Роберт Бернс — Баллады

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет
Родились в покоях одних
И одною пленились леди —
Тем хуже для чести их.
Лорд Инграм и Чайлд-Вайет
В одном родились дому
И одною пленились леди —
Тем хуже тому и тому.
У родителей леди Мейзри
Лорд Инграм согласья просил,
Брату с сестрой леди Мейзри
Лорд Инграм подарки носил.
Ко всем родным леди Мейзри
Лорд Инграм ходил на поклон,
И все, как один, согласились,
А ей не нравился он.
Искал у родных леди Мейзри
Лорд Инграм счастье свое,
Искал любви леди Мейзри
Чайлд-Вайет на ложе ее.
Однажды она заплетает
Пряди волос густых,
И входит ее родитель
В одеждах своих золотых.
«Вставайте же, леди Мейзри,
Вот платье к венцу для вас.
Жених ваш, Инграм, приехал —
И свадьбу сыграем тотчас!»
«Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой
И милостыню просить,
Чем лорду Инграму стать женой —
Шелка дорогие носить!
Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой
И рыбою торговать,
Чем лорду Инграму стать женой
И в золоте щеголять!
О, где он, где он — проворный гонец?
Я дам ему денег мешок!
С письмом к Чайлд-Вайету от меня
Помчится он со всех ног!»
«Я тот гонец, — говорит один.—
Давай мне денег мешок!
С письмом к Чайлд-Вайету от тебя
Помчусь я со всех ног!»
И, мост разбитый повстречав,
Он лук сгибал и плыл,
И, на зеленый луг ступив,
Бежал что было сил.
И, к замку Вайета примчав,
Привратника не звал,
А в землю лук упер и — прыг!
Чрез палисад и вал;
Привратник к ворот’aм идет,
А тот уж в дом попал!
Как первую строчку Чайлд-Вайет прочел,
Насупился он тотчас,
А как на вторую строчку взглянул —
Закапали слезы из глаз.
«Что с моим братом? — Чайлд-Вайет сказал.—
Что нужно ему от нее?
Уж я припасу ему свадебный дар,
И будет моим — мое!
Пошлю им вдосталь быков и овец,
И вдоволь бочонков вина,
Пусть будет любовь моя весела,
А я примчусь дотемна!»
И распоследний в доме слуга
В зеленом наряде был,
И всяк был весел, и всяк был рад,
А леди и свет не мил.
И распоследняя дворня в дому
В сером наряде была,
И всяк был весел, и всяк был рад,
А леди ребенка ждала.
Меж замком и церковью Девы Святой
Велели песок насыпать,
Чтоб леди и всем служанкам ее
По голой земле не ступать.
До замка от церкви Девы Святой
Постлали ковер золотой,
Чтоб леди и всем служанкам ее
Земли не касаться простой.
Молебен был, и колокол бил,
И спать разошлись потом.
Лорд Инграм и леди Мейзри вдвоем
Лежат на ложе одном.
И, лежа вдвоем на ложе одном,—
А ложа теплей не найдешь,—
Он, руку свою возложив на нее,
Сказал: «Ты ребенка ждешь!»
«Я делилась с тобой и раз и другой,
И сказала тебе о том,
Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,
Со мной был на ложе моем.
Ты слышал слова не раз и не два,
И слов тех нету честней,
Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,
Со мной был в светелке моей».
«Отцом ребенка меня назови —
Я родитель ему один;
Я подарю во владенье ему
Земли пятьдесят десятин».
«Не будет назван ребенку отцом
Никто — лишь отец один;
Хотя бы ты во владенье ему
Пять тысяч сулил десятин».
Тут выступил гневно Чайлд-Вайет,
Откинул светлую прядь,
И меч он Инграму в сердце
Вонзил на целую пядь.
И выступил гневно Инграм,
Откинул светлую прядь
И меч Чайлд-Вайету в сердце
Вонзил на целую пядь.
Никто не жалел двух лордов —
Им смерть была суждена.
Жалели все леди Мейзри —
Рассудка лишилась она!
Никто не жалел двух лордов —
Им смерть суждена была.
Жалели все леди Мейзри —
С ума она с горя сошла!
«Дайте, дайте мне посох дорожный!
Дайте, дайте мне плащ из рядна!
Просить подаянье до смерти
За девичий грех я должна!
Дайте грошик Чайлд-Вайета ради,
Ради лорда Инграма — пять;
За то, что честную свадьбу
С грешной девой надумал сыграть!»

Трех дочек-красавиц граф Вайтон взрастил,
Ах, боже, как были они хороши!
У старшей девицы — поместье и дом,
Она же влюбилась в слугу своего.
Вот шла она берегом тихой реки,
Ах, боже, была она так хороша!
Увидела Риччи, слугу своего,
С красивыми лентами на рукавах.
«С посланьем от графа спешу я, мадам,
Письмо вам от графа несу я, мадам,
Граф Хьюм ждет ответа на это письмо,
Готов он служить вам усердно, мадам».
