Лиса и Кот 0 (0)

Сказка в стихах для детей и взрослых

В народе ходят сказочки
Со смыслом поучительным.
Герои в них – животные,
Но все, как у людей:
Любовь, интриги, промахи.
Гораздо хуже, солнышко,
Когда людские особи
Похожи на зверей:

Со слабыми нахальные,
А с сильными трусливые.
О том, как с ними справиться,
Я расскажу тебе.
Еще о том, как с выдумкой
Возможно невозможное,
Как нас меняет к лучшему
Уверенность в себе.

Лиса

В лесу, в укромном логове
Под сенью можжевельника,
Сыта, но одинёшенька
Жила-была Лиса,
Красавица и умница.
Немного непутёвая,
Но бойкая и шустрая,
И с верой в чудеса.

Подружки, все замужние,
Встречаясь, вечно ахали:
«Да как же ты без пары-то!
Да что ж ты без детей!
Ведь должен быть хоть кто-нибудь!
А у Лисички отповедь:
«Я не хочу кого-нибудь,
Я жду царя зверей».

«А он хоть в курсе, милая? –
Острили ее кумушки, –
Ты будешь ждать до старости,
А мы не доживем.
В лесу если встречаются
Случайные залетные
Мужского пола особи,
То в основном с ружьем».

«Конечно, в курсе, девочки, –
Лисичка томно думала, –
Он точно так же мается,
Мечтает при луне.
Ему напел соловушка,
Наворковали горлицы,
И сойки синекрылые
Трещали обо мне».

И вот однажды осенью
Сошлись светила нужные.
Был листопад, и сыростью
Сочились облака.
Лиса бежала по лесу,
Бежала и не ведала,
Что встреча с ее суженым
Уже совсем близка.

Кот

У одного хозяина
Был кот, шалун и пакостник.
«Давно бы плавал в проруби, –
Грозил ему Иван, –
Да дочка заступается.
Ишь, у него, разбойника,
На шее лента красная –
То Машкин талисман.

Лет пять уже болтается.
Не снять, не срезать – бестия
Меня боится. Я ж его
Три раза завозил,
А он всё возвращается!
И сразу к ней, к защитнице.
Она со мной ругается –
Ну, просто нету сил!

Из-за кота паршивого
Три дня молчит и дуется.
Вчера грозила, дурочка,
Что из дому сбежит.
Я ей сбегу! А главное,
Она всем его «подвигам»
Находит оправдание:
Охотничий инстинкт.

Я говорю, он давеча
Съел сливки из подойника,
Мать зарубила курицу –
Стянул и слопал, гад.
Она говорит, бабушка
Всё без присмотра бросила,
С соседкой балаболила,
Так кто ей виноват!

Я говорю: он бешеный.
Вон у соседей кошечка:
На руки сядет, ластится,
Врачует хворь, хандру.
Она в ответ: то девочка,
А наш – мужик с характером,
И к людям он относится
Так, как они к нему.

Я говорю, он носится,
Горшков разбил немеряно,
Что на заборе сушатся.
А сколько сгрыз цветов!
Она говорит, лечебные
Он ест, как мы, растения.
А коль собаки гонятся,
Тут уж не до горшков.

Я говорю, он дразнит их,
Она твердит – играется.
А псу зимой соседскому
Кто выцарапал глаз?
Пришлось бутыль пожертвовать –
День головой промучился.
Она в ответ: воинственный,
Зато не лоботряс!

Кот, спору нет, охотничий:
Отвадил крыс от погреба,
Как ночь – идет на промысел,
Мышей ловить горазд.
Не съест – рядочком выложит,
Еще бы – после курицы!
Но жаден и злопамятен,
Нахален и горласт».

«Зато какой холёсенький,
Пуфыстик, – дочь сюсюкала. –
В полоску, лапки белые».
«Угу, – бубнил Иван, –
Ушанка вышла б знатная.
Кот видный, морда толстая,
Халат надеть малиновый –
Ну вылитый наш пан,

Который вечно в садике
На топчане засаленном
Полеживает, жмурится –
Казалось бы добряк,
Хоть на калач намазывай,
Но мироед он редкостный,
И помнит мелочь всякую,
Мстит за любой пустяк.

Все от него наплакались:
Мы, люди подневольные,
Соседи, дворня, ключница
И родственников полк.
Уже два раза красного
Он петуха выпрашивал.
Ох, чую, он когда-нибудь
Получит вилы в бок.

Вот так!» – и кинул в сторону
Кота, в тени лежащего,
Упавший из поленницы
Увесистый горбыль.
Тот взвизгнул и взъерошенный
Помчал с прогрёбом к дереву,
На вираже у лестницы
Столбом взметнувши пыль.

Ивану было весело.
Зато с утра нерадостно:
Нашел в лаптях вонючие
Подарки от кота.
Опять! И бесконечною
Была б эта история,
Но вот однажды странница
Вошла к ним в ворота.

И ей во время ужина
Иван в сердцах посетовал
На свой неутихающий,
Бессмысленный джихад.
Да если б взялся кто-нибудь
Да за вознаграждение
Кота-злодея вынести
Куда глаза глядят!

Кивнула ведьма старая
И, спрятав алчно денежку,
Едва заря забрезжила,
Полезла в свой мешок.
Оттуда она вынула
Другой кулёчек, маленький,
С дурман-травой и всыпала
В сметану порошок.

Придя с охоты вымотан,
Наелся кот и плюхнулся
Без задних ног. Опомнился
Уже в тугом мешке.
Прорвал когтями дырочку
И был таков, а бабушка,
Пожав плечом ссутуленным,
Пошла уж налегке.

Сначала он, напуганный,
Понесся сломя голову,
Потом остыл, прислушался:
Погони нет за ним.
Определив старательно
Свою геопозицию,
Направился на родину,
Умывшись и попив

Из родника студеного.
По ходу он охотился,
Днем отдыхал, а вечером,
Когда было темно,
Лугами шел пахучими,
Полями шел волнистыми,
Лесами необъятными –
Все ближе к дому, но

Лиса его увидела,
Когда он под шиповником
Сидел, дремал, нахохлившись
И лапки подогнув.
«Ой, что за зверь невиданный?
Потешный, морда сонная…
Да маленький-плюгавенький!
А ну его пугну!»

Кот зашипел и вскинулся,
Оскалил зубы острые,
Шерсть дыбом, искры сыплются –
В два раза больше стал.
Глаза зеленым светятся,
Хвост закорючкой выгнулся.
«Ого! – лиса подумала, –
Не так уж он и мал!»

И говорит: «Да тише вы!
Давайте без агрессии,
Ведь вы меня не знаете,
А я не знаю вас.
Какой-то вы особенный!
У нас таких не водится!
Откуда к нам?» Кот думает:
«Пришел мой звездный час!

Навру сейчас с три короба».
Приободрился сразу же,
Хвост распушил и усики
Когтями расчесал.
«Я – Котофей Иванович!
Здесь буду губернатором.
Сам лично Тигр Тигрович
Мне ленту повязал, –

Кот гордо вскинул голову, –
Пока живу инкогнито,
А то все как проведают,
И набежит толпа.
В Южно-сибирском округе,
Где я служил до этого,
Я личность всем известная –
Да каждая соба…

Ой! В общем, все: и курицы,
И гуси, утки, голуби –
Как мухи, вились около,
И каждый лизоблюд.
А за спиной завистники
Брехали, зубы скалили,
Считали, сколько вкусного
Даёт мне добрый люд.

Врагов я нажил множество,
Конечно, им не нравилось,
Что петуха огромного
Мог съесть в один присест.
Что всех гонял, как бешеный».
Лиса слегка попятилась,
А Котофей напыжился:
«Я был грозой тех мест,

Железной лапой действовал,
Иначе не получится!
Ворюг зубастых тысячи
Передушил один.
Вот видишь, уши порваны,
То серые разбойники
Следы зубов оставили,
Но я их победил.

В запале я неистовый!
Однажды стая целая…
Они не просто падали –
Летели кувырком!»
Кот привирал, конечно же,
Про крыс лисичке хвастая,
А та с восторгом думала,
Что это про волков.

«С тех пор паёк пожизненно
И бюст стоит на родине», –
Он врал, а она мыслила:
«Не так уж он плюгав»!
А Кот в самозабвении
Все больше фантазировал:
«Меня боялись до смерти,
Особенно Иван,

И после покушения,
Особенно жестокого –
Всего их было несколько –
Был перевод решен.
Велел мне Тигр Тигрович
Здесь навести порядочек.
Лисичка бровки выгнула:
«Он вовсе не смешон!»

Увидев, что он нравится,
Встал во весь рост мюнхгаузен,
Стал когти драть о дерево,
Хвост щеткой распушив.
Кора летела веером,
Игрался ветер ленточкой,
Лису пронзила молния:
«Он дьявольски красив!»

Кот+Лиса

«Как звать тебя, красавица?
Одна живешь? Не замужем?» –
К Лисичке Кот приблизился
И воздух потянул.
«Лиса, Лисичка, Лисонька, –
Сказала та кокетливо, –
Я девушка свободная,
Чуть что – и упорхну.

Вас в гости пригласила бы,
Но вы, боюсь, откажетесь.
Сегодня я готовила
Свой фирменный салат:
Фазанья грудка, руккола,
Личинки, лук и трюфели».
«Я предпочел бы страсбургский,
Из лягушачьих лап.

Но отказать не смею я –
Вы столь обворожительны,
И плюс моя обязанность –
Узнать народный быт», –
Кот рассыпался бисером,
Ища слова эффектные,
Ведь так давно наш выдумщик
Бывал от пуза сыт…

Пошли, и неожиданно
Они, едва знакомые,
Почувствовали общее
Душевное родство.
О том о сем калякали,
Обменивались шутками,
Как старые товарищи,
Дружившие лет сто.

Сидели, слово за слово,
Не замечая времени…
Их разбудило солнышко
Свернувшихся клубком.
А, кроме того, трапеза
Салатом не закончилась.
Все нычки были съедены:
Запасы корешков,

Мышей штук двадцать вяленых,
Личинки, яйца, выползни,
Прикопанный для праздника
Заплесневелый сыр,
Потерянный охотником
В чащобе в прошлом месяце…
Что там фазан до косточки –
Умят барсучий жир,

Хранимый для лечения
Болезней всех практически.
Мед в сотах вместе с сотами
И ввязнувшей осой…
Смолочены смородина,
Малина и боярышник,
Засушенные на зиму
Хозяйственной Лисой.

Но та не опечалилась,
Напротив. «Как же здорово
Не в одиночку ужинать,
Не засыпать одной,
Овец считая сотнями…
Не думать думу грустную…
Вести беседу с суженым,
А не с немой луной…

Не подбирать синонимы,
Стесняясь в выражениях,
А говорить, что думаешь…
Не выть с закрытым ртом
От скуки и уныния…
Не просыпаться в холоде,
Обнявшись, как с возлюбленным,
Лишь с собственным хвостом», –

Лисичка так подумала,
Но мысли не озвучила.
Уселась нога на ногу
И молвит со смешком:
«Вы, Котофей Иванович,
Как джентльмен, обязаны
Мне сделать предложение»,
Сама же за ушком

Давай его почесывать.
От ласки Кот зажмурился,
Подставил шейку, пузико
И громко замурчал…
С тех пор они супругами
Жить стали припеваючи.
Он звал ее Лисиченькой
И у норы встречал.

