Стихи Василия Князева

За статью «Бесплодие 4-й Гос. думы» газета «Правда» оштрафована на 500 рублей.
Из газет

«Мы, руку приложившие
К прошению, как след,
В супружестве прожившие
Пятнадцать с лишком лет,
Я — сын купца Егорова —
И я, его жена, —
Праскева Христофорова,
До брака — Ильина, —
Напрасно от бесплодия
Лечились смесью трав,
И ваше благородие
Назначить молим штраф,
Дабы за укрывательство
Бесплодия сего
От вашего сиятельства
Нам не было чего».

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем
И вкупе называются — газетой.

Поистине, их следовало б высечь
И выставить потом к позорному столбу,
Но на челе их грозное табу:
Подписчики и розница 100 000!

Попробуйте-ка, троньте хлебодаров,-
Такой ли будет рев, что боже упаси:
Знай поскорее ноги уноси
От града сокрушительных ударов!

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Баранье стадо пичкают враньем
И вкупе называются — газетой…

Ко мненьям их прислушиваясь жадно,
Баран живет враньем передовиц:
Прикажут, и лежит пред Иксом ниц,
Прикажут — ненавидит беспощадно.

Подбором фактов, тонким и умелым,
Как будто тьмой паучьих веретен,
На диво и убит и оплетен —
Бараний мозг с бараньим вкупе телом!

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем,
И это называется — газетой.

1.

…Morituri vos salutant!*

Привет победителям жизни!
Упитанным, трезвым и сытым,
Над полным житейским корытом
Лежащим! —
В навозе, на брюхе!
Пусть реют тревожные слухи
О черном позоре,
Грозящем
Отчизне;
Пылают кровавые зори,
И люди, как слизни,
Беспомощно бьются и гибнут в объятиях тиньЯ
Ликуйте, кретины!

Привет победителям жизни!
________________
* — Обреченные на смерть вас приветствуют (лат.). — Ред.

2. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Волчонок, спи! ты — должен спать!..
Ты должен силы накоплять,
Чтоб в дикой жизненной борьбе
Кусок достался и тебе!..
Коль быть не хочешь на цепи,
Волчонок, спи!

Мы не собаки — волки мы!..
Мы для людей — страшней чумы;
Ты слышишь, щелкают курки?..
Расти, мой сын, точи клыки!
Бессильным места нет в степи;
Волчонок, спи!

Лишь когти кормят нашу рать!..
Мужай, коль хочешь жить и жрать
И, встретив пса в глухом лесу,
Клыками впиться в горло псу!
Волчонок, спи! волчонок, спи!
И в сердце ненависть копи!

1

Скоро стукнет восемь лет,
Восемь лет, как солнца нет…

Время подлое и злое
Завалило к солнцу дверь,
И недавнее былое
Сказкой кажется теперь.

Где вы, яркие одежды
Нашей солнечной весны,
Упоенья и надежды,
Откровения и сны?

Где вы, люди-исполины
С бурным пламенем в груди?
Где победные дружины?
Где могучие вожди?

Где?.. Ужели _всё_ разбито:
И мечты, и наша рать,
И без нового корыта
Нам придется помирать?

Неужели к нам в оконце,
Разодрав завесу туч,
Воскресающего солнца
Не заглянет яркий луч?

«Неужели?» И, как колос,
Бард осел, склонив главу…
Вдруг он слышит громкий голос:
«Кто здесь хнычет?.. Эй, ау!..

Что случилось?» — «Небо пало!» —
«Вот как, вправду?» — «Брат, беги!
Всё погибло… всё пропало…
Видишь сам: вокруг ни зги!!!»

«Слушай, — молвил бодрый голос, —
Смелым духом нет преград!
Ваше сердце — раскололось;
_Наше — бьется_! Понял, брат?..

Мы дорогою одною
Шли доныне, но теперь —
Проходи, брат, стороною,
Не мешай таранить дверь!»

Скоро стукнет восемь лет,
Восемь лет, как солнца нет…

2

Мы были вождями в те бурные дни,
А преданным войском — они.
С могучею верой: победа близка! —
Бросали мы в сечу войска.
Прошли, отшумели те бурные дни.
Мы — пали… Но… где же они?
Ах, горестна участь несчастных людей,
В бою потерявших вождей!