«К чему его письма? — сказала она.—
К чему его служба? — сказала она.—
Ведь слово дала я и слово сдержу,
Что буду твоею и больше ничьей».
«Зачем же вы так говорите, мадам,
Зачем надо мною смеетесь, мадам,
Ни золота нет у меня, ни земель,
Так можно ли жить вам со мною, мадам?»
«О Риччи, я буду, где хочешь, с тобой,
О Риччи, я буду, где скажешь, с тобой,
И стану я ждать, чтоб меня ты позвал,
О Риччи, чтоб я была вечно с тобой!»
Когда через Старлинг промчались они,
Ах, боже, была она так хороша!
Глазели зеваки на шелковый шлейф,
На Риччи ж никто из людей не смотрел.
Когда Эдинбург проезжали они,
Ах, боже, была она так хороша!
Вельможи мечтали ей сердце вручить,
Не зная, что Риччи она отдана.
Когда же к свекрови явились они,
Ах, боже, была она так хороша!
Сказала свекровь: «Подоткните подол
И в хлеве навоз разгребите, мадам!
Скажите, неужто не жаль вам, мадам,
Ответьте, да разве не жаль вам, мадам,
Что дом в Камберленде покинули вы
И в доме слуги поселились, мадам?»
«О чем мне жалеть? — отвечала она.—
И что мне терять? — отвечала она.—
Я то обрела, что Судьба мне дала,
И то, чего жаждало сердце мое».

Гил Моррис сыном эрла был,
Но всюду славен он
Не за богатое житье
И не за гордый тон,
А из-за леди молодой
Из Кэрронских сторон.
«О, где гонец, кому чулки
Мне с башмаками дать?
Пусть к лорду Барнарду спешит —
К нам леди в гости звать!
О Вилли, быть тебе гонцом,
Подходишь ты вполне,
И, где другой пойдет пешком,
Помчишься на коне!»
«О нет! О нет, мой господин!
Задача не но мне!
Я ехать к Барнарду боюсь
С письмом к его жене.
«Мой Вилли, милый Вилли мой,
Мой птенчик дорогой,
Меня ослушаться нельзя —
Ступай и — бог с тобой!»
«Нет! Нет! Мой добрый господин!
Зеленый лес — твой дом!
Оставь свой замысел, оставь,
Чтоб не жалеть потом!»
«Скачи к ним в замок, я сказал,
К нам госпожу зови!
А не исполнишь мой приказ —
Умоешься в крови!
Пусть плащ принять благоволит,
Весь в золоте, с каймой,
Пускай придет совсем одна,
Чтоб свидеться со мной.
Отдай рубашку ей мою,
Что вышита крестом,
И поскорей проси прийти,
Чтоб лорд не знал о том».
«Ну что ж! Я выполню приказ,
Но месть найдет тебя,
Не хочешь слушать слов моих,
Пеняй же на себя.
Лорд Барнард мощен и свиреп,
Не терпит сраму он,
И ты до вечера поймешь,
Сколь мало ты силен!
Приказ твой — для меня закон,
Но горе будет, знай!
Все обернется не добром —
Сам на себя пеняй!»
И, мост разбитый повстречав,
Он лук сгибал и плыл,
И, на зеленый луг ступив,
Бежал что было сил.
И, к замку Барнарда примчав,
Не крикнул: «Отвори!» —
А в стену лук упер и — прыг! —
И тотчас был внутри!
Он страже слова не сказал
О деле о своем,
А прямо в зал прошел, где все
Сидели за столом.
«Привет, милорд и госпожа!
Я с делом и спешу!
Вас, госпожа, в зеленый лес
Пожаловать прошу.
Благоволите плащ принять
Весь в золоте с каймой.
А посетить зеленый лес
Вам велено одной.
Не эту ли рубашку вы
Расшили всю крестом?
Гил Моррис вас просил прийти,
Чтоб лорд не знал о том».
Но леди топнула ногой
И бровью повела,
И речь ответная ее
Достойною была:
«Ты, верно, к горничной моей
И спутал имена!»
«Нет, к леди Барнард послан я.
По-моему, вы — она!»
Тут хитрая мамка с дитем на руках
Молвила в стороне:
«Если это Гил Моррис послал,
Очень приятно мне!»
«Ты врешь, негодница мамка, врешь!
Ибо для лжи создана!
Я к леди Барнард послан был.
По-моему, ты — не она!»
Но грозный Барнард между тем
Озлился и вспылил;
Забыв себя, дубовый стол
Он пнул, что было сил,—
И утварь всю, и серебро
Сломал и перебил.
«Эй, платье лучшее свое
Снимай, жена, с крюка!
Пойду взгляну в зеленый лес
На твоего дружка!»
«Лорд Барнард, не ходи туда,
Останься дома, лорд;
Известно всем, что ты жесток
Не менее, чем горд».
Сидит Гил Моррис в зеленом лесу,
Насвистывает и поет:
«О, почему сюда люди идут,
А мать моя не идет?»
Как пряжа златая Минервы самой,
Злато его волос.