Она же его ласково –
Котищем и Котищенькой.
Кормила его вкусненьким,
А он кормил её
Досужими рассказами.
Мур-мур с утра до вечера:
Что ел, где путешествовал
И как ловил жульё.

Лиса+

Короче, хоть и разные,
Сошлись два одиночества.
Однажды с уткой пойманной
Бежит Лиса домой.
Тут Волк: «Здорово, рыжая!
Удачно поохотилась!
Давай, делись дичинкой-то,
Тебе не съесть одной».

«Да и не собиралась я, –
Мне есть теперь, с кем завтракать», –
Лиса в ответ. Волк выпучил
Глаза: «Завелся муж?»
«Это у вас заводятся
От грязи насекомые,
А муж – он появляется,
Не местный он к тому ж.

Его для наведения
Порядка Тигр Тигрович
Прислал к нам губернатором,
И ты браткам своим,
Особо беспредельщикам,
Скажи: без разбирательства
Рвет на клочки, на тряпочки!
Разбойничать ни-ни!»

Волк аж присел: «Вот новости!
А мы даже не слышали!
Так что ж он не представился?
Сидит в норе, как пень».
«В Южно-сибирском округе,
Где он служил до этого,
Все были так запуганы,
Что он мог спать весь день.

Ты сам подумай, бестолочь,
Кто с кем должен знакомиться.
Что там вносить положено:
Оброк, налоги, дань?»
«Я понял! – Волк задумался. –
Так что он любит, Лисонька?»
«Так мясо! – уже издали
Ответ. – Он же не лань».

«Кто-кто? Не понял! Выплюни
Ты утку!», – Серый выкрикнул. –
Ушла». Но с ветки свесился
Скворец, шутник и враль:
«Мой генерал», я думаю,
Сказала наша умница.
Так говорят во Франции,
Oui: mon g?n?ral», –

И полетел докладывать
Знакомым информацию,
Волк тоже с донесением
К собратьям поспешил.
Ну а Лисе тем временем
Медведь голодный встретился
И, словно осыпь бурая,
Дорогу преградил:

«Проход закрыт, гражданочка».
«Но почему? Брось шуточки!»
«Да потому что!» – съёрничал.
«Причину назови», –
Лисичка стала нервничать.
«Во-первых, вот отметины:
Когтями обозначены
Владения мои.

А во-вторых, я пошлину
Установил вчера еще.
Так, чисто символически:
Всего одна у.е. –
Любая тушка». «Ладненько, –
Поймав жука-навозника,
– Держи!», – Лисичка сделала
Батман-тандю-плие.

«Стоп-стоп, ты не дослушала.
А, в-третьих, есть известия,
Что птичий грипп свирепствует,
И я ввел карантин.
Все птицы перелетные –
Условно переносчики,
И могут быть допущены
Лишь в виде четвертин.

И наконец, последнее.
Мне нашептали ябеды, –
Медведь тянул намеренно,
Жука отправив в рот. –
Ты лазила в малиннике,
Хоть квоты уже выбраны
Тобой в июле-августе.
Нежданный поворот!?

Но я сегодня милостив –
Прощаю, только уточку
Отдай-ка и проваливай,
Я занят, просто жуть».
«Возьми, – Лиса промямлила, –
Но есть я не советую,
Ведь нечем будет, Мишенька,
Тебя нам помянуть.

Ты, дурень незадачливый,
Не доживешь до вечера».
Медведь взревел, и с дерева
Чуть не упал Скворец,
Который всё подслушивал.
«Стоп-стоп, я не закончила.
Во-первых, атаманщине
У нас в лесу конец.

Есть власть официальная,
Да! В виде губернатора!
И, чтоб ты знал, назначен он
Не кем-то, а ТТ.
В Южно-сибирском округе,
Где он служил до этого,
Все знают: из разбойников
Он делает соте.

А во-вторых, до этого
Была я беззащитная,
Теперь, дружок, я замужем.
Ну, угадай, за кем?
И если я пожалуюсь,
То, в-третьих, мой Котищенька
Порвет за меня всякого,
А я цинично съем.

В-четвертых, звери умные
С начальством дружат грамотно.
Ну, что ты глазки выкатил?
Обратно закати.
Коль хочешь ты и в будущем
Хозяйничать в малиннике
И квоты устанавливать –
Сначала заплати».

Медведь, лицом не падая,
Ей буркнул: «Я подумаю», –
И ломанулся в кустики –
Живот ему свело.
Скворец вспорхнул, хихикая,
Но тот пристал с вопросами:
«Скажи-ка, друг мой крапчатый,
Ты врешь, что полиглот,

Зимуешь в Аквитании…
Соте из шкуры делают?
Это пальто французское?
Таких не знаю слов.
И что за зверь котищенька?
Скворец стал растолковывать:
«Котищенко – фамилия,
Он, видно, из хохлов.

Соте – еда под соусом.
Обычно мясо нежное
Сначала маринуется
И жарится потом.
Соте из медвежатины –
Конечно, что-то новое,
Но если сутки вымочить
С лучком и чесночком,

Да мелкими кусочками…»
Медведушка не выдержал
И рявкнул: «Все, достаточно!
Лети, а я пошел».
Скворец порхал и каждому
Трещал про губернатора:
Что генерал, что засланный,
Что сам из казачков,

С врагами расправляется
С особенной жестокостью –
Поджаривает заживо
На медленном огне.
В Сибирь его упрятали –
Превысил полномочия.
Фамилия – Котищенко,
И с тиграми в родстве.

Конечно, были скептики,
И не особо верили,
Скворцы-то – пересмешники…
Не верил и Кабан.
Помыв щетину грязную,
Решил к Лисе наведаться,
Понес ей черных трюфелей
И с корешком калган.

Он был влюблен без памяти
И без надежды. Сумрачный
Клыкастый нерешительно
Топтался у норы.
Лиса его увидела:
«Привет». – «Привет. Я выяснить
Хотел про губернатора.
Он что за ком с горы?

Прошел слушок, что с гонором
И всех щемит нешуточно.
Еще судачат сплетники:
Живет он у тебя».
Лиса вильнула хвостиком:
«Всё правда, и я замужем.
Но мы же, поросёночек,
По-прежнему друзья?»

«Как бы не так, – насупился
Кабан. – Теперь всё кончено.
А муженёк поплатится:
В кустах подстерегу
И дырок понаделаю
В его боках начальственных.
Прощай. И в таком случае
Грибы я заберу».

«Постой, – Лисичка крикнула, –
Прошу, как друга, выброси
Из головы ты глупости –
Произойдет беда.
Мой Котофей Иванович
Без сала не обедает,
А уж свиные ребрышки –
Любимая еда.

В Южно-сибирском округе,
Где он служил до этого,
В Полтаву ездил нарочный,
Он сало доставлял
Из самой Малороссии,
С необычайным запахом,
Румяное и нежное».
Кабан не устоял –

Припал на ноги задние.
Он был ужасно мнительный.
«И да, вернемся к трюфелям.
Ты был со мною щедр,
И я из благодарности
Предупредить обязана:
Имеешь ты лицензию
На разработку недр?

Они у нас являются
Народным достоянием,
А крупным расхитителям –
Смертельный приговор.
Но если ты поделишься,
То Котофей Иванович
Рассмотрит. Заупрямишься –
Он на расправу скор», –

Лиса грозила пальчиком.
Кабан ушел, понурившись.
И вот назавтра встретились
Медведь, Кабан и Волк.
У каждого подарочки:
Бычок у Косолапого,
Баран у Волка, трюфели
Клыкастый приволок.

Кот+

Медведь давай командовать:
«Ты, Серый, быстро бегаешь,
Сгоняй, покличь засланца-то».
Но Волк сказал: «Я пас.
Полезно хряку толстому
Побегать». Тот обиделся:
«Я что тут, самый младшенький?
Медведь моложе нас,

Гляди, распоряжается!»
«Послушай, травоядное! –
Насел Медведь, – главенствует
Здесь тот, кто всех сильней!»
Сидят рядком надутые…
Ползет лениво солнышко
Вокруг трех уважаемых,
Несломленных зверей…

Гнус вьется, мясо портится,
К грибам жуки пристроились –
Плевать. Гордятся. Вправду же –
Боятся как огня
Идти к норе лисицыной
Звать Котофей Иваныча.
С опаской каждый думает:
«А вдруг он съест меня?»

И наконец спасение –
Зайчишка. Хором гаркнули:
«Ко мне!» Косой приблизился,
Робея и кося.
«Тебе два сообщения:
Плохое и хорошее, –
Медведь опять роль главного
Присвоил, не спрося, –

Тебя гонцом назначили.
Гордись почетной должностью!
По окончании миссии,
Возможно, наградят!
Посмертно… Что поделаешь –
Опасная профессия.
Гонцов всегда то вешают,
То рубят, то едят.

Ну что ты так расстроился?
Сгоняешь – может, выживешь,
Слиняешь – гарантирую:
Не жить тебе, балда».
Косой кивал усиленно.
«Скачи к Лисице в логово,
Пусть генерал Котищенко
Пожалует сюда.

Скажи, что подготовили
С поклоном подношения
Громады представители:
Медведь, Волк и Кабан.
Дай лапу, друг! Будь умницей!»
«Косой, удачи», – Зайчика
Волк обнял на прощание,
Кабан дал талисман –

Смолы комочек с бабочкой,
Который Заяц выкинул
В кустах, сердито хныкая:
«Чуть что – сразу Косой!
Да чтоб вам повылазило!»
К Лисе он, тем не менее,
Примчал и крикнул издали,
От страха сам не свой:

«Меня прислали… Здравствуйте!
Сказать, чтобы вы прибыли
Забрать дары, которые
Медведь, Кабан и Волк
С поклоном приготовили».
«Что-что? – Лиса ответила,
Хотя прекрасно слышала, –
Медведка дарит шёлк?

Какие были прибыли!
Мы оба глуховатые.
Всегда у меня осенью
От сырости отит,
А Котофей Иванович –
Врагами изувеченный.
Поди поближе, Заинька!»
«Не верь, она хитрит!

Остановись!» – послышалось
С небес предупреждение.
Это Скворец, как фигаро,
Давно уже был тут.
Донёс он раньше Зайчика,
Когда и кто пожаловал,
И сколько принес вкусного,
И где сидят и ждут,

Из-за чего рассорились,
И сколько прошло времени,
Кто в дипкурьеры выбился,
И где янтарь лежит,
А заодно и косточки
Всем перемыл: мол, рабское
У русака сознание,
А панда, мол, рулит».

Кот шуганул доносчика,
Лиса беззлобно крикнула:
«Докаркаешься, деятель!
Пострел везде поспел!
В Южно-сибирском округе
Таких словоохотливых
Сажают в клетки». Скворушка
«Сперва поймай!» – пропел.

Дал дёру Заяц радостный,
А «генерал» с супругою
На рандеву отправились
В расчете на прирост
Их благосостояния.
Кот трусил, но бравировал,
И лишь от напряжения
Подёргивался хвост.

А троица дарителей
Искала, где бы спрятаться.
В засаде, мол, удобнее
Сидеть и наблюдать.
Медведь полез на дерево,
Кабан залёг в кустарнике,
И в кучу листьев Серого
Решили закопать.

В лесу оповещение
Всегда было налажено,
И тысяч сорок зрителей
Слетелось и сползлось
И, как Скворец потребовал,
Затихло в ожидании –
Мол, чтобы представление
Шально не сорвалось.

