Во сне явился старый Томск
за дымным заревом московским.
Он деревянный был, как мост,
и я ступал, скрипя по доскам.
Резьбою деревянных изб
век девятнадцатый здесь длился.
По лестницам, кто вверх, кто вниз,
люд двигался…
И углубился
я в этот сон, в Сибирь, в себя,
разверзшегося, будто шахта.
Ступени, подо мной скрипя,
стонали, всхлипывали. Шатко
подрагивала — скрип и треск —
трухлеющая твердь конструкций.
Скрипело время. Так скрипеть
не может дерево. Коснуться
нельзя — рассыплется вот-вот
вся эта длящаяся ветхость,
поскольку уходящий век тот
уже ведь умер, а живет.
Уже истлел он, а хранит
свою бревенчатость-дощатость
и, как любой анахронизм,
пощады ждет.
А беспощадность
свою добычу стережет.
Но пусть не я. Я не коснусь,
не трону призрачного царства.
Я с ним не тороплюсь расстаться:
я знаю, что сейчас проснусь.