Друзья, я теряюсь… друзья, я смущен…
О боже, какое нахальство:
Войска уцелели, но ими смещен
Весь корпус былого начальства.
Я было толкнулся (ужасный момент!)
В их лагерь, окопанный рвами:
«Гей! кто там? Что нужно?» —
«Я — интеллигент».
— «Ну?» — «Прибыл командовать вами».
— «Да? Вот как?» — В ответ мне загрохали рвы.
«Да? Вот как?» — хихикнуло эхо,
И около часу служил я — увы! —
Мишенью для грубого смеха.
Финал? Был ужасен нежданный финал!
Нет в мире печальнее были:
Я плакал, я рвался, взывал, проклинал.
Но в лагерь меня — не пустили…

Мы были вождями в те бурные дни,
Безропотным войском — они.

В Ревеле губернским присутствием отказано в регистрации уставом двух публичных библиотек и одного кружка чтения.
«День»

Лежу я на животике,
И горюшка мне нет,
Что где-то библиотеки
Попали под запрет,
Что где-то с твердой верою
В благие свойства тьмы
Решительною мерою
Насилуют умы.
Я век не знался с книжками,-
И весел, как сверчок;
Проснусь, займусь детишками,
Поем и … на бочок!

Как жрец ассирийский, недвижно сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
И, боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!..

Он скорбь мировую осилить не мог —
Погнулись могучие плечи!
Напрасно глядит он «туда… за порог» —
Ивана осилил загадочный рок,
Погиб ни за грош человече!

В известном периоде жизни и я
Ту скорбь мировую изведал:
Душа разрывалась на части моя,
Но… слезы о бренности мира лия,
Я все-таки спал и обедал.

А он? Поглядите ж, как хмуро сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
О боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!

Гимн

1

Высоко, высоко,
Средь звезд равнодушных,
Велениям рока
Бескрыло-послушных,
Блуждает комета,
Глубоко, глубоко,
Средь органов тела,
Велениям рока
Покорных всецело,
Блуждает и почка.
Две дочери бездны
Равно для поэта
Близки и любезны;
Как та, так и эта:
Звезда Люцифера —
Комета,
Сестра Агасфера —
Почка.

2

От родного уголочка
Оторвавшись (для чего?!),
Наугад блуждает почка
В дебрях тела моего.
Точно юноша безумный,
Что покинул навсегда
Тишь родимого гнезда
Для волнений жизни шумной.

3

Сердце бьется?.. Ну так что же?
Много ль толку от биенья! —
И желудок бьется тоже
В низкий час пищеваренья.
Сердце плачет?.. Что нам слезы?
Сила в огненном протесте!
А словесно сыпать грозы
И… сидеть весь век на месте…
Нет! Уж лучше оторваться
От родного уголочка
И всю ночь во тьме скитаться,
Как блуждающая почка!

————

То не пес по свалкам рыщет,
Не червяк хоромы точит,
Вольный орган воли ищет,
Сокрушить темницу хочет!

1. СОБОРНАЯ МОЛИТВА

Для спасенья наших касс,
Наших прибылей и нас
Просвети сознанье масс,
Господи!

Докажи, как дважды два,
Что на сладкий кус права
Монополья буржуа,
Господи!

Ведь коль скоро люд поймет,
Что полыни слаще мед,
Пчельник он — себе возьмет,
Господи!

Будет сам блюсти рои,
Сочных сот ломать слои
И в карманы класть — свои,
Господи!

Мы ж, без вкладов и без рент,
Кончим жизнь свою в момент,
Угодив под монумент,
Господи!

Ведь нигде и никогда
Не вкушали мы труда —
Ждет нас лютая нужда,
Господи!

Для спасенья наших касс,
Вкладов, рент и грешных нас,-
Затемни сознанье масс,
Господи!

2. ВЕРУЮ

Во единого бога-отца,
Золотого тельца,
Жизнь дающего полною мерою,-
Верую!

В чудотворный процент,
Силу вкладов и рент
С их влияний чудовищной сферою
Верую!

В благородный металл,
Во святой капитал,
Возносящий над участью серою,-
Верую!

Обещаюсь идти
По святому пути,
Не смущаем иною карьерою,-
Верую!

3.

Процент! Творящее начало!..
Ты, как горчичное зерно,
В пыли теряешься сначала,
А после верным, как оно,-
Даешь приют под мирной сенью
Своих чертогов дорогих,
Даруя воспоенным ленью
Возможность жить за счет других!

Процент! Великий чудотворец!..
Ты, как господь, из ничего
Творишь миры и, богоборец,
Свергаешь бога самого!
Твой дивный рост ежеминутен:
Растет, гнетет, пьет кровь, разит;
Тобою жив вселенский трутень
И социальный паразит!