Вот показалась парочка,
Медведь их первым высмотрел
И пробасил: «Фу, маленький,
Да это же Барсук»!
Скворец вдохнул и выдохнул.
«Хорек!» – Клыкастый всунулся…
Тут кот почуял мясушко:
«Мяу-мяу!» – пронесся звук.

Как прыгнет на говядину,
Да как зубами вцепится,
Рычит, да с подвыванием,
Шипит, словно утюг!
Лиса даже отпрянула.
«Как мало?», – Мишка вымолвил, –
Мы, Волк, вдвоем не съели бы!
Нет, это не барсук.

Гляди, какой прожорливый»!
«И не хорек, – решительно
Кабан еще раз выступил, –
Видали мы хорьков».
А Волк лежит под листьями,
Потеет весь, психованный.
Уж очень ему хочется
Ну хоть одним глазком

Взглянуть на диво дивное.
Он попытался выглянуть
Из своего укрытия,
Тихонько стал шуршать.
Кот слышит: мышь шевелится –
И чисто механически
Метнулся, словно молния,
И за нос Волка хвать!

Тот заскулил и выскочил
Из кучи, как подорванный,
А Котофей Иванович,
Решив, что западня,
И сам порядком струсивший,
Понесся на то дерево,
Где Косолапый прятался.
«Добрался до меня!» –

Подумал тот панически,
Полез наверх, но тонкие
Не выдержали веточки,
Раздался громкий хруст,
Вспорхнули птицы веером,
Крича, как оглашенные,
Медведь упал, и надо же –
Прямохонько на куст,

Где третий сидел взяточник.
По счастью, оба выжили,
Зашиблись, без сомнения,
И пережили шок.
За Волком вслед испуганно
Удрали сломя голову
И долго еще помнили
Полученный урок.

А Котофей Иванович,
С сосны едва спустившийся
И ничего не понявший,
Сидел и молча ждал,
Когда его Лисиченька
От смеха успокоится,
А то прямо истерика…
«Как ты их напугал! –

Она, икая, молвила, –
Дай обниму, Котищенька,
Какой же ты холёсенький»!
А он под нос бурчал:
«Тут снова то же самое» –
И еле слезы сдерживал,
Ведь все-таки по Машеньке
Он чуточку скучал.

Такая вот занятная
Произошла история,
Как стал в лесу властителем
Изгой домашний кот.
Добро и зло – две стороны
Одной медали. Издали
Концом пути покажется
К удаче поворот.

Если б Кота не выгнали,
Они б с Лисой не встретились
И не были бы счастливы.
Недаром говорят,
Что всё – для испытания
Или для обучения,
Но к лучшему и вовремя –
Проверено стократ.

Царевна-лягушка 0 (0)

Старая сказка на новый лад

Послушать сказку добрую
Про чудеса и странствия,
Про смерть, любовь и подвиги
Все любят: стар и млад.
Там звери говорящие,
А девицы красивые,
И молодцы все добрые
Недобрых победят.

А эта сказка, солнышко,
О детях и родителях:
Как из непонимания
Рождается вражда,
И нет ее безжалостней,
Когда они волшебники,
Рубцы, что в ней получены,
На сердце навсегда.

Часть первая. Царь

Давным-давно на западе,
А, может быть, на севере,
На юге вряд ли – кажется,
На средней широте
Лежало царство скромное:
Не малое, не крупное,
Не пышное, не нищее.
Там правил без затей,

Пусть без деяний доблестных,
Но без особых гадостей
Царь Емельян по прозвищу
Емеля-дурачок.
Царем-то стал нечаянно –
По щучьему велению!
А был он по рождению
Обычный мужичок.

С соседями не ссорился,
Но и не хороводился,
Лень-матушку лишь жаловал –
С печи так и не слез.
Его жена-красавица
Давно пропала без вести,
И жил он в одиночестве –
Трех сыновей отец.

Сначала он горюнился
И рвал на себе волосы,
Но нянька Пантелеевна
Сказала: «Нарастут.
Все раны зарубцуются.
На свете нет случайностей,
Кто нужен нам, останется,
Ненужные уйдут».

Ни подвигами ратными,
Ни гульбищами-стрельбищами,
Ни царскими забавами
С мечом или мячом,
Ни скачками на лошади,
Ни играми-театрами,
Охотой иль рыбалкою
Царь не был увлечен.

Но скучно ему не было:
С утра молился, завтракал,
Потом бранился с челядью,
На печке отдыхал,
Бренчал на балалаечке,
Обедал с приближенными
И слушал донесения.
После обеда спал.

Проснувшись, он чаевничал
Со странниками разными.
Любил былины, сказочки
И песни гусляров.
Калики перехожие,
Скитальцы, богомолицы –
Все знали: у Емелюшки
Найдут и стол, и кров.

Послушав байки, новости,
Вопрос один-единственный
Всегда в конце царь-батюшка
Каликам задавал –
Ведь слухами да сплетнями,
Известно, земля полнится –
Быть может, о жене его
Хоть кто-то да слыхал?

Рассказывали разное:
Царицу, мол, похитили
Разбойники, кочевники,
Кащей, Горыныч-змей…
Всяк раз царь шел на выручку,
Но только до околицы:
Ну, как ему сиротами
Оставить сыновей?

Шли годы. Дети выросли,
Красивые и статные,
Обучены военному
Искусству и письму…
Пора жениться. Горестно
Царь перерыл сокровища,
И, отобрав безделицы
В парчовую суму,

Он отрядил посвататься
К соседним королевичнам
Послов самых осанистых
В ремнях через плечо,
В наградах с самоцветами.
Проездив долго-коротко ль,
Послы вернулись кислыми
И выдали отчет.

Царь-батюшка, их слушая,
Краснел, сопел и сплевывал,
Сучил ногами… К вечеру
Детей позвать решил.
Сменив рубаху грязную
На праздничную красную
И лихо шапку царскую
На ухо заломив,

С такою речью выступил:
«Сынки мои любимые!
У нас, царей, так принято:
Жениться по любви,
Но соблюсти традиции.
Я долг отцовский выполнил:
Невест по чину выискал.
А вышло… се ля ви:

Царевна та, что с севера,
Сидит в высоком тереме.
Уже лет пять геройского
Ждет принца на коне,
Который сможет выхватить
Платок у ней. Скаженного
Народу покалечилось –
Почти как на войне.

Крик, гам, столпотворение,
Ни деревца, ни кустика,
Ни травки. С утра до ночи –
Пылища, и к тому ж
Разорены селения…
А ей плевать – упертая!
Такое впечатление,
Ей нужен конь, не муж.

Другую, видно, сглазили:
Все время плачет бедная.
Ни лекари, ни знахари,
Ни поп не исцелил.
Ее отец с отчаянья
Отдаст любому встречному,
Хоть голодранцу вшивому,
Но чтоб развеселил.

Там женихов тьма тьмущая –
Все скоморохи, ерники –
Кто с куклами, кто с бубнами
Ей делают смешно.
Зазря! Сидит, как мумия!
Была б моею дочкою,
Я б выдрал хорошенечко,
Уверен – все прошло б!

На западе красавица
Вдобавок еще умная:
На три вопроса каверзных
Ей надобен ответ.
Мол, с дураками скучно ей.
Вот так и развлекается:
Кто не ответил – голову
Долой. Ученье – свет,

А дур ученых – тьма уже!
Нет хуже стервы, верящей,
Что казнь не экзекуция –
Естественный отбор.
И пусть мужик я лапотник,
Но за свободу выбора!
Вы что предпочитаете:
Топор или позор?

Молчите? Ну и правильно.
На перепутье выйдете,
Калены стрелы пустите,
И там, где упадут,
Найдете ваших суженых.
На свете нет случайностей,
Кто нужен нам, останется,
Ненужные уйдут».

Часть вторая. Царевна

Так сыновья и сделали:
Пошли и стрелы звонкие
Во все три направления
Пустили на авось.
Влетела стрела старшего
Во двор боярской дочери,
Второго – в дом купеческий…
Искать их не пришлось.

Молва распространяется
Быстрей бурана снежного:
Нежданно и негаданно
Царевич в женихах!
Встречали с распростертыми,
С поклоном, с придыханием,
И стрелы красны девицы
Несли на рушниках.

У младшего царевича
По имени Иванушка
Не все так просто ладилось…
Что, впрочем, как всегда.
Три дня стрелу разыскивал,
Когда нашел, как вкопанный
Стал, думая, провалится
Сквозь землю от стыда.

У озера, заросшего
Осокой и кувшинками,
На дереве поваленном
Сидела у стрелы
Не навка, не русалочка
И даже не кикимора –
Лягушка, жаба мерзкая…
А глазки веселы!

И голосом насмешливым
Сказала: «Здравствуй, молодец!
Вот ты какой, назначенный
Лягушке в женихи!
Хорош, придраться не к чему!
Ну что ж, стрелу вытаскивай,
Бери меня за пазуху
И к батюшке неси».

Иван в ответ: «Ну, помнится
Семейное предание
Про щуку говорящую
И разны чудеса,
Но чтоб жениться! К осени
Родятся головастики?
Да засмеют, затюкают
И царство, и отца!»

«Судьба такая! – молвила
Лягушка нежным голосом, –
Но если не откажешься,
Все будет хорошо!»
Поверил ей Иванушка,
Имел он сердце мягкое,
И вскоре вместе с суженой
Он во дворец пришел.

«Ну, наконец-то», – радостно
Все кинулись в объятия.
Потом смеялись, плакали
И пили до утра…
В сердцах хотел царь-батюшка
В окно лягушку выкинуть.
Кричал, что не считается…
Что это не игра…

Что свадьбы он не вынесет…
Лишит наследства царского…
Не даст благословения…
Что только через труп…
А сын твердил настойчиво:
«На свете нет случайностей,
Кто нужен нам, останется,
Ненужные уйдут».

Царь, скрепя сердце, выдавил:
«Тогда даю задание!
Не сможет его выполнить –
Суп из нее сварю.
Пускай невесты к завтраму
Хлеб испекут-состряпают,
И кто хозяйка лучшая,
Я поутру сравню».

Иван-царевич выскочил
С лягушкой, как ошпаренный,
Пришел домой и голову
На руки уронил.
«Ну, не грусти, Иванушка, –
Она сказала ласково, –
Все утром образуется,
Иди ложись, усни».

Иван ее послушался,
Лег спать. А в полночь лунную
Лягушка оземь хлопнулась,
Проговорив: «Оп-ля!»
И превратилась в девицу
Красы неописуемой,
В перстнях, монистах, кружеве,
Шелках и соболях.

Царевна! Без сомнения…
Раскрыв окно и выглянув,
Она в ладоши хлопнула
И, звездной пыли горсть
Поймавши, в миску кинула.
Сваляла тесто, шлепнула
И у печи поставила.
Когда же поднялось,

Еще туда и плюнула!
Потом она добавила
Чешуйки с крыльев бабочки,
С улитки перламутр…
Взяла у мышки семечки,
Орешки дали белочки,
И напоследок клюковку
Принес ей майский жук.

Наутро диво-дивное
Проснувшийся от запаха
Чудесного Иванушка
Увидел на шестке.
Покрытый весь узорами
И хитростями разными,
Украшенный присыпками,
Лежал на рушнике

Хлеб красоты невиданной.
«Ай да лягушка, умница!»
Иван-царевич радостный
Примчался во дворец.
Там ждали с нетерпением,
Чтобы начать трапезничать.
Нахмурившись, царь вымолвил:
«Явился наконец!

