Читать стихотворения онлайн
Выступала по рыжим проталинам,
Растопляла снеги голубы,
Подошла к обнищалым завалинам,
Постучала в окошко избы:
«Выйди, девка, веселая, красная!
Затяни золотую косу,
Завопи: «Ой, весна, ой, прекрасная,
Наведи на лицо мне красу!»«
И выходит немытая, тощая:
«Ох, Белянка, Белянка, прощай!
Осерчала ты, мать Пирогощая,
Богородица-мать, не серчай!
Лупоглазую телку последнюю —
Помогай нам Никола!- продам.
За лесок, на деревню соседнюю
Поведу по весенним следам!»
В пыльном дыме скрип:
Тянется обоз.
Ломовой охрип:
Горла не довез.
Шкаф, диван, комод
Под орех и дуб.
Каплет тяжкий пот
С почернелых губ.
Как бы не сломать
Ножки у стола!..
Что ж ты, водка-мать,
Сердца не прожгла?
Вся измучилась, устала,
Мужа мертвого прибрала,
Стала у окна.
Высоко окно подвала,
Грязью стекла закидала
Ранняя весна.
Подышать весной немножко,
Поглядеть на свет в окошко:
Ноги и дома.
И, по лужам разливаясь,
Задыхается, срываясь,
Алая кайма.
Ноют руки молодые,
Виснут слезы горевые,
Темнота от мук.
Торжествует, нагло четок,
Конок стук и стук пролеток,
Деревянный стук.
Замети меня метелями,
Белой вьюгой закрути,
Вьюжной песней утоми,
Чтоб за елями, под елями
В белоснежный сон уйти —
Только сон не отыми.
Всё взяла, на ветер кинула:
На, пляши, гуди, мети,
Замети, убей, уйми!
Косы белые раскинула,
Пляшешь, душишь — отпусти!
Руки-вихри разойми!
Весь от солнца темно-рыжий,
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.
Сверху жжет, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.
Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зерен этих белых
Будут новые пуды.
За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.
И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.
По садам сверкают розы.
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.
Ты ж опять в свое болото
Из-под плетки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.
Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но — велик аллах с пророком!—
Всей землей владеет хан!
Он насыпал рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.
Там на черном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.
Кто-то новые мильоны
Занесет себе в доход,
И опять в свой пар зеленый
Раб с проклятьями бредет.
Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетенных
Есть отечество — Москва.
Сирень в цвету тяжелом,
И запах как дурман.
А там, по горам голым,
Седой, ночной туман.
Чуть виден месяц острый,
А светит на сирень,
На твой платочек пестрый
Из русских деревень.
Ты смотришь, как черница
В стенах святых скитов,
А тут сирень-синица
Поет без голосов.
Пойди ко мне поближе
Цветистое крыло
Сирень опустит ниже:
Для нас ведь зацвело.
Двуострый полумесяц
Всё небо обойдет…
Ты знала ли май месяц?
Узнай! Душа замрет.
От гор ложатся тени
В пурпурный город мой.
Незримые ступени
Проходят час немой.
И звон соборов важных
Струится в вышину,
Как шепот лилий влажных,
Клонящихся ко сну.
И тихо тают дымы
Согревшихся жилищ,
И месяц пилигримом
Выходит, наг и нищ.
Птенцов скликают птицы
И матери — детей.
Вот вспыхнут звезд ресницы
Потоками лучей.
Вот вздрогнет близкой ночи
Уютное крыло,
Чтоб всем, кто одиночит,
От сердца отлегло.
Прошумели дожди и столбами ушли
От реки голубой на равнины земли.
И опять тихий путь в берегах без конца
Вдаль уносит меня, молодого пловца.
Уж и как же ты, даль, на Руси далека!
Уж не будет ли жизнь для меня коротка?
Вон по берегу в гору бредет человек.
Видно, стар, видно, нищ, видно, ходит весь век.
А видал ли края, все ль концы исходил,
Как в последнюю гору поплелся без сил?
Так бери ж и меня, заповедная даль!
Схороню я в тебе вековую печаль.
Уж и как же, печаль, на Руси ты крепка!
Вихрем в песню впилась волгаря-бурлака.
И несешь, и томишь, обнимаешь, как мать,—
Видно, век свой с тобою и мне вековать.
Так пускай же вдали опечалюсь за всех,
Чтобы вспыхнул за мной оживляющий смех,
Чтобы песня взвилась огневая за мной
Над великой, скорбящей моею страной.
Чешуя моя зеленая,
Весной-красной рощеная.
Чешую ту я чешу,
Лесом-лешанькой трушу.
На березке, на дубочке
Не листочки,
А чешуйки.
