Читать стихотворения онлайн
По линейке, по правилу
целый век проживя –
что тебя переправило
к берегам без жилья,
без того и без энтого,
словом, без ничего,
счастья одномоментного
не щадит существо,
не жалеет эссенция
экзистенции зол,
серый-пепельный светится
под углями подзол,
тянешь плуг или борону,
под отвалом зола,
по ту сторону
и добра, брат, и зла.
За рекою-Москвой
в палисаднике
вечер свой провлеку
на завалинке,
разговор деловой,
не досадливый:
что берут за муку
да за валенки.
Печь зимой истоплю,
масло вытоплю,
печь дымит, да уж не
перекладывать,
из колоды ладью
грубо выдолблю,
чтоб Харону и мне
переправы дать.
Присядка в полуплуга,
в приход полдневной почты,
беззвучная подруга,
пошто меня зовёшь ты?
Поверьте, в том конверте
слова плетутся в сети,
и сладкий привкус – сами-знаете-чего
сильнее на рассвете
безоблачного сна.
И облачная стая
стоит, как тишина
густая и пустая.
На снежной границе к столбу приморозив ресницы,
к стеблям прошлогодней вероники и повилицы,
сквозь слезы слежу перелетные птиц вереницы
и глупые ставлю вопросы, как Петька Чапаю.
Не встроясь в табло менделеевское элементов,
не слушаясь мания магов, ментов и ни мэтров,
подпрыгну повыше своих же полутора метров
и об лёд коленки, и локти, и лоб расшибаю.
Тот Кто дал свободу грешить и Его же злоречить
ни в какую погоду нас одних не оставит
не раскидывай кости решить чет или нечет
отрешись от злости хоть на час коль не можешь славить
И воскреснешь, и дадут тебе чаю
горячего, крепкого, сладкого.
И Неждану дадут, и Нечаю —
именам, звучащим загадково.
И мёду дадут Диомиду,
и арфу – Феофилу,
и всё это не для виду,
а взаправду, в самую силу.
А дело было в августе,
с пяти сторон светало:
под «Ах, майн либер Августин» —
берлинские войска,
московские — под «Яблочко»,
венгерские — под Листа
(двенадцать лет назад у них
раздавлена столица).
А вот болгары — подо что?
Что им под ногу подошло?
«Прощание славянки»?
И шли полки за рядом ряд,
и просыпался Пражский Град,
во сне услышав танки.
Пустота —
что прыжок с моста,
и пустот —
что пчелиных сот.
Сосчитай до ста,
до двухсот, трехсот,
зерна не оста-
вил на зерне осот.
Но о том зерне,
умершем в стерне,
что не погибнет,
знает лишь стерня,
к которой сорняк
в агонии выгнут.
Не нечаянно шли в начальники
за идей чистоту печальники,
за голов пустоту заботчики,
пистолета в затылок наводчики…
Эта песенка петая
под колючки ежу.
По вчерашней погоде одетая,
промерзаю, потею, дрожу.
Эта петая песенка
дикобразу под дых.
Не ищу по погоде ровесника,
непогод очевидца младых.
Петую-перепетую
насвищу под иглу.
На тебя я, погода, не сетую,
отыщу себя в пятом углу.
Все исчерпывается,
исчерчивается, как лед коньками,
и колется, как стекло.
Все истачивается,
истаптывается под башмаками
и как будто уже утекло.
Все истощается — и почва, и толща
океанских вод.
И ты источаешь без страха и молча
свой постепенный уход.
Рынки, торжища, базары,
будки, шапито, вокзалы,
улица, фонарь, аптека,
кто там ищет человека
днем с огнем?
Кто взошел из утлой бочки,
прорастил на пальцах почки,
в почву запустил коренья,
расцветая не ко время
старым пнем…
И, наддав дыханья углю,
разогнись и вслух повтори
первобытный призыв к огню,
этот возглас «гори, гори».
Гори, гори ясно —
ничто не напрасно.
Гори, гори жарко —
ничего не жалко.
Гори, гори,
моя звезда,
звезда зари
рассветная,
тебя внутри —
жара несметная,
а между нами —
холода,
тьма космического льда
в звездном океане.
Разожги, зажги, звезда,
мой костер в тумане.
Нету гибче и лёгче
эн того языка,
что и шепчет, и квохчет,
как на нарах зэка,
что и веет, и реет,
как андреевский флаг,
как матросы на реях
и как досточки плах.
Что лилеет лилово
и лелеет десну,
праславя… праоснова –
рубит пращур сосну.
И что сеет и веет,
вырезает и льет
из кириллицы веер,
из глаголицы мёд.
Из автобуса выходя,
на Ворота Святого Гвоздя
я гляжу — ни гвоздя, ни ворот,
так сказать, от ворот поворот.
Но пройди по-над кольцевой,
под немолкнущий вой грузовой,
и очутишься сразу по ту
грань и сторону, вся в поту.
Руку вытяни, мельком глянь
на тобой перейдённую грань,
где и воздух жарок и рыж,
где остался город Париж.