Судить буду по-честному:
Хлеб подадут инкогнито.
Иди, свою лепешечку
На кухню отнеси.
Сварганил сам, наверное?
Или купил у пекаря?»
Все прыснули и замерли:
На блюдах хлеб внесли.

С лицом серьезным батюшка
От всех хлебов попробовал
И повара французского
Хотел казнить сперва.
«Вот как месье продажное
Умеет печь фактически!
А у меня на завтраки
Такая вот ботва!

На псарню! Нет! Вот эти два
Скормить тотчас предателю».
Тут старший сын как вскинется:
«Так он его и пек!»
И средний сын покаялся:
«Прощенья просим, батюшка!
Мне тоже для надежности
Хлеб продал ваш Жакоб».

«Так значит третий хлебушек,
Что жаль крушить, разламывать,
Что есть только по праздникам,
Лягушка испекла?
А я решил – французишка:
Так вкусно и изысканно
У нас никто не сделает!
Иван, твоя взяла!

И все ж для закрепления
Второе дам задание:
Пусть ваши рукодельницы
Рубашки мне сошьют.
С утра добро пожаловать!
А чтоб по справедливости,
Солдат приставить с ружьями.
Пусть караул несут!»

Иван-царевич сумрачный
Пришел домой. Кручинится.
Ему лягушка: «Ванюшка!
Неужто хлеб был плох?»
«Хороший! Восхитительный!
Но повелел царь-батюшка
Рубашку сшить нарядную
И, чтоб застать врасплох,

Прислал вот соглядатаев».
«Ну, не тужи, не мучайся,
С солдатами мы справимся.
Ложись же почивать.
К утру все будет сделано».
Спать не хотел Иванушка,
Хотел он за лягушкою
Тихонько наблюдать.

Когда в окошко горницы
Луна взглянула ясная,
Лягушка наземь шлепнулась,
Проговорив: «Оп-ля!»
Оборотившись девицей,
Она в ладоши хлопнула,
И снился сон солдатушкам,
Как будто они бдят.

Ивану – то же самое.
Красавица тем временем
Через ушко игольное
Поймала луч луны.
Внизу две мышки шустрые
Тянули нитку лунную
К веретенам. Те начали
Вертеться, как вьюны,

Накручивать, наматывать.
Семь паучих усидчивых
Соткали ткань воздушную.
Потом явился рак
И покроил уверенно.
Царевна снова хлопнула
В ладоши – и за вышивку.
А делала вот так –

Неслыханно, невиданно:
Она в ушко игольное
Лучи ловила звездные
Каких ни есть цветов.
Игла, как рыбка, прыгала:
Кольнет разок – и веточка,
Кольнет другой – соцветие…
И все – узор готов!

Светало. Стайка ткачиков
Впорхнула и волокнами
Льняными, очень прочными
Рубашку сшила вмиг.
А девица-красавица
На свою шкурку дунула,
В лягушку перекинулась
И на окошко прыг…

Проснулись все и ахнули:
Вот это рукоделие!
И во дворец сконфужены
Отправились на суд.
Царь караул поспрашивал,
Помог ли кто невестушкам,
Услышав «нет», скомандовал:
«Рубашки пусть внесут!»

Взяв первую, нахмурился:
«В ней только в бане париться!»
Вторую взял презрительно:
«Ну, этой мыть полы!»
А развернув лягушкину,
Окаменел, зажмурился.
«В такой рубашке разве что
На свадьбы и пиры!

Нет, в ней меня схороните,
Боюсь испачкать пятнами.
О свадьбе, кстати. Вечером
С невестами вас жду.
Закатим пир по случаю
Знакомства и братания.
Скажите: будем свататься,
Пусть семьями идут».

Пришел домой Иванушка
Смурной, повесив голову.
Лягушка его встретила:
«Что, снова свет не мил?
Рубашка не понравилась?»
«Да как же! Была лучшая,
Но царь не унимается:
Тебя зовет на пир

И взять сказал родителей,
Чтоб сделать предложение
По форме, как положено».
«Ты без меня езжай, –
Лягушка ему молвила, –
Как стук да гром услышите,
Пусть гости не пугаются,
А сам беги встречай».

Ну что же, делать нечего,
Иван один отправился
И колкостей наслушался
От братьев и отца:
«А что же ты без суженой?
Раздумал к жабе свататься?
Тогда где суп лягушечий?»
«Ты думал, без конца

Нас будешь околпачивать?
Лапшу нам вешать на уши?
Хотел, чтоб на посмешище
Честным гостям, мы тут
Для земноводных родичей
Корыто приготовили,
Мух, комаров нахлопали?»
«Пословицы не врут:

Сколько ни вей веревочку,
Конец найдется! Видимо,
Она совьется в петельку…
Придется за платком
Сигать до посинения!»
Вдруг молния за окнами
Сверкнула, пыль завьюжила,
Раздался стук да гром,

Посуда, звякнув, дрогнула…
А на небе ни облачка!
У многих сердце екнуло:
Ох, не было б войны!
Кто поперхнулся, дернувшись,
Кто побледнел, кто съежился,
А кто под лавку спрятался,
Кто обмочил штаны…

«Не надо беспокоиться! –
И сам слегка опешивший,
Заголосил Иванушка, –
Не бойтесь! То моя
Невеста непутевая –
Лягушка – к нам приехала
В корыте оцинкованном,
Видать. И вся семья».

Пирующие охнули,
Все загалдели, бросились
Смотреть, как устремляется
Иван к своей жене,
У окон плотно скучились.
Когда же прах рассеялся,
Что лошади оставили
На гаснущей заре,

Карета в виде устрицы,
Коней шестерка в яблоках,
Да кучер, да форейторы –
Картина еще та!
Вот появилась девица:
Коса до пят жемчужная,
А очи изумрудные,
И, как коралл, уста.

Взглянула – звезды вспыхнули,
Цветы склонили венчики,
Утихли псы, что лаяли,
Иван прирос к крыльцу.
Те в окнах тоже обмерли.
«Ну, здравствуй, – она молвила, –
Иван свет Емельянович,
Веди меня к отцу.

Я – Василиса!» Медленно
Иван ее взял за руку,
Повел, и пир продолжился,
Как сваб, ходил черпак.
Невеста брата старшего,
Как смерть, сидела бледная,
А среднего – вся красная,
Как кипяченый рак.

«Гляди, что жаба чертова
С костями гуся делает, –
Сноха шепнула старшая, –
В рукав сует. В другой
Напитки недопитые
Сливает потихонечку».
Тут заиграла музыка.
Притопнув вдруг ногой,

В круг вышла Василисушка,
Рукой взмахнула – озеро,
Другой – и гуси-лебеди
Поплыли по воде.
Вскочили гости сытые,
Пустились в пляс, как будто бы
Их ноги сами вынесли,
Забыли о еде.

Дворец залихорадило
От залихватской барыни,
Посуда и светильники
Ходили ходуном,
И даже сам царь-батюшка
Коленца так выписывал,
Что, рассмешив собрание,
Упал, не чуя ног.

Купчиха и боярышня
От зависти отчаянной
Совсем ополоумели,
Решили повторить,
Как Василиса сделала,
И рукавами мокрыми
Давай гостей забрызгивать,
Костьми давай сорить.

Одно крыло гусиное
Емеле в глаз заехало,
Царь-государь разгневался
И выгнал девок прочь.
Иван-царевич, пользуясь
Всеобщей суматохою,
За дверь украдкой выскочил,
Помчался во всю мочь

Домой. Нашел лягушкину
Одежку изумрудную
И сжег в печи ребячливо –
Порыв его накрыл.
Хотя сверчок пронзительно
Визжал из-под завалинки:
«Нельзя, нельзя!» И кошечка
Хватала его за ноги,
Взволнованно вопив.

А у дворца тем временем
Мышами слуги сделались,
Кузнечиками – лошади
И ускакали прочь.
Карета стала устрицей,
А Василиса в горлицу
Со стоном перекинулась
И устремилась в ночь.

К Ивану она в горницу
Влетела, села на руку:
«Напрасно ты, Иванушка,
Сжег кожу. Поспешил…
Три дня всего-то-навсего
Заклятье еще действует.
Три дня – и жили б счастливо,
Любили б от души.

Вернуть меня надумаешь –
Сотрешь три пары обуви
И три железных посоха!
За тридевять земель
Идти придется пешему!
Конечно, если свататься
Теперь не передумаешь,
Ведь мой отец – Кащей!»

Сказав, в окошко прянула,
Лишь перышко оставила
На рукаве царевича…
С бедой своей сам-друг
Сидел он опечаленный.
«Как так?» – напрасно спрашивал,
В ответ – лишь сердца бедного
Кудахтающий стук.

Часть третья. Царевич

Узнав о том, что выступил
Иван в дорогу дальнюю,
В сердцах велел царь-батюшка
Заставы запереть,
Но для влюбленных, солнышко,
Запреты не препятствие,
А на Руси – тем более:
Нам легче умереть,

Чем сдаться. И решение
Найдется виртуозное,
Коли задача трудная
И силы неравны.
Чем выше заграждение,
Тем русским интереснее.
Чем больше недруг бесится,
Тем веселее им.

Иван-царевич вывернул
Тулуп на леву сторону,
На сапоги сафьянные
Онучи накрутил,
Платком закутал голову,
Другим – пониже пояса,
Согнулся весь, скукожился,
Прикинулся немым

И вышел с богомолками –
Им царь дал послабление…
Велев казнить охранников,
Емеля затужил.
Не пил – одну лишь горькую,
Не ел – слегка закусывал,
Не спал – чуть-чуть задремывал,
Лицо слезами мыл,

А в слуг кидал предметами.
Лишь нянька Пантелеевна
Была к нему допущена,
Но и ее пилил:
«Пока ты, дура старая,
Плясала ковырялочку,
Сынок любимый младшенький
Такое учудил –

Смерть выбрал неминучую!»
Но способом проверенным
Владела Пантелеевна,
Чтобы его унять:
Чесала спину царскую
И дула в свою дудочку:
«Что на роду написано,
Того не миновать».

Иван шел долго, коротко ль,
Сел на пенек поужинать,
Вдруг видит: дряхлый дедушка
Откуда ни возьмись.
«Сынок, такого хлебушка
Я отродясь не видывал!»
Иван ему: «Пожалуйста,
Бери, отец, садись,

Дели со мною трапезу».
А то был леший, солнышко.
«Куда путь держишь, молодец?» –
Старик вопрос задал.
Пока царевич сказывал,
Тот все поел до крошечки,
Иван остался голоден,
Но виду не подал

И из мешка заплечного
Еще продукты вытащил –
Опять та же история…
Когда же промолчал
И в третий раз Иванушка,
Старик, поклон отвесивши,
Сказал: «Никто так вежливо
Меня не привечал.

Сторицей все восполнится!
Прошел ты испытание,
Царевич-сердце чистое
И добрая душа.
За то и я поведаю
Тебе всю правду: сызмальства
Страдала дочь Кащеева
За то, что хороша,

Умна, честна, а главное –
Что добрая волшебница,
И этим отличается
От своего отца.
Бывало, как ни сделает
Кащей что-то ужасное –
Она вернет. Он сызнова.
Без края, без конца:

Цветет заледенелое,
Живет окаменелое,
Богато погорелое.
Но он ей все прощал,
Пусть, дескать, забавляется…
Когда же дочка выросла,
То стала расколдовывать
Кого он превращал

В зверей и птиц. Кащеюшка
Страдал особой слабостью:
Он для омоложения
Красавиц похищал.
Бессмертье – дело хитрое…
Брал в жены, все по-честному,
И горы драгоценные,
Златые обещал.

