Cтихи Феликса Волховского

Спасибо, друг! Мы встретились случайно;
Но для меня так много сделал ты,
Что превзошел всё, что хранил я тайно
В душе как фантастичные мечты.

Я не за то тебя благословляю,
Мой добрый, честный, мой отважный друг,
Что если я свободу вновь узнаю,
То, может быть, ценой твоих услуг, —

Услуги — вздор! Но ты всю сладость веры
Мне возвратил в успех добра, в людей,
И нет, поверь, да и не будет меры
Любви и благодарности моей!

Ошибками сердечными разбитый,
Истерзанный жестокою борьбой,
Я, словно Иов, язвами покрытый,
Измучен был и телом и душой;

. . . . . . . . . . . . . . . .

Но ты пришел и для меня — чужого —
На карту ставил волю и покой,
И стал я верить, стал любить я снова…
Спасибо же, спасибо, милый мой!

Кашель душит, грудь болит,
Сердце бьется нестерпимо,
И вертится всё вокруг
По часам неудержимо…
Спичка ль на пол упадет,
Тень ли мимо пробегает —
Всё, как камнем, в сердце бьет
И мучительно пугает.
Сколько ж лет еще так жить?
Право, сил уж нету боле…
Хоть ссылали бы скорей
Или вешали уж, что ли!

Как всё мудро в этом свете,
Как гармонии полно!
(Жаль притом, что мысли эти
Не усвоил я давно!)

Для того, чей взгляд не шире
Ленты орденской, — простор
Предоставлен полный в мире,
Чтоб расширить кругозор…

Для того же, чьи стремленья
Чересчур уж широки, —
Небольшое помещенье
И … надежные замки!..

Грустно светит месяц бледный,
И в его сиянье
Я читаю, друг мой бедный,
Все твои страданья.
Рвется сердце страстно, нежно,
Брат, тебе навстречу…
На призыв души мятежной
Я тебе отвечу.
Потерпи, орел плененный,
Уж темнеют тучи, —
По России обновленной
Вихрь пройдет могучий…
Заживешь ты вольной птицей,
Стены распадутся,
Палачам твои сторицей
Слезы отольются!

Если б мой дорогой, что по злобе людской
Угасает в мертвящей неволе,
Мне сказал: ‘Поскорей приходи и своей
Обменяйся со мной вольной долей’, —
Я сказала б ему: ‘Я пойду и в тюрьму,
И в огонь, если хочешь, и в воду!..
Бесконечно любя, хоть сейчас за тебя
Я отдам, не колеблясь, свободу’.
И скажи милый мой: ‘Мало воли одной:
Палачам головы еще надо’, —
Я и жизнь им отдам, был бы счастлив он сам:
Умереть за него мне отрада.
Но скажи он: ‘Иди, пред тираном пади
Со слезами, с мольбой, в униженьи
О пощаде моли и отрадой земли
Назови все его преступленья;
И от гордой мечты, что лелеяла ты,
От священного к правде стремленья
Перед ним отрекись и служить поклянись,
Лишь бы мне даровал он прощенье’, —
Я сказала б в ответ: ‘Никогда! Нет, о нет!
Лучше холод и ужас могилы!..
И отныне ты знай: ждет тебя ад иль рай,
Всё равно, ты мне больше не милый!’

Пусть я в тюрьме, пускай я связан, —
Всё ж остается мне мой смех;
И им я доконаю тех,
Кому веревками обязан!

Там, на Западе далеком,
Пролетарий бой ведет,
Крепнет он в бою жестоком,
Крепнет, множится, растет.

Здесь, на пасмурном Востоке,
Пролетарий крепко спит;
Он не думает о сроке
Избавленья и молчит.

Но зато студент проснулся
И протер уже глаза,
И на Запад оглянулся:
Скоро ль божия гроза?

Он работника разбудит,
С ним сольет свой интерес
И с ним об руку добудет
Хлеб, свободу и прогресс.

Давно уж я в тюрьму попал
(По воле неба, без сомненья)
И, сидя в ней, вполне познал,
Что в жизни главное — терпенье.

С тех пор, едва замечу где
Нетерпеливое волненье, —
Твержу всегда, твержу везде:
‘Терпенье, господа, терпенье!’

Неблагодарный арестант
Всё жаждет лучшего удела:
Зеленый воротник и кант
Клянет, крича, что ‘тянут дело’.

‘Уж сил нет долее страдать,
Меня убьет сердцебиенье’…
(Чудак, — не хочет умирать!)
‘Имейте, милый мой, терпенье!’

Старуха, арестанта мать,
Всё молит об освобожденьи.
‘Мой друг, старайтесь же понять
Всю непристойность нетерпенья…’

‘Стара я, — говорит она, —
Не опоздало бы решенье…’
— ‘Ах, боже мой, — не вы одна!..
Имейте, мать моя, терпенье!’