Губы, точно розы в росе,
Дыханье — душистей роз.
Чело его, словно горный снег,
Над которым встал рассвет.
Глаза его озер голубей.
А щеки — маков цвет.
Одет Гил Моргрис в зеленый наряд
Цвета юной весны.
И долину он заставил звенеть,
Как дрозд с верхушки сосны.
Лорд Барнард явился в зеленый лес,
Томясь от горя и зла, —
Гил Моррис причесывает меж тем
Волосы вкруг чела.
И слышит лорд Барнард, как тот поет;
А песня такой была,
Что ярость любую могла унять,
Отчаянье — не могла.
«Не странно, не странно, Гил Моррис, мне,
Что леди ты всех милей.
И пяди нет на теле моем
Светлее пятки твоей.
Красив ты, Гил Моррис, но сам и пеняй
Теперь на свою красу.
Прощайся с прекрасной своей головой —
Я в замок ее унесу».
И выхватил он булатный клинок,
И жарко блеснул клинок,
И голову Гила, что краше нет,
Жестокий удар отсек.
Прекрасную голову лорд приказал
Насадить на копье
И распоследнему смерду велел
В замок нести ее.
Он тело Гила Морриса взял,
Седла поперек взвалил,
И привез его в расписной покой,
И на постель положил.
Леди глядит из узких бойниц,
Бледная точно смерть,
И видит, голову на копье
Несет распоследний смерд.
«Я эту голову больше люблю
И эту светлую прядь,
Чем лорда Барнарда с графством его,
Которое не обскакать.
Я Гила Морриса своего
Любила, как никого!»
И в подбородок она и в уста
Давай целовать его.
«В отцовском дому я тебя зачала,
Ославив отцовский дом.
Растила в добром зеленом лесу
Под проливным дождем.
Сидела, бывало, у зыбки твоей,
Боясь тебя разбудить.
Теперь мне к могиле твоей ходить —
Соленые слезы лить!»
Потом целовала щеку в крови
И подбородок в крови:
«Никто и ничто не заменят мне
Этой моей любви!»
«Негодная грешница, прочь от меня!
Твое искупленье — смерть!
Да знал бы я, что он тебе сын,
Как бы я мог посметь?!»
«О! Не кори, лорд Барнард, не мучь
Злосчастную ты меня!
Пронзи мне сердце кровавым клинком,
Чтоб не видеть мне бела дня!
И если Гила Морриса смерть
Твою ревность унять могла,
Сгуби, лорд Барнард, тогда и меня,
Тебе не желавшую зла!»
«Теперь ни тьма, ни белый свет
Не уймут моей маеты,—
Я стану скорбеть, я стану точить
Слезы до слепоты.
Достаточно крови пролил я —
К чему еще кровь твоя?
О, почему вместо вас двоих
Бесславно не умер я?
Мне горше горя слезы твои —
Но как я мог, как я мог
Своею проклятою рукой
Вонзить в него клинок?
Не смоют слезы, госпожа,
Содеянного во зле!
Вот голова его на копье,
Вот кровь на сырой земле.
Десницу я проклял за этот удар,
Сердце — за злую мысль,
Ноги за то, что в лесную дебрь
Безудержно понеслись!
И горевать я стану о нем,
Как если б он сын мне, был!
И не забуду страшного дня,
Когда я его сгубил!»

Шотландец Джонни хоть куда
Был воин; он пошел
Служить английскому двору
За деньги и за стол.
Да только служба при дворе
Недолгою была:
Принцесса, дочка короля,
От Джонни понесла.
До тронной залы слух дошел,
Где сам король сидел,
О том, что дочерью его
Шотландец овладел.
«О, если правду слышу я,—
А, видно, слух не врет —
Я в башню заточу ее,
И там она умрет!»
А Джонни путь домой держал,
Скакал во весь опор,
Видать, не без причины он
Английский бросил двор.
Но вот в один прекрасный день
Наш Джонни загрустил,
И он пришел в зеленый лес
И там заговорил.
«О, где гонца найду, чтоб он
Приказ исполнил мой —
Прекрасной Англии достиг
И поспешил домой?»
Тут вышел юноша к нему,
Красив, желтоволос,
Дай, Боже, матери его
Прожить свой век без слез!
«Вот я, гонец, и я могу
Приказ исполнить твой —
Прекрасной Англии достичь
И поспешить домой».
Он через реки без мостов
Перебирался вброд,
Он разувался на лугах
И вновь бежал вперед.
И вот у замка он стоит
И видит в вышине
Верхушку башни, и окно,
И девушку в окне.
«Рубаху эту, знак любви,
Издалека несу,
Ее хозяин ждет тебя
В Шотландии, в лесу.
Рубахи шелковой рукав
Твоей расшит иглой;
Идем к шотландцам — там тебя
Ждет Джонни удалой».
Повисли слезы у нее
На кончиках ресниц:
«Не научилась я летать
У ветра и у птиц.
Кругом решетки и замки,
Сто стен и сто препон,
И мой убор не золотой —
Из крепкой стали он.