Но долго жены не жили…
А кто ему отказывал,
Те становились зайцами!
Коли шлея под хвост –
То утками и щуками!
Злодей не церемонился,
Считал, что это шалости.
Но был не так уж прост –

Скрывал это от дочери.
Когда она проведала,
Просила человеческий
Им облик возвратить,
А то уйдет, мол, из дому.
Он посмеялся. Девица
Пошла зайчих разыскивать,
Да разве всех найтить?

Их тьма по лесу бегает…
Кащей тогда разгневался,
Велел ей быть лягушкою
Три года и три дня.
Вот так… Иди за перышком, –
Дед вынул из-за пазухи, –
Его она оставила
Нарочно для тебя.

Минуешь лето гнусное,
И осень беспросветную,
И зиму беспробудную,
Коли весна в груди!
Ступай!» Царевич лешему
Стал в пояс низко кланяться:
«Спасибо!». Поднял голову –
Того и след простыл,

Шуршит лишь еж под деревом.
Глядит Иван: вот чудо-то –
Еда в мешке не тронута!
И сколько бы ни брал,
Она все так же целая.
Легко путем-дорогою
Он шел, и где б ни ужинал,
Всех щедро угощал:

Двуногого, пернатого,
Ползучего, лохматого
И даже насекомого.
Два посоха истер,
Сносил две пары обуви,
Когда пришел за перышком
В чащобу леса темного,
Где паутины флер

Луну невестой делает.
Там, на лугу некошеном
Изба стояла древняя,
Древнее, чем сыр-бор.
На двух ногах чешуйчатых,
По пояс мхом заросшая,
На крыше – пара воронов
Несла дневной дозор.

Но лишь ступил Иванушка
На травку безобидную,
Зачвякала, задвигалась
Трясина под ногой.
Что делать – призадумался,
Прилег, уснул нечаянно.
А из лесу тем временем
На помощь шли гурьбой,

Чтобы к избушке выстелить
Дорогу-гать из хвороста,
Ежи, еноты, белочки
И прочее зверье.
Слетелись птички. В клювиках
Они держали веточки,
Тащили палки длинные
Колонны муравьев…

Иван проснулся: батюшки –
Кипит работа спорая!
Готово! Он всех досыта,
Конечно, накормил.
Но лишь к избе приблизился,
Вдруг вороны закаркали,
Та отвернулась судорожно.
Иван проговорил:

«Избушка расчудесная,
В таком почтенном возрасте
Так скоро, плавно двигаться
Как удается вам?
И быть в такой сохранности
В сыром болотном климате?
Вот только вход, мне кажется,
Немного подкачал».

Захохотали вороны,
Изба качнулась, крякнула
И повернулась передом.
Глядит Иван, а дверь,
Разбухшая от сырости,
И правда перекошена.
Достал топорик молодец:
«А мы ее ровней,

Не бойся, мигом сделаем!»
И сделал. Сел на лавочку.
Влетает в ступе страшная
Карга: «Фу-фу, фу-фу!
Сто лет я духу русского
Не чуяла – и на тебе –
Он сам ко мне пожаловал!
Скажи, как на духу,

Ты кто таков, откудова,
Зачем ты здесь, а главное,
Ты как в мою хоромину
Пробрался? Колдовством?»
Иван-царевич выпалил:
«И вам, бабуся, здравствуйте!
Сначала гостя потчуют,
Попарят, а потом

Прямых ответов требуют.
Возможно, вы не знаете,
Но на Руси так принято».
Баба Яга в ответ:
«Во как! А мне наврали-то,
Что обмывают умерших!
Я тоже чту обычаи,
Хоть не народовед:

Перед приготовлением
Я мясо мою тщательно.
Но коли хочешь, молодец,
Ты чистым помереть,
Я баньку тебе вытоплю».
Пока царевич парился,
Яга куснула яблоко
И ну его вертеть

На блюдце: «Гой, показывай,
Что тут наш гость поделывал!»
Кружиться стало яблочко
По блюдечку волчком…
Она смотрела, хмыкала,
Почесывала голову,
Ну а потом для молодца
Кувшин с хмельным кваском

Поставила в предбаннике.
Он вышел – и дивуется:
Метла прошлась и вымела
Сама собою пол,
Да две руки проворные
На стол накрыли ужинать,
Да враз по стенкам вспыхнули
Глазницы черепов…

«Теперь по-человечески? –
Яга хитро прищурилась, –
Садись рядком и сказывай,
Дурак ты аль храбрец
И чье вот это перышко?»
Иван без околичностей
Поведал ей историю
Разлуки двух сердец

И попросил о помощи.
Баба Яга ответила:
«С Кащеем-кровопивцем я
Давненько на ножах.
Одно скажу наверное:
Бояться тебе нечего,
Ему с тобой не справиться,
Ты – светлая душа.

Но как невесту вызволить,
Тебе решать. Ни магией,
Ни силой, ни оружием
Кащея не убить.
Непобедим он, деточка,
Но не бессмертен. Многие
За его тайну страшную
Готовы заплатить».

«И я!» – кивнул Иванушка.
«Что у тебя есть ценного?»
«Мешок, где не кончается
Еда». «Эвона как!
А жизнь?» «А жизнь – бесценная!»
Баба Яга нахмурилась.
«Сейчас, – сказал он весело, –
Не дал бы и пятак

За жизнь свою бесценную.
Я с детства знаю, бабушка,
Что ты людьми питаешься,
И что одной ногой,
Здоровой, человеческой –
Рассказывала нянюшка –
Стоишь на земле-матушке,
Другою, костяной –

В подземном царстве». «Правильно.
Но только, – ведьма молвила, –
Беру я тело бренное,
А душу – никогда.
Кащей – напротив. Душами,
Их животворной силою
Он длит свое бессмертие».
Иван сказал: «Тогда

Готов я жизнь пожертвовать
За Василису милую…
Еще: я вырос с нянюшкой,
А мать почти не знал.
Но руки ее нежные
Ее дыханье теплое
И голос ее ласковый
Я помню. Как скучал,

Как плакал вместе с батюшкой!
С тех пор, как она сгинула,
Мы все живем, как начерно,
С душой напополам.
Я, если б знал, что женщины,
Кащеем превращенные,
Домой вернутся к деточкам,
Легко бы жизнь отдал».

Часть 4. Царица

«Гляжу я, – баба всхлипнула, –
Ты в печку так и просишься!
Назад пойдешь – захаживай!
Дарю тебе клубок:
Пройдешь весну гулливую,
И лето плодовитое,
И осень расставальную…
Ах, да, давай мешок!

Ужасно все волшебное
Люблю! Клубок покатится –
За ним! И не сворачивай,
Он к смерти приведет!»
Иван вскричал: «А перышко?
Оно же путеводное!»
Яга сердито рявкнула:
«Кого оно найдет?

Жену! А смерть Кащееву –
Клубок! Она находится
В игле из щучьей косточки,
На самом на конце.
Игла в яйце схоронена,
Яйцо – в лилейной утице,
А утка в зайце спрятана,
А заяц – он в ларце,

Ларец – на дубе росляном!
Прощай». Иван откланялся
И на тропу петлистую,
Задумавшись, ступил.
Идти голодным муторно:
Срубил он ветку гибкую,
Сплел тетиву из волоса
И стрелы заточил.

Увидел утку – целится,
Но утка человеческим
К нему взмолилась голосом:
«Прошу, не убивай!
Я пригожусь при случае».
Не стал стрелять Иванушка.
Грибов наелся жареных,
Попил из липы чай.

Потом зайчиха жирная
Ему на тропке встретилась,
Опять Иван прицелился,
Зайчиха говорит:
«Не бей меня, о, юноша!
Как будет вдруг оказия,
Я пригожусь». Послушался
Иван, но не хандрит:

Грибы, орехи, ягоды,
Щавель, коренья ревеня
Всегда на пропитание
В лесу можно найти.
Шел за клубочком бабкиным
Он долго. Вдруг с медведицей
С мальцами-медвежатами
Столкнулся на пути.

Медведица взъерошилась,
Пасть ярую оскалила,
Хотел царевич выстрелить
От страха, но не стал.
Она клубок увидела
И сразу успокоилась.
«Спасибо, добрый молодец,
За то, что не стрелял.

И я не трону, – молвила
Степенно косолапая, –
Клубок-то моей матушки.
Пойдем, поговорим.
Сто лет молчала – хочется!
Когда была я девицей,
Кащей ко мне посватался,
Но не уговорил.

Обиделся, как маленький,
И обратил в медведицу.
Живу, уже освоилась,
А поначалу жуть,
Как худо было. Матушку
Я страсть возненавидела
За то, что не смогла меня
Обратно возвернуть.

Я думала, что запросто
Яга с Кащеем справится.
Сама не сможет – армию
Из пекла призовет!
Бессмертный он, но все-таки
Слабинка есть у каждого,
Не сможет силой – хитростью,
Не по лбу – так в обход!

Хоть попытаться стоило?
Поплакать для приличия?
Она же мне бестрепетно
Сказала, что тогда
Я снова стану женщиной,
Когда зайчиха в панике
Не зайца – утку выродит!
Ну, то есть никогда…

И в бешенстве бежала я
Не помню сколько времени:
Не любит меня матушка –
Я тоже отрекусь,
Семью забуду, родину.
Теперь-то, уже с возрастом
Приходит понимание…
Тоскую, но не злюсь.

Недавно сон привиделся:
Сидит она у зеркала
И волосы роскошные
Свои плетет в косу.
Как она там, здорова ли?
По-прежнему красавица?».
Иван сказал: «Косматая,
С щетиной на носу.

Как мир, как камень древняя!»
Медведица заплакала:
«Волшебницы не старятся!
Их горе лишь старит».
Иван спросил: «Как звать тебя?»
«Я – Понеделя, старшее
Дитя Яги и Велеса.
Ты что за индивид?»

Он рассказал и сызнова
Пустился в путь-дороженьку.
Запахло морем вскорости.
Клубочек его вел
Вдоль пены, спотыкавшейся
О валуны прибрежные.
Вдруг видит – щука мертвая!
Царевич подошел,

Представил ее жареной,
Схватил за хвост, но рыбина
Вдруг просипела жалобно:
«Дышать я не могу,
Спаси меня, пожалуйста,
Брось в воду, и когда-нибудь
В урочное мгновение
Я тоже помогу!»

Сглотнул слюну Иванушка…
Хоть был он очень голоден,
Но просьбу щуки выполнил
И в море отпустил.
Она плескалась радостно,
Иван же себе к ужину
Собрал на камнях мидии
И крабов наловил.

Костер развел на бережке,
Поел и, глядя в звездное
Чужое небо, черное,
О родине всплакнул.
Завел он песню милую,
Тягучую и грустную –
Ее певала мамочка,
Чтоб он скорей уснул.

И эта колыбельная
Будила – не баюкала:
Живое все заслушалось
И затаило дух,
Луна из дымки выплыла,
Притихло море шумное,
Лишь щука воду пенила,
Чертя за кругом круг…

Вот нить в клубке закончилась –
К концу и сказка близится!
Стоит тысячелетия
У лукоморья дуб,
Ветвями – в небо ясное,
Корнями – в море синее
Уходит. Здесь свой ящичек
Запрятал душегуб.