Процент! В тебе мои надежды,
В тебя я верю без конца:
Ты — светоч знанья для невежды;
Ты — верный посох для слепца!
Твоею силой чудотворной
Я над землею вознесен
И, недалекий, средний вздорный,
Царю, никем не потрясен!

А там у ног моих, на лыке
Полуобут, полуодет,
Безмолвно гибнет ум великий,
Нуждой замучен с малых лет.
Дам знак — ив тот же миг проворно
Ко мне сбежится цвет земли
И будет тихо и покорно
Лежать у ног моих в пыли!
О верный страж дегенерата,
Телохранитель торгаша,
Тебя, волнением подъята,
Благоговением объята,-
Тебя поет моя душа!

Духовенство высказалось самым решительным образом против отделения церкви от государства.

Что надобно для веры?
«Огонь сердец…»
Химеры!
Казенный нужен кнут,
Дабы пасомых стадо
Страшилось пуще ада
Иноцерковных блюд!

Что надобно для веры?
«Любовь к творцу…»
Химеры!
К попам потребен страх.
Попробуй-ка, изверясь,
Впасть в «дьявольскую ересь» —
Сгниешь в монастырях!

Что надобно для веры?
«Жизнь во Христе…»
Химеры!
Важней всего оклад,
Дабы чинуш от ряски
Начальству строил глазки
И пел с начальством в лад!

Жалкая кучка кривляк,
Выродков нашей эпохи,
Севши на смрадный тюфяк,
Сыплет и ахи, и охи,
Нет идеалов?.. Так что ж?
Разве не хватит нахальства
Сдабривать похоть и ложь
Крепкой приправой бахвальства?
Сенька напишет рассказ —
Сеньку расхвалит приятель:
«Это — бесценный алмаз!
Это — поэт-созерцатель.
Гибкий, сверкающий слог…
Беклин, Уайльд… откровенья…»
Целая тысяча строк;
Что ни строка — воскуренье!

«Что нам читатель?.. Эхма!»
Выпустив 22 тома,
Буйно ликует Фома,
Нагло грохочет Ерема.
Славы немеркнущей чад
Губит порой и таланты —
Диво ль, что этак кричат
Эти… «пророки-гиганты»?
Слабенький череп венца
Выдержать больше не может,
Похоти скотской певца
Червь самомнения гложет.
Это не наглость… о нет!
Взрывы подобного смеха —
Лишь истерический бред,
Вызванный ядом успеха.

С кресел всю ночь не встает
Жрец извращенного чувства;
Целую ночь напролет
Кистью «святого» искусства
Жадно марает свой лист.
(Плод нездорового бреда
Завтра прочтет гимназист.)
«Леда! свободная Леда…»
. . . . . . . . . . . . .
Жадно марает он лист,
Славит он Леду-царицу.
(Тайно идет гиназист
Тайно лечиться в больницу.)
Вот современнейший том —
Сборник издательства «Плошка».
Что за печать! за объем! —
Боже, какая обложка!
Диккенс, Тургенев, Золя —
Прочь посрамленные стяги:
В четверть аршина поля!
Около пуда бумаги!
Ну-с, а сюжетики… Да-с!
Прелесть, восторг, объеденье!
Верите ль: что ни рассказ —
Двадцать четыре растленья!!
Красочность, живость пера,
Виден баль-шой наблюдатель!
Сочно, душисто… Ура,
Наш современный писатель!!

Крики, и хохот, и гам,
Речи бессвязны и пылки;
Шумно и весело там —
Всюду стаканы, бутылки…
Что же, зайдемте? Для нас,
Право, не будет убытка:
Это — российский Парнас,
Это — трактирчик «Давыдка»!
Вон, за отдельным столом,
Бросивши всякую меру,
«Наш гениальный Пахом»
Дует коньяк и мадеру.
Рядом — издатель юлит,
Типик проныры-нахала:
«Мы-то?.. да мы,- говорит,-
Всё,- говорит,- для журнала!..
Триста?.. Извольте!.. Для вас —
Не пожалеем и триста!..»

Так продается у нас
Честь и перо беллетриста.

Коли вспомнишь подчас,
Что творится у нас,-
Удивительно!
От октябрьских свобод
Чешет спину народ…
Отвратительно!
Сотни разных газет
Получили запрет…
Убедительно!
Тюрьмы полны людей;
Их как в бочке сельдей…
Положительно!
От свобод, господа,
Не осталось следа
Окончательно!
Но… кончаю рассказ:
Будет Дума у нас
Обязательно.