Но ты награду заслужил,
Вот кошелек, лови!
А вот письмо — оно полно
Печали и любви…»
И поспешил гонец назад,
И быстро мчался он,
Вот снова лес густой кругом,
Вот Джонни Пинтахтон.
Письмо он отдал, рассказав
О том, что видел сам,
И Джонни стал читать письмо
И волю дал слезам:
«Я в путь пойду — я не могу
Оставить палачам
Ее, с которой ложе мы
Делили по ночам!»
«Но, сын мой, ты же согрешил,—
Сказал ему отец,—
И если схватят там тебя,
Тогда тебе конец!»
И тут могучий рыцарь встал,
Друг Джонни, побратим:
«Пятьсот бойцов я поведу,
Мы Джонни защитим…»
…Взяв первый город, бить они
Взялись в колокола;
Их волей месса во втором
Отслужена была;
А в третьем барабанный бой
Устроили такой,
Что лорды все и сам король
Утратили покой.
Вот Джонни к замку короля
Подъехал на коне,
Увидел башню, и окно,
И короля в окне.
«Ты кто: король шотландский Джеймс,
Иль из его родни,
Иль знатный чужеземный гость,
Иль герцог Олбени?»
«Нет, я не Джеймс, не Олбени,
Не герцог, не барон —
Я сын шотландских рощ и гор,
Я Джонни Пинтахтон!»
«О, если так тебя зовут,
А, видно, ты не врешь,—
Ты до рассвета, до зари,
Повешенный, умрешь!»
А рыцарь-друг ответил так:
«Опомнись, бог с тобой —
Пять сотен лучников моих
Пойдут за Джонни в бой».
Тогда король захохотал
И произнес сквозь смех:
«Здесь итальянский рыцарь — вас
Он уничтожит всех!»
Воскликнул Джонни: «С пришлецом
Сразиться я не прочь,
Но если он падет в бою,
Так ты отдашь мне дочь».
И страшный чужеземец в бой
Рванулся сгоряча,
Но смерть нашел на острие
Шотландского меча.
И Джонни у меча спросил:
«Готов ли ты рубить?
Кого еще из этих псов
Ты жаждешь погубить?»
«Писца сюда! — вскричал король,—
Приданое считать!»
«Попа сюда! — вскричал жених.—
Нас браком сочетать!
Приданое мне ни к чему —
Ни земли, ни казна —
Лишь та нужна мне,
Что была со мною так нежна».

Это случилось июльским днем,
Когда стали желтеть хлеба.
Между Эрли и Эргайлом началась
Не на жизнь, а на смерть борьба.
Герцог Монтроз написал письмо:
«Грозный Эргайл, и часу не жди,
Выступай с утра и своих людей
Замок Эрли грабить веди!»
Из окна высокого леди глядит,
И печальный у леди взгляд:
Она видит, что грабить замок ее
Грозный Эргайл ведет отряд.
— Спустись, леди Маргарет, — он говорит,—
Спустись, поцелуй меня,
Или камня на камне в замке твоем
Не оставлю к исходу дня.
— Я не стану, Эргайл, тебя целовать,
Я не буду с тобой вдвоем,
Если камня на камне к исходу дня
Не оставишь в замке моем.
— Где приданое? — Эргайл у леди спросил.—
Отвечай, все равно найду!
— Что ж, ищите! Оно вверху и внизу,
Над ручьем, что течет в саду…
Они долго искали и там, и тут,
Перерыли все, что могли,
И в дуплистом дереве возле ручья
На закате его нашли.
Эргайл леди за стройную талию взял
И повлек к ручью за собой.
Ах, как леди рыдала, покуда шел
В добром замке Эрли разбой!
— Был бы дома мой благородный лорд,
А не с Чарли в дальнем краю,
Никакой бы Кемпбелл взять не сумел
Замок Эрли в честном бою.
Я отважному лорду, — рыдала она,—
Семерых сыновей родила.
Но случись мне и вдвое больше родить —
Всех бы Чарли я отдала!

Король с дворянами сидел
За пиршеством хмельным,
Ион велел, чтоб дочь его
Прислуживала им.
То в погреб бегала она,
А то обратно, в зал,
Сама ж глядела за окно,
Где Смуглый Робин ждал.
Она в светлицу поднялась
И села у окна,
И, в руки лютню взяв свою,
Запела так она:
«Как птицы сладостно поют
В родительском саду!
О, как нетерпеливо я
Свиданья с милым жду!»
«Когда и впрямь я мил тебе
И впрямь правдива песнь твоя,
Скажи скорей: когда в твоей
Светлице буду я?»
«Когда вина напьются всласть
Король-отец и знать,
Тогда готова буду я
Любовь твою принять».
Она привратнику вино
Несла за жбаном жбан,
Покуда страж не захрапел,
Напившись, как кабан.
Тогда она украла ключ
И завершила план…
И ночь ушла, и солнце к ним
Пришло с началом дня,
И Смуглый Робин ей сказал:
«А не найдут меня?»
