Облаков колорит
О зиме говорит.
Пахнет влагой и хвоей,
Как у нас под Москвою.
Мох лежит под сосной,
Как у нас под Москвой.
Все как дома,
И очень знакомо.
Только воздух не тот,
Атмосфера не та,
И от этого люди другие,
Только люди не те, что у нас,
И на вас
Не похожи, мои дорогие.
Дорогие друзья, я писала не раз,
Что разлука — большая обуза.
Что разлука — змея.
И действительно, я
Не должна уезжать из Союза.
За границей легко только первые дни,
В магазине прилавок наряден.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Эти перья и эти тетради!)
А какие здесь есть города! Например,
Старый Берген, который недаром
(Это скажет вам каждый порядочный гид)
Знаменит
Своим рыбным базаром.
Голубая макрель, золотая треска
На холодном рассвете багровом.
Я взглянула на рыбу —
И в сердце тоска
Вдруг впилась мне крючком рыболовным.
Я припомнила ясно: в корзине, в ведре ль,
Распластав плавников острия,
Та же белая в синих полосках макрель,
Только звали ее «скумбрия».
И какая чудесная юность была
В те часы на песке под горой!
И какая огромная жизнь пролегла
Между этой и той скумбрией!
И печаль об исчезнувшей прелести дней
Полоснула меня, как ножом.
И подумала я: «Ничего нет грустней
Одиночества за рубежом».
Только вижу: у рыбного ряда стоит,
Упершись рукавицей в бедро,
В сапогах и брезенте, назад козырек,
Ну, точь-в-точь паренек
Из метро.
Я невольно воскликнула: «Ах ты,
Из какой это вылез он шахты?»
Он ко мне по-норвежски (а я ни гугу),
По-иному он, вижу, не слишком.
Неужели же, думаю, я не смогу
Побеседовать с этим парнишкой?
И, доставши блокнот, так, чтоб он увидал.
На прилавке под рыбным навесом
Я рисую родимого моря овал
И пишу по-латински «Odessa».
И тогда паренек на чужом берегу
Улыбается мне, как рыбак рыбаку.
Паренек улыбается мне от души,
Он берет у меня карандаш.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Если держит их кто-нибудь наш!)
Он выводит знакомое слово «Moskwa».
И от этого слова — лучи.
(До чего хорошо, что иные слова
Даже в дальних краях горячи!)
Он приветствует в эту минуту Союз,
Он глядит хорошо и всерьез.
И, содрав рукавицу и сбросив картуз,
Он трясет мою руку до слез.
Хорошо, что на грусть мы теряем права
И что, как бы он ни был далек,
Человек с удивительным словом «Москва»
Не бывает нигде одинок.
Стихи Веры Инбер
Осени пора по-настоящему настала
Такой туман упал вчера,
Так волноваться море стало,
Как будто осени пора
По-настоящему настала.
А нынче свет и тишина,
Листва медлительно желтеет,
И солнце нежно, как луна,
Над садом светит, но не греет.
Так иногда для, бедных, нас
В болезни, видимо опасной,
Вдруг наступает тихий час,
Неподражаемо прекрасный.
На мотив народной песни
Всю-то я вселенную проехал,
Любовался блеском всех светил.
Мне и тучи были не помехой,
Мне и гром препятствий не чинил.
Молния однажды между пальцев
У меня скользнула невзначай.
И кометы, вечные скитальцы,
Мне кричали: «Здравствуй и прощай!»
Я гостил у радуги под кровом,
Подходил я к солнца рубежам.
Видел я, как в облаке пуховом
Месяц новорожденный лежал.
Из конца в конец, по звездным вехам,
Даже Млечный путь я обошел…
Всю-то я вселенную проехал,
Но второй России не нашел.
Неслышимы, неуловимы взором
Неслышимы, неуловимы взором,
Во мне мои видения тихи.
Таинственны законы, по которым
Текут ручьи и пенятся стихи.
Живу, как все. Питаюсь тем же хлебом,
И кров мой не богат и не высок.
Так почему ж порою звёздным небом
Мне кажется белёный потолок?
Цветут цветы. Шумят протяжно реки,
И вечером, когда сажусь писать,
То начинает веять ветер некий
И эту перелистывать тетрадь.
Много близких есть путей и дальних
Много близких есть путей и дальних,
Ты же отвергаешь все пути.
И тебе от глаз моих печальных
Не уйти.
Я тебя улыбкой не балую,
Редко-редко поцелуй отдам,
Но уж не полюбишь ты другую,
Знаешь сам.
Через дни твои и ночи тоже
Прохожу, как огненная нить.
Говоришь ты: «Тяжело, о боже,
Так любить».