Висит он высокохонько!
Цепями весь обмотанный,
Тяжелый, как отчаянье,
Ну, как его достать?
Пока ходил наш молодец
Под дубом, как заведенный,
Пришла к нему медведица
И стала дуб ломать,

Плечом уперлась, рыкнула
И вывернула дерево!
Сундук разбился вдребезги
О камни на песке.
Оттуда заяц выскочил,
Стремглав помчал по берегу.
Пока царевич целился,
Он скрылся в сосняке,

Но из кустов, как молния,
Такой же заяц бросился
И, как собака, первого
Догнал и придавил.
Из зайца утка вылезла,
Взлетела, в тучу прыснула,
Не растерялся молодец,
Стрелу тотчас пустил,

Но промахнулся. Вскрикнули
Они вдвоем с медведицей,
Но видят: к утке из лесу
Еще одна летит.
Настигла, в темя клюнула,
Яйцо из утки выпало
И прямо в море кануло,
Как в ночь – метеорит.

Стал раздеваться юноша –
Нырять, на дне разыскивать,
Как вдруг из моря выплыла,
Держа в зубах яйцо,
Та щука, что Иванушку
Молила в воду выпустить.
Яичко взял – тяжелое,
Как налито свинцом!

И мигом буйну голову
Сдавило, будто обручем,
Как молот, сердце ухало,
В висках горела кровь.
Сгустились тучи сизые,
Вихрь налетел, как бешеный,
И сосны корабельные
Он вырвал, как морковь.

Ивана наземь кинуло,
Поволокло, как щепочку,
Туда, где скалы острые
Торчали у воды,
Но Понеделя ринулась
И всей своею тушею
Накрыла добра молодца,
Избавив от беды.

А среди воя, грохота
Кричала щука истово:
«Бей, бей, иглу разламывай,
Сынок, ты всех спасешь!»
Валун схватил Иванушка
Яичко хлопнул, вытащил
Иголку – щучью косточку.
Все тело била дрожь,

Набился ветер в легкие
И не хватало воздуха,
Но он собрался с силами –
Иглу переломил
И потерял сознание…
Утихла буря, будто бы
Рубильник кто-то выключил,
А солнца свет включил.

Кощея чары сгинули!
Очнулся добрый молодец
И видит: он под девицей,
Красавицей лежит,
Побитой и пораненной.
Он осторожно выбрался –
Вокруг камней навалено.
«Зачем не я убит?

Вот плата – смерть на совести!
Как жить?» – и слезы капали
На тело бездыханное…
Не видя, кто идет,
Сидел Иван, кручинился.
А шли к нему две самые
Родные и любимые!
Растаял в сердце лед,

Над ними вились ласточки,
Посвистывая, тенькая,
Пред ними изумрудная
Трава росла ковром,
Когда они счастливые
Отправились обрадовать
Царя. Вот так и кончилась
Борьба добра со злом!

Ах, да! Конечно, солнышко,
Они Ягу проведали,
И, чтоб Иван не мучился
Безвинною виной,
Увидел он на блюдечке,
Как к Понеделе вороны
Спустились и побрызгали
Ее живой водой.

Никита Кожемяка и Змей Горыныч Русь делили 0 (0)

Расскажу тебе, дружочек,
Историческую сказку:
Отчего на Приднепровье
Столько Змиевых валов,
Как смышленая дворняжка
Помогла спастись хозяйке,
Как обычный русский парень
Чудо-юдо поборол.

Жил да был на белом свете
Трехголовый Змей Горыныч.
Так прозвали его люди,
Потому что был он с гор.
Ну а может, потому что
Был он, как гора, огромный:
Солнце закрывал собою,
Как траву, топтал сыр-бор.

Или потому что пламя
Изрыгал — и все горело.
А еще красавиц русских
На съеденье умыкал.
Слово есть гарын, что значит
В тюркских языках «желудок».
Ненасытную утробу —
Вот Горыныч что являл!

Как звала его мамаша,
Достоверно неизвестно.
Только знали, что на запад
Улетал он в свой погост.
Там драконье поселенье…
А погиб Горыныч в море:
Тендра — так зовется остров,
Говорят, драконий хвост.

Но давай всё по порядку.
Есть истории начало,
Как повадился Горыныч
Русь святую разорять.
Мужики пытались драться,
Но лишь поломали вилы.
Даже топоры и копья
Не могли его пронять.

Ведь покрыта была шкура
Чешуёй, будто чугунной,
Веки, как стальные ставни,
Надвигались на глаза.
Для него стрела — комарик,
Факел для него как спичка,
А копье иль меч буланый
Как пчела или оса!

С теми, кто отпор давали,
Змей жестоко расправлялся:
Разносил деревни в щепки,
Поедал людей и скот,
Ну а если выходили
На него дружиной ратной,
Жёг огнем, давил ногами,
В общем, зверь был ещё тот!

А иначе он не может —
В их семействе все такие.
В генах хищная природа —
Догонять и убивать.
Но не так все примитивно…
Как-то утром Змей подумал:
«Когда все тебя боятся,
Начинаешь уставать.

Постоянные погони,
Крики, слезы и проклятья
Как мне это надоело!
Может, старым становлюсь?
Или я заболеваю?
Хочется уже почёта
Или даже поклоненья.
Будет скучно — ну и пусть!»

Так все чаще Змей Горыныч
Думал, глядя с гор на землю,
Где он ненависть посеял,
Вырастил ужасный страх.
И какой-то хитрый дядька —
Таковой всегда найдется —
Эту струночку нащупал
В его крошечных мозгах.

Выступил он с дерзкой речью
На собрании народном.
Молвил: «Рано или поздно
Вор проклятый к нам придёт.
Надо с ним договориться,
Лучше сразу откупиться —
Хай берет, что пожелает,
Он же всё не унесет!

Пусть он русского не знает,
Ему жестами покажем,
Чай, сообразит, тварюка…
Ну а чем не шутит черт?
Люди дядьку поддержали
И, хоть каждый сомневался,
Большинством постановили:
Попытаемся, а чё!

Так и сделали. Как только
Змей над лесом показался,
Приготовили припасы,
Расстарались ублажить:
С каждого двора собрали
Коз, овец и уток жирных,
Поросят, бычков молочных
И мёд-пиво, чтобы пить.

Змей глядит — глазам не верит:
Где мечи, где копья, сети?
Где рогатины хотя бы?
С кем вести неравный бой?
Вместо мужиков отважных
И богатырей ретивых
Вышли к нему делегаты —
Старцы с белой бородой.

Красны девицы в монистах
Поднесли на блюде чарку
И на вышитой ширинке
С солью белый каравай.
Сделав круг, Горыныч мягко
Приземлился на лужайке,
Из-за спин, видать, пинками
Выскочил тот краснобай,

Пал пред Змеем на колени,
Раз пятнадцать поклонился
И давай махать руками,
Помогая головой:
Мы от чистого, мол, сердца,
Ты с дороги, мол, голодный,
Кушай наши подношенья,
Что не съешь, дадим с собой.

Эти жесты доброй воли
Змей Горыныч сразу понял,
Но от новых ощущений
Растерялся, ей же ей.
Может, люди тянут время?
На подмогу князь шлет войско
Или отозвал с дозора
Трёх своих богатырей?

Но решив, пока всё тихо,
Перед битвой подкрепиться,
Принялся за угощенье,
Кости, словно лёд, дробя.
Слопал все единым махом,
Долго ли тремя-то ртами!
Чарку осушил и бочки,
Будто кинул за себя.

Даже каравай на коготь
Наколол и съел с солонкой,
А потом на чистом русском
Рот центральный говорит:
«Ну и где ж это дружина?
После сытного обеда
Можно и покуролесить.
Ваш медок зело бодрит!»

Да как пукнет, словно пушка!
Девки с визгом убежали,
Старики носы зажали,
Аспид, как табун, заржал.
Дядька же переговорщик,
Кланяться не прекращая,
Потом хладным истекая,
Змею план свой проорал.

Ёлкой в зубе ковыряясь,
Пораскинул тот мозгами,
Головы переглянулись,
Молвит средняя опять:
«На мир-дружбу я согласен,
Но условие такое:
Не хочу я по подвалам
Красных девушек искать.

Сами вы определите
Лучшую из всех красивых —
И тогда село не трону,
Заберу и улечу.
Думайте до завтра. Ужин
Здесь я подожду. И кстати,
Хай блинов нажарят бабы —
Страшно сладкого хочу!

Всё, пока, спокойной ночи
Не желаю, до свиданья», —
И бесстыжий рептилоид
В унисон захохотал.
Когда люди всё узнали,
Дядьку сгоряча побили.
Сколько он зубов, волосьев,
Родственников потерял!

Эт потом уже признали
Его скромные заслуги.
И хотя он после бойни
Шепелявил и оглох,
Выбрали жрецом почётным.
Он потом учил убогих —
Для глухих язык по ходу
Этот дядька изобрел.

В тот же судьбоносный вечер
Долго люди на майдане
Спорили, ругались, дрались
И катались по земле.
Всё ж решили малой кровью
Обойтись и жить спокойно,
Потому что девок страшных
Было больше на селе.

Весть об этом договоре
С трёхголовым душегубом
Облетела всю округу
И приверженцев нашла.
Лишь завидят Змея с вежи,
Соберут ему гостинцы,
Красну девицу поставят —
И деревня спасена.

Постепенно все привыкли,
Даже слух прошел, что девок
Вовсе он не поедает,
А совсем наоборот.
Дескать, у драконов этих
Многожёнство — это норма,
Чтобы не было им скучно,
Нужен женооборот.

И вдобавок проходимцы,
То есть странники, калики —
Им народ обычно верит,
Хоть они обычно врут —
Говорили, что Горыныч
Знатен и богат, как кесарь,
У него огромный замок,
И все девки в нем живут.

Там вообще культура толще,
Мы тут лаптем щи хлебаем,
А у них стекло и вилки,
Бабы носят кружева,
По нужде на двор не ходят,
А в горшки — ночные вазы,
Ну и что, что на чужбине,
Зато в шёлковых чулках.

Слухи обрастали гуще:
Змей владеет языками,
Может, он большой ученый,
Филантроп и патриот.
Там с красавицами туго —
Бабы лошадей не краше.
Вот он русских и таскает —
Улучшает генофонд.

Время шло, и Змей занёсся,
Стал нахальным и спесивым,
Перестал, как сумасшедший,
Свое брюхо набивать.
Пожелал: «Во время пира
Музыканты пусть играют,
А красавицы танцуют —
Сам хочу я выбирать».

Ляжет, гад, аки патриций,
Уплетает, запивает,
Из отверстий дым пускает
В виде стрелок и сердец.
Девы водят хороводы,
Как на ярмарку, одеты,
Круто спинки выгибают
И мечтают про дворец.

Были, правда, и такие,
Кто ни в жисть не соглашались,
С домочадцами бежали
На восток, на север, юг.
Так страна и расширялась
За счет этих непокорных,
Не проникшихся наивно
Ни одной из заманух.

Слух до Киева добрался.
Князь подумал: «Хлеба, зрелищ —
Все не ново, но полезно:
Змей у нас теперь партнер.
Пусть подавится, вражина!
Жаль, не я это придумал,
Эх, того бы миротворца
В подземелье… Впрочем, вздор.

Посадить всегда успеем».
И отдал приказ, чтоб Змею
Больше не чинить препятствий,
Дядьку гривной наградить.
Сообщить переселенцам
На окраины: полгода
На период обустройства
Могут подать не платить.