«О, я сумею, Робин мой,
Предотвратить беду:
Схитрив, тебя я привела,
Схитрив, и уведу».
В отцовский погреб, торопясь,
Направилась она,
В большую чашу налила
Отменного вина
И с нею встретила отца —
А был он вполпьяна.
«Я эту чашу, дочь моя,
Не отдал бы за те
Все вина в бочках там, внизу,
В подвальной темноте!»
«Да провались оно совсем,—
Вино и погреб весь!
Мне запах голову кружит,
Я быть не в силах здесь».
«Ну, что же, дочь моя, иди
И ветром подыши,
Возьми служанок и ступай,
Гуляй в лесной тиши».
А чванный страж проговорил
(Дай бог ему невзгод!):
«Пускай служанки в лес идут,
А леди не пойдет».
«Служанок много у меня,
Не меньше сорока,
Но не отыщет ни одна
Заветного цветка».
Она в светлицу поднялась,
И с головы до пят
Был Смуглый Робин вмиг одет
В девический наряд:
Под цвет травы красивый плащ
И, на ногах легки,
Из мягкой кожи башмаки
И тонкие чулки.
Упругий лук под плащ ее
Вошел едва-едва,
Кинжал был спрятан на груди,
А стрелы — в рукава.
И вот, когда они пошли
Из замковых ворот,
Проговорил надменный страж
(Дай бог ему невзгод!):
«Мы девушек, идущих в лес,
Пересчитаем тут
И вновь пересчитаем их,
Когда назад придут».
Так Робин, ночью в дом войдя,
Из дома вышел днем.
«А ведь девица недурна!» —
Сказал король о нем.
И майским днем они ушли
В леса, в луга, в поля
И не вернулись никогда
В хоромы короля.

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал,
На заре у Бреклийских ворот постучал.
«Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?!
Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!»
Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат,
И коровы в долине тревожно мычат.
«Супруг мой, вставайте и наших коров.
Отбейте у Драмуарранских воров!»
«Я встать не могу и вернуть своего —
Если десять их против меня одного!»
«Тогда — эй, служанки! — отвадим беду!
Берем свои прялки — я в бой вас веду!
Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров,
Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!»
Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой,
Только жаль мне, жена, расставаться с тобой!
Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь.
Я войны не хотел, но войны не боюсь!
Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини,
За то что меня одолеют они!»
А как Брекли с копьем поскакал через вал,—
Наряднее мир никого не видал.
А как Брекли верхом устремился в поля,—
Храбрей никого не видала земля.
А с Инвери тридцать и трое стоят.
А с Брекли никто — только сам он и брат.
Хоть Гордоны славная были семья —
Не сладить двоим с тридцатью четырьмя.
Исколот кинжалами с разных сторон,
Изрублен мечами, пал наземь Барон.
И от берега Ди и до берега Спей,
Если Гордон ты — горькую чашу испей!
— Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам,
Как милая Пэг убивается там?
— И в Брекли ходил я, и видел я сам,
Как милая Пэг улыбается там!
С убийцей Барона спозналась она —
И кормит его, и поит допьяна!
— Позор тебе, леди! О, как ты могла?!
Злодею ворота зачем отперла?
— С ним ела она и пила допьяна,
С предателем Инвери спелась она.
Была до утра с ним она, а потом
Проводила из Брекли безопасным путем.
«Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь;
Через час за холмы Глентенар попадешь!»
А в людской горевали, а в зале был пир,
А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

В любви навряд ли повезет,
Когда в запасе нет
Сердечности, учтивых слов
И золотых монет.
Все это было у него —
У Генри-короля;
Вот как-то раз поехал он
Охотиться в поля.
Он гнал оленей и косуль,
Охотник молодой,
Пока отменного самца
Не поразил стрелой.
В лесной сторожке пировать
Охотники сошлись,
Как вдруг раздался ветра вой
И стены затряслись,
И тьма к сидевшим за столом
Вползла через порог,
И заскулили в страхе псы
У королевских ног,
И ветер двери распахнул,
Их отпер без ключа,
И мерзостная тварь вошла,
Ножищами стуча.
Сбежали все — остался с ней
Король наедине;
Ее башка под потолком
Качалась в вышине,
Зубастая открыта пасть,
И как лопата — нос,
Сдается, эту злую тварь
Из ада черт принес.
«Дай мяса, мяса, мяса мне,
Не ела я три дня!»
«О леди, я прошу — бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда — твоя,
Садись и вволю ешь».
«Коня гнедого своего
На мясо мне зарежь!»
Страшилищу скормить коня —
Нет хуже в мире зла!
Но только шкура королю
Оставлена была.
«Еще дай мяса — мне твоя
Понравилась стряпня!»
«О леди, я прошу — бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда — твоя,
Садись и вволю ешь».
«Своих проворных серых псов
На мясо мне зарежь!»
Ах, было сердце короля
У горести в плену!
Но съела гадина собак,
Оставив шерсть одну.
«Еще мне мяса, мяса дай,
Еще, еще кусок!»
«Но, леди, где мне мяса взять?