Из цикла «По Петрограду»

Городок в табакерке, со столицей бок о бок,
Сеть коротеньких улиц, бегущих в Неву.
Не дома, а собранье картонных коробок
На дворах, приютивших репей и траву.

Всё игрушечно здесь: и дома, и лавчонки,
И управа, и славный Ириновский путь,
Среди улиц частенько играют мальчонки
И коровы бредут близ Невы отдохнуть.

Поперек же селения лентою резкой,
Местной гордости вечный и сладкий объект,
Протянулся свой собственный, охтинский, «Невский»
Большеохтинский людно-базарный проспект..

1

Петрограда вы не видите. Там, где он должен быть, большое, темно-серое, почти черное, пятно. До того загрязнен воздух.
(Показание летчиков)

…И стоят на болоте
Прокаженные зданья.
В зданьях, в вечной заботе,
Гибнут божьи созданья.

Каждый год на кладбища
Их отвозят без счета,
Бесконечные тыщи
Жертв гнилого болота.

Но, на месте зарытых,
Бьются снова и снова
На проплеванных плитах
Волны моря людского.

Вот, чахоточный помер —
Весть несется по дому,
И… сегодня же «номер»
Отдается другому.

А матрац зараженный
Отсылают… кухаркам,
Донельзя пораженным
Этим щедрым подарком.

Небо — вечно в тумане,
Почва — вечно в мокроте:
Как в поганой лохани,
На полном болоте!

Мудрено ль, что над нами,
Над гнильем Петрограда,
В ясном небе повисла
Туча черного смрада?

2

В Питере два миллиона
Дряблых, хрипящих грудей
Вяло, уныло и сонно
Жизнь проводящих людей.
Черным вампиром болото
Алую кровь их сосет,
Тяжким кошмаром забота
Давит и встать не дает.
Небо там — сумрачно-серо;
Дрянное небо! Под ним
Стынет горячая вера
И исчезает, как дым.

Вяло, уныло и сонно
Люди влачат свои дни,
Смех их звучит похоронно,
Солнца — не видят они.
В мертвых громадах кирпичных,
Мокрых от вечных дождей,
Много их — серых, безличных,
Смертью дышащих людей.
Черным вампиром болото
Алую кровь их сосет,
Тяжким кошмаром забота —
Давит и встать не дает.

3

Около 1/3 всего количества петроградских школьников никогда не слыхало пения птиц.
(Статистика)

Дети каменной неволи
Многоярусных гробниц!
Не бывать в зеленом поле,
Не слыхать весенних птиц!

Вместо шума вешних веток,
Вместо песен соловка —
Наглый треск мотоциклеток,
Дробь трамвайного звонка!

Где вы, волны аромата
Расцветающих полей?
Где, в лазури небоската,
Вереницы журавлей?

Небо сдавлено домами,
Блеск лазури хмур и груб,-
Распростерт меж ним и нами
Черный дым фабричных труб!

После стирки небо так лазурно, —
С наслаждением гляжу в окно:
Прачка скандинавская недурно
Выстирала полотно.

Стирка продолжалась две недели;
Две недели пронеслось; и вот —
Небеса от синьки посинели,
А утюг тепло на землю льет.

Золотой утюг полотна гладит,
А влюбленные кричат кругом.
«Гражданин поэт, Петрарки ради,
Не зовите солнце утюгом!

Солнце, это — чудо-веретенце,
Что своей куделью золотой
Обновляет, красит чрез оконце
Бедный человеческий постой.

Солнце, это — золотое донце…»
Донце? К черту! Киньте сладкий бред.
Солнце — просто рифма для чухонца
И для глупой лирики сюжет!

Вот сейчас — пришло письмо от Нади;
Лоб в морщинах — след глубоких мук…
Но я знаю — ласково разгладит
Мне морщины золотой утюг.

Только стоит подойти к оконцу,
Подавив сердечный свой озноб,
И — подставить ласковому солнцу
Милой лапкою измятый лоб.

Для маленькой девочки куклу купил
Поэт одинокий.
Он деньги на это давно уж копил;
И вот накопил
И купил
Для маленькой девочки куклу.

Но был он тоскою измучен вконец,
Поэт одинокий.
Тоской — без расцвета увядших сердец.
А в сердце поэта таился отец;
И вот он — проснулся.

Для маленькой девочки куклу купил
Поэт одинокий.
Он деньги на это давно уж копил;
И вот накопил
И купил.
Но… с куклой расстаться — не мог он.