Стихи Натальи Астафьевой

Я в нежных руках государства,
одета, обута, сыта.
Болею — в аптеках лекарства.
Умру — гробовая доска.
Ребячество и суесловье,
что выболтал магнитофон,
прослушает, сморщив надбровье,
какой-нибудь Наполеон.
Он сына забреет в солдаты,
отправит в десантницы дочь…
Лежу в госпитальной палате,
терзают меня день и ночь,
я в собственной жизни не властна,
подохнуть и то не дадут…
И всё-таки, жизнь, ты прекрасна
в мгновенья прекрасных минут.
Раз в год я поплаваю в море,
а если сойду я с ума,
то есть для меня санаторий
и есть городская тюрьма.

Хочу быть похоронена
под мерный стук копыт.
На черном катафалке
пусть черный гроб стоит.

В черных попонах лошади
и кучер в черном весь —
торжественно, не пошло
отплыть в последний рейс.

Не в траурном автобусе —
хочу на лошадях,
свой путь в их теплом топоте
пусть совершит мой прах.

В хлебном поле пусто,
выметено чисто.
Но стоит капуста
в синеватых листьях.
Кочегар-октябрь
жжет костер растений,
курочкою рябой
смотрит сад осенний.
Руки я отмою,
отскребу от лета,
нежно подо мною
вертится планета.
Чтобы мы столетья
пили и ели,
зерна спят, как дети,
в черной колыбели.

Когда мимо летят поезда,
сотрясается наша дача,
деревянные планки скачут,
двери хлопают наудачу —
но не ждем мы гостя сюда.
Над платформой июльское пекло.
Электрички кричат за окном.
И тоскует по человеку
наш сосновый рассохшийся дом.

От закопченных деревянных стен
уводит в гору крестная дорога.
Я, Магдалина, плачу у колен
Исуса человека, сына бога.
Он изнемог от ласковой любви
ко мне и к детям, и к скоту в загоне,
мычат коровы, скачут воробьи
к открытой и приподнятой ладони.
Меня проводит и детей, и скот
к реке — вода прозрачна, скулы сводит,
наемся медом из пчелиных сот
и закричу, заплачу при народе
от жалости, раскаянья, любви
(слова застряли в горле слезным комом) —
ты не молчи, со мной заговори,
ты, как и я, родился под соломой.
Тебя шершавым длинным языком,
дыша, лизала черная корова,
изба пропахла теплым молоком,
квашней ржаною и щепой сосновой.
Омою ноги пыльные твои,
ты отдохнешь, мне жаль тебя, Исусе,
все ждут тебя, все ждут твоей любви,
ложись в постель, я ужином займуся.
Рассыпчатой картошкой накормлю
и бедным жарким благодарным телом,
мне жаль тебя, Исусе, никому,
что ты устал, что заболел, нет дела.
Кровавый пот ладонью оботру,
ты голый (отвернусь) неловкий, нежный…
Спи, не тревожься, я тебе к утру
перестираю все твои одежды.
Я вижу, вижу: в гору крест несут,
ты так устал, а им все мало, мало!
Тут тихо… Слышно, мальчики поют,
и жаба по дороге поскакала,
всплеск рыбы, скрип уключин на реке,
и топот ног, и крики под горою…
Усни, Исусе, на моей руке,
слезами ноги бледные омою,
под острыми гвоздями на кресте
ты теплой кровью весь истек, Исусе…
Забудь людей. Со мною в тесноте
останься жить, я ужином займуся,
ядреный с медом приготовлю хрен,
стоит в корзине рыба у порога…
Я, Магдалина, плачу у колен
Исуса человека, сына бога.

Я проснулась от тревоги
и от боли под лопаткой.
Ах, чего, скажите, боги,
ждать мне от судьбы-загадки?

Или горестей разлуки?
Или радостей свиданья?
Или Марс готовит муки,
те, которым нет названья?

В этой комнате мне сегодня тесно,
радости моей она вместить не может!
Мир слишком встает отвесно,
слишком избит-исхожен…
У меня же любовь, непокорно большая,
вырывается, хлопая крыльями,
носится по комнате, как птица!
Она мне работать мешает,
весь мир собой заполнить стремится.
Сегодня надо,
чтобы все было не как надо:
дома бы полетели,
водосточными трубами руля,
а где милиционеры цедят лакированный порядок —
вылезли бы поля!
Но нужно работать,
ничего не поделаешь,
об клетку голову разбивает только перепелка…
Твое звонкое нежное имя насвистывая,
резкая и загорелая,
лажу по книжным полкам.

Тишина в бору такая,
шишка стукнет – сердце екнет;
тихой хвоей осыпая,
только в ветках птица вздрогнет.
Только прошуршит листочком,
поднимая шляпку, рыжик,
да протопает цепочка
муравьев,
сердитых, рыжих!

Приподымаюсь
и тяпкой острой
об землю черствую
со звоном бью.
Где,
дождик-странник,
все лето прячешься?
Кто
тучи хлебные
взял распугал?
Земля,
как женщина,
солдатка сильная,
без мужа —
высохла,
гормя горит.