Я отдал все, что мог.
А если мясо видишь ты,
Так покажи, изволь!»
«Ты соколов своих зарежь
На мясо мне, король!»
Ах, как он соколов любил
За их отважный нрав!
Но съела соколов она,
Лишь перья не сожрав.
«Хочу я пить, я пить хочу,
Питья подай, питья!»
«О леди, все, что есть, тебе
Готов доставить я.
Чего ни пожелаешь ты,
Скажи мне — все твое».
«Ты шкуру конскую зашей,
В нее налей питье».
Он шкуру конскую зашил,
Налил в нее вина —
Все выпила одним глотком
До капельки она.
«Постель мне постели, постель,
Постель мне постели!»
«Тут нет постели, чтоб ее
Тебе не отвели.
На чем ты хочешь почивать —
На сене ль, на плаще ль?»
«Зеленый вереск принеси
И приготовь постель».
И Генри вереску нарвал,
Принес охапку в дом,
Постель устроил на скамье
И застелил плащом.
«Меня женою сделай ты,
Женой, женой, женой!»
«Избави, бог, чтоб это все
Произошло со мной!
Избави, бог, супругом стать
Уродины жены
И ложе брачное делить
С отродьем сатаны!..»
…………………………..
Увидел утром солнца луч,
Проникнув в дом лесной,
Девицу — чудо красоты —
Меж Генри и стеной.
«Я счастлив! Но надолго ль он,
Прекрасный этот сон?»
Она ответила ему:
«До самой смерти он!
Я волей мачехи моей
Была, как зверь, страшна,
Пока мои желанья ты
Не выполнил сполна!»

Дева Изабелл в дому за шитьём сидит,
Весеннею майской порою.
В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.
А солнце встает за горою.
«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»
Весеннею майской порою.
«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»
А солнце встает за горою.
Не успела и сказать этих слов она —
Весеннею майской порою.
Страж Лесной уже стоял у ее окна.
А солнце встает за горою.
«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»
Весеннею майской порою.
«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»
А солнце встает за горою.
«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»
Весеннею майской порою.
«Если боязно одной — поскачи со мной!»
А солнце встает за горою.
Повскакали на коней и — в лесной предел.
Весеннею майской порою.
Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.
А солнце встает за горою.
«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю».
Весеннею майской порою.
«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»
А солнце встает за горою.
«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.
Весеннею майской порою.
«Я родную мать с отцом повидать должна!»
А солнце встает за горою.
Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной,—
Весеннею майской порою.
Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».
А солнце встает за горою.
«Прежде чем погибну я в этой стороне,—
Весеннею майской порою.
Голову свою склони на колени мне».
А солнце встает за горою.
Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.
Весеннею майской порою.
И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.
А солнце встает за горою.
Тут она возьми шнурок — и свяжи его.
Весеннею майской порою.
Тут она возьми клинок — и пронзи его.
А солнце встает за горою.
«Семь царевен погубил ты в лесной глуши,—
Весеннею майской порою.
А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»
А солнце встает за горою.

«Спешите к родителю, Дженет!
Спешить к нему вы должны!
Спешите к родителю, Дженет —
Деньки его сочтены!»
Спешит к родителю Дженет,
Никак ей нельзя не спешить!
«Как жить мне дальше, родитель?
Как велите мне дальше жить?»
«О Дженет, вот тебе воля моя,
С ней стол и кров ты найдешь:
Хоть Милому Вилли ты сердцем верна,
Но за Галльского лорда пойдешь!»
«За старого Галльского лорда, отец?
Быть Галльскому лорду женой?
Клянусь! — говорит она. — Никогда
Не делить ему ложа со мной!»
Дженет спешит в светелку свою —
Никак ей нельзя не спешить!
И первый, кто постучался к ней,
Был Вилли — кому и быть!
«Нас разлучают, Вилли!
Разлучают нашу любовь!
Галльский лорд плывет из-за моря,
Он в жены меня берет.
Галльский лорд плывет из-за моря —
Меня с собой увезет!»
«Нас разлучают, Дженет?
Какая страшная весть!
Нас разлучают, Дженет?
Мне этого не перенесть!»
«К своим сестрам Мэг, Джин и Мэрион
Ты спеши при свете луны;
Поспешат пусть к Прекрасной Дженет —
Деньки мои сочтены!»
Вилли к сестрам Мэг, Джин и Мэрион,
Спешит при свете луны —
«О, спешите к Прекрасной Дженет —
Деньки ее сочтены!»
К Джин служанки спешат с башмаками,
Мэг подвязки принесены,
Мэрион шелковой шалью покрылась,
И они, тревоги полны,
Поспешили к Прекрасной Дженет
При свете полной луны.
……………….
«Родила я младенца, о Вилли!
И не надо меня корить!
Ты к себе унеси его, Вилли,
Я его не посмею кормить!»
И Вилли сыночка ласкает,
И ласки его нежны,
И к матушке он поспешает
При свете полной луны.
«Отчего это, матушка, в доме
Все двери затворены?