Болезненный отец-старик
О сыне каждый день вздыхает
(Чудак, в два года не привык!)
И на судьбу свою пеняет:

‘Работать не могу уж я,
Работник-сын мой в заключеньи,
А хлеба требует семья’…
— ‘Что ж делать, сударь мой, — терпенье;

Забравшись в темный уголок,
Тоскует девушка: ‘Мой милый,
Когда ж мученьям нашим срок?
Когда же срок тюрьме постылой?

Все лучшие мои года
В тоске проходят и в томленьи’…
— ‘Стыдитесь, право, господа, —
Имейте ж крошечку терпенья!’

Нет, на земле ищите вдохновенья:
Что небо нам? Что мир холодных звезд?
Им чужды наши страстные стремленья,
Им непонятен нашей жизни крест.

В своем холодном, чуждом нам величьи
Они текут размеренной тропой;
Закованных в божественном приличьи,
Их не сведет с нее порыв живой.

А мы здесь нашей крестною стезею,
Бродя впотьмах, мы падаем, встаем
И вновь идем израненной стопою,
И каждый шаг дается нам трудом.

И хоть над нами вечно тяготеет
Проклятие греха, ошибок, бед, —
Но ведь средь них любовь и братство зреет
И истина свершает ряд побед.

Нет, на земле ищите вдохновенья:
Пусть слабы мы, но мы зато живем,
И жизни грешной к лучшему стремленья
Не заменить безгрешным неба сном!

Уж вы гусельки заветные мои,
Уж вы струнушки, вы шелковыя,
Вы не выдайте, певучия, меня,
Вы взыграйте, чистым серебром звеня!
По Руси мы с вами, гусельки, пройдем,
Вы разлейтеся залетным соловьем,
Чтоб ни стар, ни млад, никто не минул нас,
Чтоб всяк слушал, не наслушался бы вас.

Солнце красное, ты светишь всем равно,
Ты заглядываешь в каждое окно:
Расскажи ж ты мне про узника в тюрьме,
Расскажи про Русь рабочую в ярме,
Чтоб и в песнях прозвучал тот страшный стон,
Что несется на Руси со всех сторон,
Чтоб ударили те песни по сердцам,
Чтоб смиренство невтерпеж уж стало нам.

Лес дремучий, нашей Руси благодать,
Ты умеешь думу думать и шептать, —
Поделись ты думой с песнею моей,
Чтоб заставить думать всех честных людей,
Думать думу, думу крепкую,
Как прикончить пьявку цепкую —
Кривду подлую, подпольную, —
Утвердить как волю вольную.

Ой, луга, луга с шелк_о_вою травой,
Вы пестреете весеннею красой, —
Вы ссудите-ка мне цветиков своих,
В песне вольной пораскиньте-ка вы их,
Чтоб почуял люд заморенный,
Люд забитый, опозоренный,
Как сияет воля вольная красой,
И пошел бы за нее отважно в бой!

Гой ты ветер, полунощный молодец,
Ты гуляешь по Руси с конца в конец, —
Нашу песню ты на крыльях подхвати,
С ней родимую сторонку облети,
Пусть повсюду песня смелая звучит,
Пусть пред нею кривда подлая бежит,
Пусть от сна проснется весь честной народ,
В руки сильные судьбу свою возьмет.

Бесконечно, мертво, монотонно
За минутой минута ползет,
Словно певчий, ленивый и сонный,
Что за гробом, зевая, идет,
Словно всем их в глухое ненастье
От начальства приказано встать
И мое схороненное счастье
Без конца, без конца отпевать…

Меж коней, любимцем общим, средь всегдашних ласк, похвал,
Жил да был козел в конюшне, по прозванью Генерал.
Пребольшущий был козлище, с преогромной бородой,
Толст, высок, глаза как плошки, и рога в аршин длиной.

На беду
Раз в саду,
Стоя над водою,
Вдруг был он
Поражен
Собственной красою.

‘Генерал! — сказал он громко. — Ты бобыль!
Не стыдно ль, брат?
Из себя такой красавец — и до сих пор не женат!
Надо нам увековечить генеральский славный род,
Да в грядущих поколеньях имя громкое живет!’

Вот пошел
Наш козел
К козочке-невесте;
Стал просить:
‘Станем жить
Мы с тобою вместе!’

И невеста согласилась, и, хоть нравом егоза,
Речи трезвенные сразу повела к нему коза:
‘Как пойдут у нас козлята, стану грудью их кормить,
Ты ж, заботясь о потомстве, будешь сено нам носить’.

‘Как?! — сказал
Генерал. —
Я, лицо такое,
И начать
Вдруг таскать
На себе съестное?!’

И ушел он, оскорбленный, и остался бобылем,
Хоть стремленье к жизни брачной сильно чувствовалось в нем…
А коза-невеста вскоре без труда себе нашла
Нечиновного, простого, работящего козла.

Мрачен стал
Генерал.
Вот минуло лето —
Стал он плох
И издох
Под забором где-то.