Вскоре князю доложили:
«В государстве все спокойно,
Люд в тебе души не чает,
Начал вещим называть,
Кое-где — великим, мудрым,
Где-то — добрым, справедливым,
Ну а кто ещё не чает,
Мы найдем, как подсказать.

Дядьке гривну золотую
Лично сам тиун навесил.
Предоставлены Змеюке
Горизонт и коридор.
Кстати, он неподалёку
От столицы приземлился.
Ждет гостинцев, скоморохов
И красавиц на подбор».

Князь не ждал такой засады,
Даже ножкой грозно топнул,
Но, остыв, велел отправить
Всё Горынычу сполна.
И опять какой-то дядька —
Таковой всегда найдётся —
Воду стал мутить в народе:
Всех красивей-то княжна!

И уже бушует вече,
Справедливости желая,
Змей психует, в нетерпенье
Шеями заплёлся в жгут,
Князь в сердцах гонцов отправил,
Хоть бояре были против,
За дружиной на границу,
А калики тут как тут!

И давай давить на князя
Историческим примером:
В Греции так тоже было,
Ничего, мол, обошлось.
Должен был царь Агамемнон
Дочь пожертвовать родную,
На алтарь под нож отправить,
Чтоб унять богини злость.

В горло бедного папаши
Тоже вся страна вцепилась:
Дескать, ветер не подует —
В Трою флот не поплывёт.
Хорошо, что Артемида
Заменила деву ланью —
Ифигения в Тавриде
Припеваючи живет.

Князь каликам перехожим
Повелел катиться в баню,
Знать, запачкаться боялся,
Да и дух от них вонюч.
Сам на женской половине
Отыскал жену в светёлке,
Где она с утра рыдала,
И закрыл её на ключ.

Дочь позвал и со слезами,
Горестно в рукав сморкаясь,
Про Горыныча, про вече
И про Трою изложил.
Но княжна от хоровода
В виде конкурса, кто краше,
Горделиво отказалась:
«Коли Киев так решил,

Коль судьба моя такая —
Защитить любимый город
От пожара и разора,
Я смиренно покорюсь.
Если умереть придется,
Как сестрицам из народа,
Долю горькую — любую —
С ними честно разделю».

Собралась без канители,
Не взяла и зубной щётки,
А тем более уборов,
Украшений и вещей,
Все твердит: «Не провожайте!»
Князь лишь крикнул на прощанье:
«Продержись хотя б до завтра,
Войско скачет с рубежей!»

И пошла, аки на плаху,
Держа шею величаво,
Мамки-няньки в окнах машут,
Но она глядит вперёд.
А дворовая собачка —
С ней княжна всегда играла —
Незаметно увязалась
Вплоть до самых до ворот.

А обоз с дарами раньше
Для Горыныча собрали
И отправили, чтоб ирод
На часок-другой присел,
Перестал уже метаться,
Лес берёзовый корежить
И вытаптывать угодья,
Взборонённые под сев.

Закусив, а также выпив,
Подобрело чудо-юдо,
Вместе с тем и разрезвилось,
Захотело куражу.
«Где, — кричит, — ваши девчата,
Лучшие на целом свете?
Если их сейчас не будет,
Я вам всем тут покажу!»

Прибежали скоморохи,
Задудели и запели,
Заплясали, засвистали,
Заходили кувырком.
Как дитя, Змей веселился,
Расхрабрившись, музыканты
Врезали ему частушки
Про него же самого:

«Мы со Змеем выпивали,
Как же плохо мне с утра!
Ох, головушка хворает,
Хорошо — она одна!

Эк Горыныча стошнило —
Вышел Днепр из берегов!
Видно, Змеюшка сердечный
Отравился тиуном».

Осознав намек не сразу,
Поначалу хохотавший,
Змей спалил певцов беспечных
И взревел одним из ртов:
«Хватит головы морочить!
Где, я спрашиваю, девки?
Если тотчас их не будет,
Покажу ещё не то!»

Подойдя, княжна сначала
Потеряла силу духа —
На её глазах Горыныч
Превратил героев в прах —
В то же время разозлилась:
«Ишь, что изверг вытворяет!»
Жучка же, дрожа от страха,
Спряталась стремглав в кустах.

Змей, красавицу увидев,
Тоже потерял дар речи,
Только он — от восхищенья,
А она ему кричит:
«Что ты тут еще покажешь?
Убиваешь безоружных,
Что в лицо беде смеялись?
Этим нас не удивить!»

Шевельнул злодей крылами:
«Удивиться хочешь, крошка?
Ну, гляди!» — и звероящер
Поднялся во весь свой рост.
Лес стоячий — и то ниже,
Голова затмила солнце,
Крылья облака закрыли,
Запрудил речушку хвост.

Дева густо покраснела,
Но решила не сдаваться,
И, махнув косой, сказала,
Руки в боки уперев:
«Так стоять на задних лапках
Может и моя собачка!»
«Ой-ой-ой, — загоготал он, —
Докажи, иначе съем!»

И зубами дружно щёлкнул.
А вообще на самом деле
Есть её не собирался
Ни за что и никогда,
Потому что с ним впервые
Что-то странное случилось:
Будто птички щебетали
Слева в зоне живота.

Жучка этого не знала,
Но метнулась с громким лаем,
Чтоб спасти свою хозяйку,
Стала перед ней служить.
Вскрикнула княжна, присела,
В носик Жучку целовала,
Даже малость прослезилась,
Что она спасла ей жизнь.

Змей совсем не умилился,
Жучку взревновал и съел бы,
Если б та не заскочила
Мигом на руки к княжне.
Он вздохнул и покорился,
Раз у них любовь такая,
Хотя, честно, предпочел бы
Быть с княжной наедине.

Так негаданно-нежданно
Змей Горыныч изменился:
Раньше он эту дворняжку
На шнурки бы покромсал.
А теперь размяк, как тесто,
Раскатай, лепи, что хочешь!
В общем, головы вскружила
Ему девица-краса.

Что б она ни пожелала,
Ему выполнить хотелось.
Что собачка — скоморохов
Из углей бы он сложил,
Полетел бы на край света
За безделицей заморской,
Захоти она — вдогонку
За кометой в небо взмыл!

Всё это княжна мгновенно
Поняла чутьем девичьим.
«Эк животное влюбилось! —
Усмехнулась про себя. —
Значит, можно не бояться».
И решила, что записку
Передаст с собачкой в Киев,
Чтоб утешилась родня.

Так она и поступила.
Когда Змей уснул покрепче,
Ленту из косы достала,
Написала угольком,
Дескать, я жива, здорова,
Весточку пришлите так же.
Жучке шею обмотала,
Завязала узелком

И «Домой!» ей приказала.
Пёсю ждали приключенья:
Ночью ворота закрыты,
Но нашла собачка лаз,
К князю тоже не пускала
Бестолковая прислуга,
И тогда она к княгине
Рано утром пробралась.

Только ленточку завидя,
Та, конечно, догадалась.
Терем загудел, как улей.
Князь велел собрать совет.
Жучку так наугощали,
Что аж лапы подгибались,
Вот она и прикорнула —
Всё равно ведь ждать ответ.

На совете князь, бояре
Думу думали, рядили,
На два лагеря разбились:
Кто за мир, кто за войну.
Партия войны стояла,
Чтоб с Горынычем сразиться,
От поборов люд избавить
И освободить княжну.

Их противники хотели
Всё как есть оставить, ибо
Супостата даже войском
Всё равно не победить.
Слухи верные доносят:
Он великий чародейник —
Две главы вмиг вырастают,
Ежели одну срубить.

Наш захватчик — трёхголовый,
Знать, уже рубили дважды,
А встречаются на свете
И шести-, и девяти-.
Лучше бы его не трогать,
А не то он разозлится,
Съест княжну, дружину сгубит
Да и Киев разорит.

Князь послушал тех и этих.
«Я не против замиренья, —
Кое-кто даже захлопал,
Он их жестом осадил, —
Только чтобы выиграть время.
Русичи — народ свободный,
Не позволим, чтоб зверюга
Нам тут бедствия чинил.

Нет дружин непобедимых,
Тиунов незаменимых
И существ неуязвимых!
Кто найдет его пяту,
Тот получит что угодно,
В здравомысленных пределах,
Мой указ всем объявите
И развесьте на виду».

Дочке князь ответил лично.
Ленту Жучке повязали,
Но увидев, что в проулке
Поджидают кобели,
Посадили на телегу,
Чтоб её с пути не сбили,
И, как важную особу,
Прям к воротам привезли.

Так княжна вместо дружины
Получила спецзаданье:
Разузнать, как можно гада
Изничтожить. И когда
Он домой лететь собрался,
Дева твердо заявила,
Что без родины погибнет,
Что заест её тоска.

Змей, естественно, повёлся,
На Руси решил остаться,
И в окрестностях столицы
Он пещеру подыскал.
Уж, конечно, не хоромы,
Но княжне пришлось смириться —
Потерпеть, раз князь на дочку
Все надежды возлагал.

С уязвимым местом зверя
Оказалось очень просто:
Нежной была кожа шеи,
Что под самой головой.
Видела княжна, что часто
Змей чесался об деревья.
И когда он спать улегся,
Там пошкрябала рукой.

Змей от новых ощущений
Чуть не умер в одночасье:
На молекулы распался,
Вертикально улетел.
А она, как между прочим,
Говорит: «Чуть не убила!»
Ящер глупо рассмеялся.
Ослабев и подобрев,

Ей сказал: «Ну что ты, крошка,
Ты убить меня не сможешь,
А кто может, тот не знает —
Он не князь, не богатырь,
А обычный сыромятник.
Знаю, что зовут Никита…
Есть пророчество такое —
На душе моей волдырь».

Так впервые Змей Горыныч
Разболтал большую тайну,
И судьбы его к закату
Покатилось колесо:
Понеслась с запиской Жучка,
Побежали скороходы,
Взмыли в небо почтальоны,
Кони понесли гонцов.

И Никиту-кожемяку,
Очень сильного, большого,
Вроде даже холостого,
Скоро в Киеве нашли.
Но с Горынычем сражаться
Наотрез он отказался,
Когда посланные старцы
Уговаривать пришли.

Просто он не мог поверить,
Что способен на такое,
Никогда в руках оружия
Кожемяка не держал.
И в расцвете сил погибнуть
В его планы не входило,
Жизнь одна и, как ни странно,
Самому ещё нужна.

Старцы князю доложили,
Он пошел к Никите лично.
Тот, работая руками,
Кож двенадцать сразу мял,
Но, увидев государя,
Испугался, растерялся,
Неуклюже поклонившись,
Их нечаянно порвал.

Снова отказал Никита,
Потому что огорчился.
Не то слово — разозлился,
Не на князя — на себя,
На свою смешную робость.
И, конечно, кожи жалко:
Сколько времени и денег,
Сколько вложено труда!

После, поостыв, казнился,
Обзывал себя невежей,
Трусом, стервом и холопом
И всю ноченьку не спал.
Думал о княжне с почтеньем,
О Горыныче со страхом,
Отца с матерью покойных
Со слезами вспоминал.

Рассудил пойти наутро
Сообщить, что он согласен
Русь от чудища избавить
Или голову сложить.
На рассвете лишь уснувши,
Он проснулся поздновато.
Чувствует — его избушка,
Словно студень, вся дрожит.

