Стихи Натальи Астафьевой

Как об лед немая рыба бьется смертно,
мы так бились год за годом незаметно.
Мы живые, мы видали, мы слыхали,
как у стенки коммунаров расстреляли.
Сколько смерти,
сколько смерти в поколенье…
В стекленеющих глазах — недоуменье.

В страданье ввергнуть человека,
исторгнуть из небытия
в горнило атомного века
едва прозревшее дитя?

Нет, милосердней из утробы
еще бесчувственный комок
изъять,
стеная глухо,
чтобы
он никогда стонать не мог.

Пусть гибнет плоть, пока слепая,
чем будет проклинать тебя,
паленым мясом дотлевая
на пепелище бытия!

Кто умеет та-ак жалея
понимать не на словах?
Нет воздушней и нежнее
тени матери во снах.

Уже шатался материк,
твердь под ногами колебалась…
О, Атлантида — белый лик,
я на твоей земле металась!
Грозила небу кулаком
и к телу прижимала чадо,
ребенок был так мал, как гном,
как в горле ком,—
его от града
могла я телом заслонить
и кур нахальных отогнать…
Челнок скользил, сверкала нить,
машины продолжали ткать,
кокотки примеряли платья,
дельцы выписывали чеки,
и мальчик разжимал объятья:
«До завтра»…
Знала я: навеки…
О, Атлантида — белый лик,
в моем ты сердце погружалась,
твой полный жизни материк
во мне шумел —
как к людям жалость.
Он пил вино и танцевал
и поле вспарывал плугами,
и твердь качалась под ногами,
и вал девятый набегал,
облизывая пенный берег,
в берлоги забивались звери,
а мальчик фуги сочинял.

Плугами вспарываем поле,
терзаем твердым каблуком…
Земля – великое застолье
с привычным местом за столом.
И, сонно разомкнув объятья,
мы говорим: «До завтра, спи…» —
не научившихся бояться,
нас, легкомысленных,
прости.
Тебя
мы любим, словно дети,
как дети, мы не верим в смерть…
О, Атлантида — с моря ветер,
в умах и в море круговерть!

Я полюбила безрассудно,
и вот
пути сошлись.
Вживаюсь
медленно и трудно
в твою чужую жизнь.
Не мальчик ты — в годах мужчина,
за жизнь
привычек тьма.
И я отнюдь не воск, не глина,
не девочка сама.
Нас обтесала жизнь былая,
как две крутых скалы.
Друг другу
мы не обломаем
торчащие
углы.
Пусть мы не повернем друг друга
на свой особый лад —
но как спасательных два круга,
глаза у нас глядят.

Я несколько дней по центру столицы
кружила…
И вот на вокзале опять.
Вижу усталые серые лица.
Мучительно хочется спать.
Вдоль стен вереницей –
вповалку тела…
Россия! Cколько ты верст обошла!
Разутые ноги
в тепле,
без тревоги
хотят отдохнуть,
шевелятся пальцы…
В цветном одеяльце
ребенок лежит…
Прячет женщина грудь.
Война.
Никуда не уйдешь от войны!
И люди лежат вдоль вокзальной стены
то в серых, то в бурых
платках, пиджаках –
мешок в головах,
дите на руках.

Мы расселяемся всё чаще,
всё дальше-глубже входим в лес,
и отступает зверь рычащий,
как перед белым ирокез.
Мы человеческая раса,
мы побеждаем на земле,
уже два страшных волчьих глаза
нам не мерещатся во тьме.
Мы словно ангелы бессмертья,
мы совершенства образцы:
телят не рвут зубами дети,
и не кусаются самцы.
Мы словно ангелы бессмертья,
нам всё земное не предел.
Один. Второй. Седьмой. Быстрее!
Ах, оторвался, полетел!
Трансгалактические трассы,
эти межзвездные пути…
Над головой летают асы,
как будто боги во плоти.
И человек, как первоптица,
умрет, обретши два крыла:
уже родиться и плодиться
тупая бомба начала.

Зачем на праздничной планете
живем, мучительно тоскуя, —
и дня не выжить мне на свете
без ласки и без поцелуя!