Мои светлые волосы мочит дождь,
И капли росы холодны.
А в объятьях моих сыночек продрог —
Дни младенчика сочтены!»
И пальцами, что ловки и длинны,
Мать засов отвела.
И руками, что ловки и длинны,
Младенца она взяла.
«А теперь, мой Вилли, спеши назад,
Милой Дженет слезы утри!
Ты одной кормилицей вскормлен был —
У младенчика будут три!»
Покамест Вилли у матери был,
Дженет в горячке лежит,
И входит к ней родитель ее:
«Одевайся к венцу!» — говорит.
«У меня голова разболелась, отец!
У меня разболелся бок!
Под венец не могу я идти, отец!
Я больна — да поможет мне бог!»
«Эй, служанки, спешите невесту одеть,
Ей наряд подберите к лицу!
Хоть умри она трижды сегодня к утру —
С Галльским лордом идти ей к венцу!»
А на этих был зеленый наряд,
И коричневый был на тех.
А на Дженет пурпурный был наряд,
И была она краше всех!
А у этих был скакун вороной,
И гнедые были у тех.
А у Дженет был белоснежный конь,
И была она лучше всех!
«Кто, Дженет, коня твоего поведет?
Кто поведет лучше всех?»
«Конечно, Вилли, возлюбленный мой,—
Я люблю его больше всех!»
И когда они в церковь святую пришли,
Чтоб супружеский дать обет,
Еле-еле держалась она на ногах,—
То алели щеки, то нет!
Вот пир начался, и закончился пир;
Все танцевать принялись.
«Эй! Подружек невесты велите позвать,
Чтобы за руки дружно взялись!»
Тут подходит к ней старичок — Галльский лорд.
«Пойдем танцевать!» — говорит.
«Прочь от меня, старичок Галльский лорд,
Мне ваш отвратителен вид!»
Тут Милый Вилли подходит к ней:
«Хочешь, кликну подруг?
Хочешь, с любой из подружек твоих
Выйду в веселый круг?»
«Мы знали немало хороших дней,
А будет их — не перечесть!
Зачем тебе, Вилли, подружки мои,
Ведь я в этом зале есть?»
И Милый Вилли опять подошел,
«Пойдем танцевать!» — говорит.
«Танцевать я с тобою согласна всегда,
Пусть хоть все у меня заболит!»
И за руку Вилли она берет,
А слезы слепят ее:
«Я рада с возлюбленным танцевать,
Хоть и ноет сердце мое!»
С ним в танце не покружилась она,
Не покружилась трех раз,
И повалилась к его ногам,
И встретила смертный час!
С колена подвязку она сняла,
С запястья сняла браслет:
«Отдайте это сынку моему,—
Сиротке с младенческих лет!»
Милый Вилли слугу своего зовет,
Отдает ему ключ от ларца:
«Ступай к моей матушке и скажи.
Что конь убил молодца,
И любить умоли сынка моего,
У которого нет отца!
Подите, подите, раздайте хлеб
И вино — я все отдаю!
День увидел кончину любимой моей,
Ночь увидит кончину мою!»
Схоронили ее возле церкви святой,
А он за оградой лежит.
Над ним растет шиповник густой,
Над ней береза шумит.

Кларк Саундерс и леди Маргарет
Гуляли в лесу дотемна.
Меж ними любовь зародилась
И горестна, и сильна.
«Моею, моею, Маргарет,
Моею ты стать должна!»
«Как можно до свадьбы такое!» —
Ему отвечает она.
«Придут мои семеро братьев —
У каждого факел в руке.
«Одна у нас, молвят, сестрица,
И вот ведь — при милом дружке!»
«Ты мечь мой достанешь из ножен,
Засов отодвинешь мечом
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что дверь не открыла ключом.
Платок свой повязкой устроишь,
Чтоб крепче глаза завязать,
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что мы не видались дней пять.
На ложе меня отнесешь ты,
Где нам до рассвета пробыть,
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что я и не думал входить».
И, меч его взявши из ножен,
Засов отодвинув мечом,
Она поклялась бы, коль надо,
Что дверь не открыла ключом.
Платок свой повязкой устроив,
Чтоб крепче глаза завязать,
Она поклялась бы, коль надо,
Что с ним не видалась дней пять.
Она отнесла его к ложу,
Где им до рассвета пробыть,
И поклялась бы, коль надо,
Что он и не думал входить.
Тут семеро братьев явились —
У каждого факел в руке.
«Одна у нас, — молвят, — сестрица,
И вот ведь — при милом дружке!»
И первый тогда возглашает:
«Я знаю — они влюблены!»
Второй в свой черед возглашает:
«Их чувства, должно быть, сильны!»
И третий тогда возглашает:
«Грешно нам любовь разлучать!»
Четвертый тогда возглашает;
«И спящего грех убивать!»
И пятый тогда возглашает:
«Не мститель я этим двоим!»
Шестой в свой черед возглашает:
«Пойдемте, чего мы стоим!»
Седьмой в свой черед возглашает:
«Постыдна подобная речь!