Вышел на крыльцо Никита:
Не тайфун идет, не войско,
А тьма-тьмущая детишек,
Свет княгиня во главе.
Он не знал, но догадался —
Очи в пол-лица пылают,
Во всё белое одета,
Белый плат на голове.

Когда князь ни с чем вернулся,
Она выход подсказала:
Ребятню послать и чтобы
Шли девчонки впереди,
То есть будущие жертвы
Или бедные сиротки,
И чтоб все в мольбе держали
Свои ручки на груди.

Вслед за ней, как по команде,
Дети на колени пали,
Разрыдался кожемяка,
Еле-еле мог дышать.
Говорит: «Не надо, встаньте,
Сам я к вам идти сбирался…
Только пусть мне кто покажет,
Где Горыныча искать».

Стал готовиться Никита:
Закупил пеньки три пуда
И смолы бочонков восемь
Для доспеха — так верней.
И просмоленной верёвкой
Обмотался, сделав панцирь,
Руки притрусил песочком,
Чтоб не выскользнул злодей.

Когда князь это увидел,
У него упало сердце:
Что за недоразуменье!
«Эй, найдите ему щит,
Шлем, броню и меч буланый», —
Закричал, но парень твердо
Молвил: «Голыми руками
Мне сподручней победить,

А доспехи по размеру
Все равно ведь не отыщем».
Так Никита безоружный
И пошел на ратный пир.
Провожатой была Жучка.
Прибыли к пещере ночью —
Плавала луна в тумане,
Словно в сыворотке сыр.

Богатырь полез на кручу,
Над норой, как царь, уселся
И позвал: «Вставай, вражина,
Выходи на смертный бой!»
Змей, себя не утруждая,
Полыхнул огнём из пасти —
Всё обуглилось у входа,
Запекся песок слюдой,

Закипел родник в ложбине —
И опять уснул беспечно,
Думая, что гость незваный
В кучку пепла обращен.
Но опять кричит Никита:
«Вылезай, урод трусливый,
Или ты меня боишься?
Так я не вооружен!»

Чудище вконец проснулось,
Высунулось из пещеры —
Никого. И осторожно
Двинулось ещё вперед.
Не успело оглянуться —
Кожемяка прыг на спину
И связал узлом скорняжным
Две башки его из трёх.

Тяжело дышать змеищу,
Хочет сбить врага быстрее:
По спиняке хвост лупасит,
Щёлкает зубами пасть,
По земле кататься начал,
Чтобы раздавить Никиту,
Ну а тот вцепился в шею,
Как заразная напасть,

Как болотная пиявка,
И сидит неуязвимый,
Рассудив, что безопасней
Ему места не найти:
Змей себя палить не будет,
Не укусит — не достанет.
Наконец устал Горыныч
И взмолился: «Отпусти!

Развяжи меня, Никита! —
Он, конечно, догадался,
Кто таков его обидчик, —
А не то как разозлюсь,
Полечу сейчас на Киев,
Не смогу — пойду ногами,
Буду рушить все на свете,
Уничтожу вашу Русь».

Богатырь ему: «Навеки
Уберешься восвояси.
Чтобы только на картинках
Личность видели твою.
Чтоб забыли люди горе,
От которого страдали,
Чтобы дети удивлялись,
Подбирая чешую».

Змей на это рассмеялся:
«Остроумно, но нечестно!
С русичами я сроднился,
И к тому ж у нас ничья!
Давай так: поделим землю
На две части вот отсюда.
Слева, на востоке — ваша,
А на западе — моя».

Призадумался Никита:
«Как делить, что невозможно,
Что принадлежит народу,
А не мне или тебе.
Как у этих людоедов,
У захватчиков все просто!
Ладно, способы любые
Хороши с ними в борьбе».

И ответил:»Я согласен!
Кончим дело полюбовно,
Только надобно границу
Чётко, жирно начертать.
Я пошлю гонца с запиской,
Чтоб соху сюда прислали,
Запрягу тебя, как лошадь,
Ну а сам буду пахать».

Вот на этом и срядились.
Жучка отнесла посланье,
И по порученью князя
Киевские кузнецы
Начали ковать орало.
А пока они ковали,
В думе все переругались:
Князь, бояре и жрецы.

Воеводы глотку драли,
Мол, добить врага — и все тут!
А старейшины ворчали:
«Кем он себя возомнил,
Этот вор с большой дороги?
Два вора, вернее, смерду
Полномочий не вверяли,
Чтоб он Русь с врагом делил»!

А жрецы бубнили: «Надо,
Надо верить в предсказанье,
Если Змею быть убитым
Кожемякой суждено,
Доля всё сама управит,
А мешать нельзя — опасно,
Прогневим богиню Мокошь —
Будет засуха и мор».

Князь, промолвив: «Будь что будет»,
Объявил совет закрытым.
Ну а что на самом деле
Он придумал — утаил.
Кузнецы соху сковали,
И изрядную махину
С дюжиной волов слюнявых
Кожемяка получил…

И записочку от князя.
В ней было всего три слова.
Прочитав, кивнул Никита,
После грамотку спалил.
А чешуйчатая несыть
Стала есть волов, как вишни,
Вмиг погонщики в испуге
Разбежались что есть сил.

А смеялись поначалу,
Чудище в узлах увидев,
Хлопали свои коленки
И Никиту по спине,
Дескать, молодец, красава,
И на ушко всё пытали:
«Князь ведь обещал, что хочешь…
Будешь свататься к княжне?»

Головой качал Никита
И краснел свекольным цветом,
Улыбался, отрекался,
Мол, где я, а где она.
Каждый, кто потом встречался,
Лез к нему с этим вопросом,
Ведь традиция жениться
У героев всех была.

Уезжая, поклонилась
Свет княжна: не обессудьте,
И сказал: «До встречи, крошка» —
Голосом осипшим Змей.
Из просмоленных верёвок
Кнут Никита сплел тяжёлый —
Чтобы было ощутимо,
Навязал на нём камней.

Взял четыре он коряжки —
Сделал для ярма занозы.
Подобрал две деревяшки,
Гибкий вяз согнул дугой,
Перешил воловью упряжь
Под Горыныча размеры,
В раму головы просунув,
Закрепил ярмо пенькой.

«Но!» — вскричал Никита лихо
И кнутом хватил по шкуре,
Гром раздался, и с деревьев
Вся обсыпалась листва,
Звери в ужасе присели.
Змей рванул, налег Никита,
И на юг, как сговорились,
Потянулась борозда

Глубиной с овраг хороший,
Шириной с Сетомль-речушку,
И отвал размером с избу
От реки рос до реки.
Иногда искали броду,
Иногда не нужно было,
Кое-где к ним выходили
И просили мужики

Обойти деревню сбоку,
Или бор мешал высокий —
В общем, линия кривая
Получалась, хоть убей.
Да к тому же Змей Горыныч
Норовил скосить к востоку,
Хотел больше земли русской
Отхватить себе, злодей.

Богатырь, заметив это,
Заставлял его вертаться,
Но упрямо хитрый аспид
Забирал всегда левей.
Тут же с жалобами в Киев,
Мол, Горыныч с Кожемякой
Покромсали Русь изрядно,
Ринулись кому не лень.

Князю уши прожужжали,
Он кивал, но без эмоций.
Даже на вопрос княгини
Резко крикнул: «Помолчи!»,
Когда та его спросила:
«Что ты будешь делать, если
Кожемяка за свой подвиг
Дочь потребует в награду
Иль от Киева ключи?»

Поостыв, он ей признался,
Что, послав письмо Никите,
А написано там было:
«Змея надо порешить»,
Вызвал старую ведунью
И велел по завершении
Тайно — зельем или порчей —
Кожемяку погубить.

Сколько дней, недель минуло,
Долго ль, коротко ль пахали —
Неизвестно, только сказка
Подошла уже к концу.
К морю вышли землепашцы
Где-то возле Березани.
«Распрягай», — сказал Горыныч
Змей Никите-молодцу.

Тот серьезно отозвался:
«Почему же? Нет, продолжим,
Море мы располовиним,
Это тоже наш удел».
Ящер, алчный от природы,
Согласился хапнуть моря,
И к тому же от тяжёлой
От работы отупел

И поверил простодушно.
Дно пошли пахать морское.
Мелководье одолели.
А потом, почуяв зло,
Сине море, как взбесилось,
Забурлило, заштормило,
Волны поднялись, как горы —
Потерял Горыныч дно,

Стал барахтаться и рваться,
Но налег на плуг Никита —
Утопило море Змея,
Захлестнув его волной.
Тут же шторм угомонился,
Выплыл молодец на берег
И с устатку спал неделю,
А потом пошел домой.

Хоть обратный путь короче,
Долгим было возвращенье.
Далеко от моря Киев —
Много дней пешком шагать.
Слава впереди летела.
Всюду витязя встречали
Хлебом-солью, но однажды
Он остался ночевать

У одной седой старушки.
У той самой, что героя
Умертвить должна втихую.
И пока он ел и пил,
Все ему и рассказала.
Помертвел Никита, тут же
Подкатился к горлу ужин,
Белый свет уже не мил.

К уху бабка наклонилась:
«Не отравлено, не бойся,
Ведь заступницу имеешь —
Неземную доброту.
Ей княгиня проболталась.
Дочь пошла к отцу: «За Змея
Мне положена награда!
Я нашла его пяту —

Получаю, что угодно,
Так написано в указе.
А угодно мне Никиту
Миловать или казнить
По своему усмотренью».
Князь разгневался, но после,
Скрепя сердце, согласился.
В общем, будешь, парень, жить».

Пот со лба Никита вытер:
«Фух!» — но этим испытанья
Не окончились, однако.
Когда в Киев он пришёл,
У ворот под белы руки
Его к князю потащили.
Тот, ни в чём как не бывало,
Усадил его за стол.

И подкладывая яства,
Подливая мёд и пиво,
Всё расспрашивал подробно,
Слушал жадно, со слезой,
И, глаза смущенно пряча,
Стал благодарить Никиту
От лица всего народа
И сказал: «Ты наш герой,

Посему проси, что хочешь!»
Ничего не взял Никита,
Только пробубнил: «Верните
Мне мои двенадцать кож,
Те, что я порвал нечаянно».
Князь велел отдать пять дюжин —
Ладно, молодец на службе
Пропадал ведь ни за грош.

А за то, что распахали
Землю русскую со Змеем,
Не винил. Как оказалось,
Все труды были не зря.
Рвы с валами пригодились
Для защиты от набегов.
Их остатки сохранились
До сегодняшнего дня.

А княжна спустя полгода
Вышла замуж в Византию,
Сына назвала Никитой
И читала перед сном,
Как смышленая дворняжка
Помогла спастись хозяйке,
Как обычный русский парень
Чудо-юдо поборол.

Тушу жадного злодея
Всё несло, несло теченьем
И прибило, где сегодня
Лежит остров Джарылгач,
Там фланируют муфлоны,
Плещутся в воде дельфины,
Ловят рыбу пеликаны,
Лошади несутся вскачь.

Море там косу намыло,
Остров Тендру отделило,
Посмотри на карту, видишь —
Будто змей и хвост при нем.
Только все давно забыли,
Что Никита Кожемяка
Здесь добил когда-то Змея
Не катаньем, так мытьем.

Впрочем, если разобраться,
Змея погубила жадность —
Так бывает, если кто-то
Нарушает договор.
А еще нельзя секреты
Доверять кому попало.
Подвела, его, короче,
Безответная любовь.