Мой хлеб насущный и награда –
любовь, зачем в подлунном мире
мне, маленькой, так много надо,
а мне лишь землю подарили?

Над степью радостное ржанье.
Играет ветер красной рожью.
От жажды жаркого свиданья
дрожит планета крупной дрожью.

Кричит материя земная,
рождая чудищ мезозоя.
Ни меры, ни числа не зная,
плодится вещество живое.

Кто этот мир смешной придумал,
семью раскрашенных матрешек?!
Везде, куда бы ты ни плюнул,
тесно от червяков и мошек.

Где ласки взять? Где взять любови
на мир, кишащий существами?
Недаром убегают боги
и там живут, за облаками.

Живу тоскливо и случайно,
в стране оставшись не у дел.
А ты расталкивать плечами
крутое время полетел.

Я — странный робкий чужестранец,
звучанья складываю в речь.
Ты — солнечный протуберанец,
всё на пути способный сжечь.

Сверкая огненно очами,
стремишься к цели напрямик.
Я — сиротливыми ночами
стихи мараю в мой дневник.

У каждого своя забава,
характер, выбор, дар, судьба.
Ты — отпрыск века-волкодава,
тебе — богатство, власть и слава,
а мне — моё святое право
оплакивать мои гроба.

Метель,
веселая метель,
сметай с пути, сбивай с дороги,
крути меня, как карусель,
назад верни меня в итоге,
верни меня назад в те дни,
в те дни,
где юность — на пороге.
В те дни,
когда совсем юна,
лишь первый месяц на работе…
Несет высокая волна
меня в своем водовороте.
Когда еще все впереди,
когда еще — на повороте.
Мне не вернуть уже тех дней,
того богатого начала,
когда звучала я сильней,
как будто колокол качала.
Но дни побед…
Но дни потерь…
А ты звучи, как я звучала,
метель, веселая метель!

Говорится, что рай, мол, для нищих.
Это все — разговор для бедных.
Не обрящут они, хоть ищут,
ищут в Новых Заветах и в Ветхих,
в Достоевском, в Толстом и в Будде.

Как мне жаль вас, бедные люди!
И себя мне жаль, в том же быте,
в нашем скудном безрадостном быте.
Жаль, что нет у меня для вас тайны,
и в евангелии от Натальи
никаких утешений не ждите!

Очень просто в жизни умереть.
Очень трудно жизнь начать сначала.
Прошлое в глазах моих вставало
каждой ночью, как шатун-медведь.

Кто его встревожил до весны,
не дал спать и разбудил до срока,
обнадежил, обманул жестоко —
нет весны и нет возврата в сны.

Прошлое бредет за мною вслед
поперек всех праздников и буден.
Прошлое, тяжелое, как бред.
Правда, не поведанная людям.

Белый корабль,
брошенный,
в море
бурном,
гордо плывёт —
залпом расстрелянный.
Призраком морга
мчится он…
— Полный вперёд!

Стенка на стенку, брат на брата?
Кто здесь убийца, кто раб?
Мчится сквозь залпы,
чёрным квадратом
меченный,
белый корабль.

Густое, комариное,
темно-зеленое,
лето стозвонное.

Колкий колос
в горсти топорщится,
в емкое поле
солнце пролито.

В Доне же, в Доне
небо ли тонет?
Язь ли, лещ ли
в небе ли плещут?

Росы, косы,
всплески лески,
пляски, лязги
кос ли, вёсел ли?

Несчастен край, в котором может
безумец занимать престол.
Тех, кто умней, смелей, моложе,
упрячет в тюрьмы, уничтожит
и установит произвол.

Несчастен край, где может править
тяжёлый и тупой дебил.
Страну позорить, мир забавить
и тех в тмутаракань отправить,
кого тот прежний не убил.

Несчастен край, в котором воры
насквозь пронизывают власть.
Они хватать и хапать скоры,
и лишь о том ведутся споры,
кто сколько смог, успел украсть.

Несчастен край, где — стыд и грех! —
мы терпим над собой их всех.