Я ж гореть готова ежечасно,
Быть в огне с утра до темноты,
Только бы любить, хоть и напрасно,
Как и ты.
Товарищ виноград
У апельсина кожура
Красней гусиных лап.
На родине была жара,
А нынче он озяб.
Такой тут ветер ледяной,
Что стынут даже сосны.
А он, подумайте, в одной
Обертке папиросной.
Впервые снежных звездочек
Он увидал полет,
Застыл до самых косточек
И превратился в лед.
Покрыт пупырышками весь
Бедняга-апельсин.
Он люто замерзает здесь,
Да и не он один.
Вот персик. Он тепло одет,
На нем пушистый ворс,
На нем фланелевый жилет,
И все же он замерз.
А золотистый виноград,
Приехав ночью в Ленинград,
Увидел утром Летний сад
И кинулся к нему.
Он видел — статуи стоят.
И думал: «Я — в Крыму.
Пройдет еще немного дней,
Загар покроет их…»
Раздетых мраморных людей
Он принял за живых.
Но скоро бедный южный гость
Лежал в опилках, весь дрожа,
А холод резал без ножа,
Терзал за гроздью гроздь.
Но в эту же погоду,
На этом же лотке
Антоновские яблоки
Лежали налегке.
Их обнаженной коже
Морозец не мешал,
И было непохоже,
Чтоб кто-нибудь дрожал.
И самое большое
И крепкое из всех
Сказало апельсинам
И винограду: «Эх!
Укрыть бы вас покрепче
От нашинских снегов,
Да ведь не напасешься
На вас пуховиков.
Но вот что я скажу вам,
Товарищ Виноград,
На юге жил ученый,
И у него был сад,
Где изучал замашки он
Фисташки и айвы,
Где, главное, заботился
Он о таких, как вы.
Чтоб вы росли и зрели
Под ветром ледяным,
Чтобы суровый север
Казался вам родным.
Чтоб было вам, как яблокам,
Не страшно ничего.
Зовут его Мичуриным —
Ученого того.
Ему поставлен памятник
В Москве, мои друзья.
В руке он держит яблоко,
Такое же, как я».
В эту же минуту,
Услышав эту речь,
У апельсинов будто
Скатилась тяжесть с плеч.
И сразу встрепенулся
И счастлив был, и рад,
И сладко улыбнулся
Товарищ Виноград.
Душе, уставшей от страсти
Душе, уставшей от страсти,
От солнечных бурь и нег,
Дорого легкое счастье,
Счастье — тишайший снег.
Счастье, которое еле
Бросает звездный свет;
Легкое счастье, тяжелее
Которого нет.
Поздно ночью у подушки
Поздно ночью у подушки,
Когда все утомлены,
Вырастают маленькие ушки,
Чтобы слушать сны.
Сны бывают разные. Их много:
Снятся чудеса,
Снятся приключения, дорога,
Реки и леса.
Снятся лыжи, снеговые горки,
Солнечный газон,
Школьная тетрадь, где все пятёрки, —
О, волшебный сон!
Сны текут то явственней, то глуше,
Как ручей, точь-в-точь.
И подушка, навостривши уши,
Слушает всю ночь.
Днём зато, уставши до упаду,
В жажде тишины,
Спит она — будить её не надо, —
Спит и видит сны.
И вот на крылышках своих
И вот на крылышках своих
Птенцы уже в пути.
Отец подбадривает их:
«Лети, сынок, лети.
И ничего, что ветер крут.
И море не беда.
Оно — как наш любимый пруд,
Такая же вода.
Смелее, дочка, шире грудь». —
«Ах, папа, нам бы отдохнуть!» —
Вмешалась мать:
«Не плачьте,
Мы отдохнём на мачте.
Снижайтесь. Левый поворот.
Как раз под нами пароход,
Его я узнаю».
Но это был военный бот,
Он вёл огонь в бою.
Он бил по вражеским судам
Без отдыха и сна,
За ним бурлила по пятам
Горячая волна.
«Горю, спасайте же меня!» —
Вскричал один птенец.
Его лизнул язык огня,
И это был конец.
«Мой мальчик», — зарыдала мать
«Мой сын», — шепнул отец.
И снова лётное звено,
В разрывах огневых,
Летит, утратив одного,
Спасая остальных.
И в сторону родных границ
И в сторону родных границ,
Дорогою прямой,
Под облаками туча птиц
Легла на курс — домой.
А подмосковные скворцы,
Знакомая семья,
Какие стали молодцы
И дочь, и сыновья.
Как им легко одолевать
И ветер, и мокреть.
Как чтут они отца и мать,
Успевших постареть.