Голова моя седая,
Под сединкой голубая.
Я кажинную весну
Глажу, прячу седину.
Ни на небе облачка,
Ни седого волоска
У змеюки.
Как на речке на Тетере
Разгуляньице теперя.
Через реку пыльный мост
ан не мост — змеюкин хвост.
Я сидела, не хотела,
К петухам домой поспела,
Под тулупом-кожухом,
Руку за руку с цветком.
На поле, за горкой, где горка нижает,
Где красные луковки солнце сажает,
Где желтая рожь спорыньей поросла,
Пригнулась, дымится избенка седая,
Зеленые бревна, а крыша рудая,
В червонную землю давненько вросла.
Хихикает, морщится темный комочек,
В окошке убогом колдун-колдуночек,
Бородка по ветру лети, полетай.
Тю-тю вам, красавицы, девки пустые,
Скончались деньки, посиделки цветные,
Ко мне на лужайку придешь невзначай.
Приступишь тихоней: водицы напиться
Пожалуйте, дяденька, сердце стыдится…
Иди, напивайся, проси журавля.
Журавль долгоспинный, журавлик высокий,
Нагнися ко мне, окунися в истоки,
Водицы студеной пусти-ка, земля.
Бадья окунется, журавль колыхнется,
Утробушка-сердце всполохнет, забьется:
Кого-то покажет живая струя!
Курчавенький, русый, веселый, являйся,
Журавлик, качайся, скорей подымайся,
Во на тебе алая лента моя.
Городские дети, чахлые цветы,
Я люблю вас сладким домыслом мечты.
Если б этот лобик распрямил виски!
Если б в этих глазках не было тоски!
Если б эти тельца не были худы,
Сколько б в них кипело радостной вражды!
Если б эти ноги не были кривы!
Если б этим детям под ноги травы!
Городские дети, чахлые цветы!
Все же в вас таится семя красоты.
В грохоте железа, в глухоте камней
Вы одна надежда, вы всего ясней!
И здесь, и здесь, в последнем захолустье
Ты, родина моя!
Реки великой высохшее устье
У моря бытия.
Какие волны вскатывали пену,
Какая песнь плыла!
И всё судьба медлительному тлену
Без вздоха отдала.
Дома седые, слепнущие окна,
И люди как дома.
Берёзы, как надломленные, сохнут
И вся тоска — нема.
И даже звон, всерусский, колокольный,
От боли безголос:
У меди сердце — вестник жизни вольной —
Давно оборвалось.
…Нева, недобрая, немая,
Оцепенела, утаив,
Что, грязный лед приподнимая,
Под ней ревет морской прилив.
Люблю и нем. Нема и любит.
И знает: радости земной
Ничто мучительней не губит,
Чем эта пытка тишиной…
Зых — нефтяной район
Приземисты, мрачны, стоят корпуса.
Я в эти жилища вошел, словно в сон,
Ужаснее Дантова ада был он.
Все попрано: правда, и жизнь, и краса!
Сырой коридор. С облупившихся стен
Холодные, грязные капли текут.
За что же рабочие замкнуты тут,
В бессовестный этот, безвыходный плен?
За низкими, злыми дверьми, как в тюрьме,
Угрюмые камеры. Каменный пол.
И ползают дети. А воздух тяжел.
И окна не к солнцу, а к стенам и тьме.
В лохмотьях сидит исхудалая мать.
В мангале картофель закопан в золу.
И жадный мышонок ютится в углу:
Голодным голодных не стать понимать!
Среди неподвижной, глухой тишины
Лишь с фабрики слышен машины напев,
Как будто там стонет закованный лев.
Я стал у порога. И хлынули сны.
Раздвинулись стены. Раскинулся сад.
Просторные, светлые встали дома.
Как будто решила природа сама
Построить в мгновенье невиданный град.
И кто-то подходит:— Смотри, как живем!
Вот зал. Вот читальня. Здесь школа. Здесь врач.
Котельщик и слесарь, тартальщик и ткач —
Здесь каждый обласкан народным теплом.
Вдруг сторож толкает:— Проснись, господин!
— И вправду, товарищ, я словно уснул…
Но слышишь ты фабрики радостный гул?
Мы скоро проснемся. И все как один!
В гулкой пещерности,
В тьме отдаления,
Самодовления,
Богом зачатая
Ярь непочатая.
Дщерь неизмерности
Щедрых страстей,
Сонно колышется,
Матерью слышится,
Влажно-просторною,
Взором проворною
Чревных очей.
Скорбь исхождения,
Путы утробные,
Болести гробные,
Крик раздвоения —
Радостный путь!
Семя родимое,
Долго носимое,
Ликом пребудь!