
Зачем пес ее принес?
Он немного отдохнул бы
Да разок еще воткнул бы.

— Ах, безумна,- мать вскричала, —
Недостойная ты дочь.
Вся измарана рубашка…
Как тут этому помочь?

— Берегла б свою, хрычевка,
Что за дело до другой?
Злейший враг она. Плутовка.
Подождала б час-другой.

— Так пошла я к покаянью:
Обо всем тебе открыть,
И грезам моим прощенье
У тебя отец просить.

— Дочь моя. Тебя прощаю.
Нет греха. Не унывай.
В том тебе я разрешаю,
Если просят, то давай!

Нерукотворный труд, создание Природы,
Грядут тобой во все концы земли народы,
Стоишь, как свет, и пасть не придёт череда,
Ты цель всех наших дум и путь в живот, пизда.

I

Парнасских девок презираю,
Не к ним мой дух теперь летит,
Я Феба здесь не призываю,
Его хуй вял и не сердит.
Приап, все мысли отвлекаешь,
Ты борзым хуем проливаешь
Заёбин реки в жирну хлябь.
Взволнуй мне кровь витийским жаром,
Который ты в восторге яром
Из пылких муд своих заграбь.

II

Дрочи всяк хуй и распаляйся,
Стекайтесь бляди, блядуны,
С стремленьем страстным всяк пускайся
Утех сладчайших в глубины.
О! как все чувствы восхитились,
Какие прелести открылись;
Хуёв полки напряжены,
Елды премногие засканы
И губы нежных пизд румяны,
Любовной влагой взмочены.

III

Ах, как не хочется осавить
Драгих сокровищ сих очам,
Я в весь мой век потщусь их славить,
Не дам умолкнуть я устам.
Златые храмы да построят
И их туда внесши дозволят
Приапу и ебакам в честь,
Заёбин в жертву там расставят,
Хуёв в священники представят –
Сей чин кому, кроме их, снесть?

IV

Животные, что обитают
В землях, в морях, в лесах, везде,
Сию нам правду подтверждают –
Без ебли не живут нигде.
Пары вверху с парами трутся,
Летают птицы и ебутся;
Как скоро лишь зачался свет,
Пизды хуев все разоряют,
Пизды путь к счастью отворяют,
Без пизд хуям отрады нет.

V

Герои, вам я насмехаюсь,
Скупых я не могу терпеть,
Ничем в сём мире не прельщаюсь,
Хочу лишь в воле жить и есть.
Ахиллес грады разоряет
И землю кровью обагряет,
Пизду зрит у скамандрских струй,
Но что ж, не мимо ли проходит,
Никак он дрочит и наводит
В нея победносный хуй.