«Гляди-ка, мама, вон корабль,
И папа отдохнёт». —
«Вниманье, — приказал журавль,
Разведчики, вперёд!»
И донесли кукушки,
Что весел рулевой
И что чехлами пушки
Укрыты с головой.
Противник незаметен,
Повсюду тишина.
И, видимо, на свете
Окончилась война.
И начали садиться
На плотные чехлы:
Французские синицы,
Бельгийские щеглы.
Счастливых щебетаний
И возгласов не счесть.
Щебечут на прощанье
Друг другу обещанье:
«Напишем. Перья есть!»
И разлетелся птичий хор
По множеству дорог.
Но долго боевой линкор
Забыть его не мог.
Всё слушал, напрягая слух,
Глядел на облака,
И всё садился лёгкий пух
На куртку моряка.
Моя любовь
Всему под звездами готов
Его черед.
И время таянья снегов
Придет.
И тучи мая на гранит
Прольет печаль.
И лунный луч осеребрит
Миндаль.
И запах обретет вода
И плеск иной,
И я уеду, как всегда,
Весной.
И мы расстанемся, мой свет,
Моя любовь,
И встретимся с тобой иль нет
Вновь?
Домой, домой
1
Скворец-отец,
Скворчиха-мать
И молодые скворушки
Сидели как-то вечерком
И оправляли перышки.
Склонялись головы берез
Над зеркалом пруда,
Воздушный хоровод стрекоз
Был весел, как всегда.
И белка огненным хвостом
Мелькала в ельнике густом.
«А не пора ли детям спать?—
Сказал скворец жене.—
Нам надобно потолковать
С тобой наедине».
И самый старший из птенцов
Затеял было спор:
«Хотим и мы в конце концов
Послушать разговор».
А младшие за ним: «Да, да,
Вот так всегда, вот так всегда».
Но мать ответила на то:
«Мыть лапки, и — в гнездо!»
Когда утихло все кругом,
Скворец спросил жену:
«Ты слышала сегодня гром?»
Жена сказала: «Ну?» —
«Так знай, что это не гроза,
А что — я не пойму.
Горят зеленые леса,
Река — и та в дыму.
Взгляни, вон там из-за ветвей,
Уже огонь и дым.
На юг, чтобы спасти детей,
Мы завтра же летим».
Жена сказала: «Как на юг?
Они же только в школе.
Они под крыльями, мой друг,
Натрут себе мозоли.
Они летали, ну, раз пять
И только до ворот.
Я начала лишь объяснять
Им левый поворот.
Не торопи их, подожди.
Мы полетим на юг,
Когда осенние дожди
Начнут свое тук-тук».
И все же утром, будь что будь,
Скворец решил: «Пора!»
Махнула белка: «В добрый путь,
Ни пуха ни пера!»
2
И вот на крылышках своих
Птенцы уже в пути.
Отец подбадривает их:
«Лети, сынок, лети.
И ничего, что ветер крут.
И море не беда.
Оно — как наш любимый пруд,
Такая же вода.
Смелее, дочка, шире грудь».—
«Ах, папа, нам бы отдохнуть!» —
Вмешалась мать:
«Не плачьте,
Мы отдохнем на мачте.
Снижайтесь. Левый поворот.
Как раз под нами пароход,
Его я узнаю».
Но это был военный бот,
Он вел огонь в бою.
Он бил по вражеским судам
Без отдыха и сна,
За ним бурлила по пятам
Горячая волна.
«Горю, спасайте же меня!» —
Вскричал один птенец.
Его лизнул язык огня,
И это был конец.
«Мой мальчик»,— зарыдала мать
«Мой сын»,— шепнул отец.
И снова лётное звено,
В разрывах огневых,
Летит, утратив одного,
Спасая остальных.
3
И, наконец, навстречу им
Раскинулся дугой,
За побережьем золотым
Оазис голубой.
Туда слетелись птицы
Со всех концов земли:
Французские синицы,
Бельгийские щеглы,
Норвежские гагары,
Голландские нырки.
Трещат сорочьи пары,
Воркуют голубки.
Успели отдышаться
От пушек и бойниц.
Глядят — не наглядятся
На здешних райских птиц.
Одна, с жемчужным хохолком,
На розовой ноге,
Вся отразилась целиком
В лазоревой воде.
Другая в воздухе парит,
Готовая нырнуть,
И чистым золотом горит
Оранжевая грудь.
А третья, легкая, как пух,
И синяя, как ночь,
Передразнила этих двух
И улетела прочь.
Плоды, их пряный аромат,
Обилие сластей —
Все это настоящий клад
Для северных гостей.
Но с каждым днем все тише
Их щебет, все слабей.
