Стихи Николая Дмитриева

Как весной ты травку торопила!
Как скотину таскивала в ров!
И, ремни продев через стропила,
Поднимала выживших коров.

И шутили грустно старичишки,
Пахнущие мохом щукари:
– Вот и нас до пенсии под мышки
Кто б подвесил.
Чёрт его дери!

Нет, за недоимки не стегала
Кумачом расцвеченная власть,
Но порою лишнее тягала,
Дозволяя доблестно пропасть.

На тебе росли плотины-глыбы,
Домны, заводские корпуса,
А тебя всё гнули перегибы,
Деревенька, горькая лоза.

Всё ждала, что кто-никто приедет
И устроит жизнь твою ловчей.
…Разве только прежним бедам светит
Горький свет некрасовских очей!

Если б все идеи, что в наличье
До тебя касательны, отжать:
Вот мужик, а вот – земля мужичья,
И не надо мужику мешать.

Вспомнит он и песни, и сказанья,
Травы станет звать по именам,
И взрастит под Тулой ли, Рязанью
Златоуста новым временам.

И земля хозяев ожидает,
Чтобы показать им в тайный срок,
Как снега Мария зажигает
И кропит Авдотьюшка порог.

Промелькнуло: кто-то просит хлеба
Во дворце подземном под Москвой.
Кремовое каменное небо
Светит завитушкой золотой.

Как чьему-то подчиняясь зову,
Перед ним проходит, словно сон,
Попирая заповедь Христову,
Сомкнутый могучий легион.

Чем-то озабоченное стадо,
Лестницей ползущее туда,
Где уже открыты двери ада.
Что ж, смелей входите, господа!

На лёгком мартовском морозе
У приподъездного крыльца
Скворечник ладит мафиози
Для бесквартирного скворца.

Я знаю: он великий грешник,
Угрюмей всех на этаже.
Поможет ли простой скворечник
Во мраке гибнущей душе!

Она уже ловила вести
О том, в какую канет тьму,
О самом незавидном месте,
Предуготованном ему.

…Когда на облаке покатом
Его досье возьмёт Творец, –
Вспорхнет крылатым адвокатом
Семью пристроивший скворец.

Расскажет, как морозной ранью
Искал он прочного жилья.
Ну что же, всякому дыханью
Внимает грозный Судия.

Перевозчик, мальчик древний,
Славно ль в жизни погулял?
Смычку города с деревней
Сорок лет осуществлял.
Ты на трубы заводские
Правил лодку – вёз туда
Сало, дыни золотые
И молодок – хоть куда!
Вёз обратно их с платками,
Всё с товаром дорогим,
Брал за службу пятаками,
А когда и чем другим.
Стал ты старый и недужный,
А закон у пользы прост:
Вот и встал он, очень нужный,
Очень скучный, важный мост.
Он доставит вас с поклажей
В город и наоборот,
А вот сказку не расскажет
И вот песню не споёт.
Я припомню все, что было,
Погрущу издалека –
На бугре твоя могила,
Под бугром твоя река.
Долетают с тёплым ветром
Плеск волны, осины дрожь.
…То не ты ли в лодке светлой
Тихо по небу плывёшь?

В то, что не воскреснет Русь, – не верь,
Копят силы и Рязань, и Тверь.

На Рязани есть ещё частушки,
Есть еще под Вологдой чернушки,

Силы есть для жизни, для стиха,
Не сметет вовек ни Чудь, ни Мерю, –
В то, что не воскреснет Русь, – не верю,
Не возьму я на душу греха.

В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и всё же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.

Летела пуля, знала дело,
Летела тридцать лет назад
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.

С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер папу выждал
В чехословацких клеверах?!

Я мальчонкой пошёл за грибами.
Вот за мной три десятка домов
Потерялись уже за горбами
Побелённых росою холмов.

…А к полудню от запаха сена,
От какой-то неясной тоски,
От пискливого голоса тлена
Заломили, заныли виски.

И залаяли где-то собаки,
И завыл одинокий мотор,
И оплёл меня в темном овраге
Удивительно-редкостный вздор.

Вдруг, пока я топчусь у опушки,
Там решилась деревни судьба,
И фашисты гранаты-толкушки
Опускают в её погреба.

И кричат, погибая, соседи
В равнодушную знойную синь;
«Хорошо, хоть у Клавы и Феди
Уберёгся единственный сын!»