Я с ним разочтусь за бесчестье;
И вот он — мой острый меч!»
И беспощадным ударом
Над ложем покров он рассек,
И спящего Кларка, как видно,
Пронзил беспощадный клинок.
Кларк вздрогнул, а Пэгги вздохнула
В объятьях его молодых,
И сладостно ночь промелькнула,
Как видно, для этих двоих.
Они лежали и спали
До того, как солнцу взойти,
И Маргарет тихо шепнула:
«Пора тебе, милый, идти!»
Они лежали и спали,
Но занялся небосклон,
И в глаза она Санди взглянула,
А в них дремота и сон.
Ей казалось — жаркая нега
Слепила младые тела,
А это — о праведный боже! —
Кровь его тела была!
«Я опл’aчу тебя, Кларк Саундерс,
Как не плакал никто ни о ком;
Семь безутешных годочков
Клянусь я ходить босиком!
Помяну я тебя, Кларк Саундерс,
Как другим помянуть не пришлось;
Семь безутешных годочков
Не коснусь я гребнем волос!
Горевать я стану, Кларк Саундерс,
Как никто и ни по кому;
Семь безутешных годочков
Я черных одежд не сниму!»
Со всех колоколен звонили,
Когда гроб несли хоронить,
И шептала Маргарет скорбно:
«Мне на белом свете не жить!»
Тут отец к ней в светелку приходит,
И шаги его тяжелы.
…………………
…………………
«Замолчи-ка, милая дочка,
Не сиди, шепча и скорбя,
Вот схороним злосчастного парня,
Я приду — успокою тебя!»
«Семерых сыновей успокой ты!
А мне уж не сужен покой!
Не заменят ни лорд, ни безродный
Того, кто был ночью со мной!»

Они решили за вином
Пойти к реке, сразиться.
Они друг другу поклялись,
Что будут честно биться.
— Не покидай, любимый муж,
Супружеского крова!
Мой брат родной тебя предаст
На берегах Ярроу.
— Прощай, жена, мне в путь пора.
Я знаю: поздорову
Мне не вернуться с берегов
Унылого Ярроу.
Она супруга обняла,
Не говоря ни слова.
Он сел в седло и поспешил
На берега Ярроу.
Он въехал н’a гору и вниз
Взглянул с холма крутого
И увидал девятерых
На берегу Ярроу.
— Зачем явились? Выпить всласть
Со мной вина хмельного?
Или пришли мечом махать
На берегах Ярроу?
А я пожаловал сюда
Не для питья хмельного,
А я пришел мечом махать
На берегах Ярроу!
Он уложил девятерых
На берегах Ярроу,
Покамест шурин не вонзил
В него меча стального.
— Ступай теперь домой, — сказал
Он шурину сурово.—
Вели сестре, чтоб забрала
Мой труп с болот Ярроу.
— Мне сон приснился. Я была
К несчастию готова.
Мне снилось: вереск я рвала
На берегах Ярроу.
Она взошла на холм и, вниз
Взглянув с холма крутого,
Увидела девятерых
На берегах Ярроу.
Она средь них его нашла
И кровь его багрову,
Из раны бьющую, пила
На берегу Ярроу.
— Не плачь о мертвом муже, дочь!
Найдем тебе другого,
Получше муженька, чем тот,
Убитый у Ярроу.
— Попридержи язык, отец!
Не нужно мне другого.
Нет мужа лучшего, чем тот —
Убитый у Ярроу.
Будь прокляты твои быки,
Будь прокляты коровы,
Пусть все они сойдут с ума
На пастбищах Ярроу!

О, горе! Как берега круты!
О, горе! Сильна и темна река!
О, горе, горе, у самой воды
Шла я с любимым в руке рука.
Стоял у откоса огромный дуб,
И мне казалось — он нерушим.
Но надломился и рухнул ствол,—
И я расстаюсь с любимым моим.
О, горе, горе! Любовь сладка,
Но только в начале, а потом
Инеем делается роса,
Иней становится белым льдом.
К чему мне гребень и кружева?
Сердце мое холоднее льда:
Уходит возлюбленный от меня
И уверяет, что навсегда.
И будет камень постелью мне,
Пологом — белая пелена,
И напоит меня чистый ключ.
Я навсегда осталась одна.
Когда ты примчишься, осенний вихрь,
С черных деревьев сдувать листву?
Тихая смерть, скоро ли ты?
Я ведь и так уже не живу.
О нет, не стужа меня леденит
И не метели протяжный стон.
Нет, не от холода я дрожу,
А оттого, что уходит он.
Когда мы в Глазго ездили с ним,
Все из толпы глазели на нас.
Он в черный бархат был облачен,
А я надела алый атлас.
О, знать бы прежде, до первых ласк,
Что скроют солнце тысячи туч!
Я б сердце замкнула в златой ларец
И в темный омут бросила ключ.
И нету друга возле меня,
Еще мой ребенок не родился…
Я одна и хочу умереть.
Ведь прежней стать мне уже нельзя.