По черепичной крыше
Тоскует воробей.
Исплакалась сорока,
Что ей невмоготу,
Что ветер тут — сирокко —
Разводит духоту.
Ей зимородок вторит:
«Я к зною не привык.
И до чего же горек
Мне сахарный тростник».
А ласточки-касатки
Летают без посадки,
Все ищут целый день
Колодец и плетень.
И стал благословенный юг
Казаться всем тюрьмой.
Все чаще слышалось вокруг:
«Хотим домой, домой!»—
«Домой, всем хищникам на зло!—
Журавль провозгласил.—
Кто «за», прошу поднять крыло».
И точно ветром их взмело,
Взлетели сотни крыл.
4
И в сторону родных границ,
Дорогою прямой,
Под облаками туча птиц
Легла на курс — домой.
А подмосковные скворцы,
Знакомая семья,
Какие стали молодцы
И дочь и сыновья.
Как им легко одолевать
И ветер и мокреть.
Как чтут они отца и мать,
Успевших постареть.
«Гляди-ка, мама, вон корабль,
И папа отдохнет».—
«Вниманье,— приказал журавль,
Разведчики, вперед!»
И донесли кукушки,
Что весел рулевой
И что чехлами пушки
Укрыты с головой.
Противник незаметен,
Повсюду тишина.
И, видимо, на свете
Окончилась война.
И начали садиться
На плотные чехлы:
Французские синицы,
Бельгийские щеглы.
Счастливых щебетаний
И возгласов не счесть.
Щебечут на прощанье
Друг другу обещанье:
«Напишем. Перья есть!»
И разлетелся птичий хор
По множеству дорог.
Но долго боевой линкор
Забыть его не мог.
Все слушал, напрягая слух,
Глядел на облака,
И все садился легкий пух
На куртку моряка.
5
Еще стояли холода
Во всей своей красе.
Еще белели провода
Можайского шоссе.
Один подснежник-новичок
Задумал было встать,
Уже приподнял колпачок
И спрятался опять.
В мохнатом инее седом
Столетняя сосна.
И все же где-то подо льдом
Уже журчит весна.
С деревьев белые чепцы
Вот-вот уже спадут.
«Мы дома,— говорят скворцы,
Мы не замерзнем тут».
Летят над зеркалом пруда,
Где отражен рассвет.
А вдруг скворешня занята?
А вдруг скворешни нет?
Но белка голубым хвостом
Махнула в ельнике густом:
«Привет, друзья, привет!
Как долетели? Как дела?
Я вам квартиру сберегла,
Я там ремонт произвела,
Живите в ней сто лет…»
Умывшись с головы до ног,
Уселись старики-скворцы
В скворешне на порог,
Сказали: «Мы уж не певцы,
А ты вот спой, сынок».
Еще застенчивый юнец
Сначала все робел,
Насвистывал. И, наконец,
Настроившись, запел.
О том, какие бы пути
Куда бы ни вели,
Но в целом свете не найти
Милей родной земли.
Он разливался ручейком,
Как будто был апрель,
Как будто маленьким смычком
Выделывая трель.
Она из глубины души
Легко лилась в эфир.
Как эти песни хороши,
И как прекрасен мир!
Уехал друг
Уехал друг. Ещё в окне закат,
Что нам пылал, не потускнел нимало,
А в воздухе пустом уже звенят
Воспоминаний медленные жала.
Уехавшего комната полна
Его движеньями и тишиною,
И кажется, когда взойдёт луна,
Она найдёт его со мною.
Месяцы нас разделили
Месяцы нас разделили,
Я даже не знаю, где ты,
Какие снега или пыли
Заметают твои следы.
Город большой или дом лишь
Замыкают твое бытие,
И помнишь ты или не помнишь
Самое имя мое?
Рай
Дождь весенний, ты пахнешь мохом.
Осторожно, в меня не брызни!
Я чувствую себя так плохо,
Что пугаюсь громкого вздоха,
Что боюсь загробной жизни.
Страшно думать, что после смерти
Найду в раю так много света,
Столько скрипок, как на концерте.
Роз, как здесь в середине лета.
Незнакомые звери и птицы
Поведут разговаривать с Богом.
Нужно вновь подымать ресницы,
Говорить, трепеща, о многом.
Зябко там обнаженной коже,
Ни одной души знакомой:
Всех друзей своих я моложе,
Все они остались дома.
Только бабушка, мамина мама
(Я вспоминаю ее с усильем)
Подведет ко мне Адама
И погладит меня по крыльям.
Нет, не надо. Я слишком устала.
Мне не нужно Светлого Стана:
Я всё на земле испытала,
Хотя умерла так рано.