Жил-был учитель скромный Кокильон,
Любил наукой баловаться он.
Земной поклон за то, что он был в химию влюблён
И по ночам над чем-то там химичил Кокильон.
Но мученик науки гоним и обездолен,
Всегда в глазах толпы он — алхимик-шарлатан.
И из любимой школы в два счёта был уволен,
Верней в три шеи выгнан, непонятый титан…
Титан лабораторию держал
И там творил, и мыслил, и дерзал.
За просто так, не за мильон, в трёхсуточный бульон
Швырнуть сумел всё, что имел, великий Кокильон.
Да мы бы забросали каменьями Ньютона,
Мы б за такое дело измазали в смоле,
Но случай не дозволил плевать на Кокильона:
Однажды в адской смеси заквасилось желе.
Бульон изобретателя потряс —
Был он ничто: не жидкость и не газ.
И был смущён, и потрясён, и даже удивлён,
«Эге! Ха-ха! О эврика!» — воскликнул Кокильон.
Три дня он развлекался игрой на пианино,
На самом дне в сухом вине он истину искал.
Вдруг произнёс он внятно: «Какая чертовщина!» —
И твёрдою походкою он к дому зашагал.
Он днём был склонен к мыслям и мечтам,
Но в нём кипели страсти по ночам.
И вот, на поиск устремлён, мечтой испепелён,
В один момент в эксперимент включился Кокильон.
Душа его просила и плоть его хотела
До истины добраться, до цели и до дна —
Проверить состояние таинственного тела,
Узнать, что он такое: оно или она?
Но был и в этом опыте изъян:
Забыл фанатик намертво про кран.
В погоне за открытьем он был слишком воспалён,
И вдруг ошибочно нажал на крантик Кокильон.
И закричал безумный: «Да это же коллоид!
Не жидкость это, братцы, — коллоидальный газ!»
Вот так блеснул в науке — как в небе астероид:
Взорвался и в шипенье безвременно угас.
И вот — так в этом газе и лежит,
Народ его открытьем дорожит.
Но он не мёртв — он усыплён, разбужен будет он
Через века.
Дремли пока, великий Кокильон!
А мы, склонив колени, глядим благоговейно.
Таких как он — немного: четыре на мильон!
Возьмём Ньютона, Бора и старика Эйнштейна —
Вот три великих мужа, четвёртый — Кокильон.