Но назад – на пожар и на плаху! –
Пусть! Один я совсем не могу! –
На кустах оставляя рубаху,
Я в родную деревню бегу.

А она по-над речкою, близко,
С разлетевшейся стайкой стрижей,
С голубым стебельком обелиска
И с насмешкой над дурью моей.

Но я плакал, и сердце решало,
Что нельзя мне её оставлять.
…И напрасно меня утешала
Ничего не понявшая мать.

«Пиши о главном», – говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.

О жёлтых окнах наших сёл,
О следе санном,
Считая так, что это всё –
О самом-самом.

Пищу о близких, дорогих
Вечерней темью,
Не почитая судьбы их
За мелкотемье.

Иду тропинкою своей.
По всей планете.
И где больней, там и главней
Всего на свете.

Цыганка нагадала мне,
Что я проснусь в чужой стране,
Но я схитрил и не проснулся.
Бреду сквозь милосердный сон,
И вот влекущий чудный звон,
Небесный гул ушей коснулся.

В какой-то светоносной тьме
Возникла церковь на холме,
Она, как девушка босая,
В безглазье внешней темноты
Густые звоны, как цветы,
Во все концы земли бросала.
На холм святой стекалась рать
Под уговор: мечей не брать,
И вот уже переминалась
Людская скорбная стена
От Сергия до Шукшина,
А дальше не припоминалось.

Туман текучий моросил.
– Вы тоже спите? – я спросил,
И предо мной явилось блюдце:
– По краю яблочко катни,
И узришь ты дела и дни
Всех, не умеющих проснуться.

И узрил я: клубится пар,
Резвятся бесы, и угар
Привычно отроки вдыхают,
В почете смертные грехи,
И те в том сонмище плохи,
Кто плохо Русь святую хает.

И мне сказал незримый страж:
– Молись, коль помнишь «Отче наш»,
Коль что-то из такого помнишь.
Молись за них. Они горят
В аду земном, и что творят –
Не ведают. А где им помощь?

Среди маленьких радостей вечера,
Среди крошечных горестей вдруг
Фильм — короткий и полузасвеченный
Поразил и запомнился, друг.

Полминуты. Трофейная хроника.
В кадре лица, потом сапоги.
У берез, у оплывшего ровика
Обступили солдата враги.

Что-то в кухне томится и жарится,
За стеною пластинка поет…
Для чего он опять отряхается,
Почему он так долго встает?..

Вот поднялся, помедлил мгновение
И с заботой на белом лице
Посмотрел на мое поколение,
Посмотрел так, как смотрят в конце.

И мечта накатила бредовая
(Впрочем, шансов и в будущем нет)
Что появится техника новая
Через сто, через тысячу лет.

Что ученый какой-нибудь выищет
Что-нибудь, и отступит беда,
И солдатика выручат, вытащат
Из царапаных кадров сюда.

Ведь давно отдымили пожарища,
Сорок весен проплыли в пыльце,
Ищет, ищет глазами товарищей,
И — забота на белом лице.

Повели по дороженьке, мучая.
Вот и все. Чем ты можешь помочь,
Бесконечная, злая, тягучая,
Бесполезно-бессонная ночь?

Ей хорошо среди покоя,
На рыжей ласковой траве.
Ее один француз построил
С чудной фамилией – Бове.

И купола закатный глянец,
И рядом глинистый овраг —
Все это видел иностранец
(По крайней мере, пишут так).

Она столетья простояла,
Крестом цепляя облака,
И почему-то вспоминала
Не иностранца – мужика,

Который гнал вдоль бревен стружку,
Златил, ковал и резал в срок,
А после шел в свою избушку,
Где на соломе спал телок.

И по утрам, внимая гуду,
Под мерный колокольный звон,
Уже без шапки, как на чудо,
Смотрел на то, что создал он.

Тихо кружится звездная сфера,
Светит млечная пыль на сосне.
«Разворачивай пушку, холера!» –
Это папа воюет во сне.

На земле, под разрывами шаткой,
Обругав по-российски ребят,
Он в последнюю сорокапятку
Досылает последний снаряд.

На полу мои ноги босые –
Вот бы мне в этот сон, в этот бой!
Вдруг сегодня отец не осилит,
Не вернётся оттуда живой?!

Услыхали птицы ловчие:
Птица певчая поёт,
И, до кровушки охочие,
К ней направили полёт.

Окружили куст сиреневый
Да – заслушались её,
И поёт она без времени
Про заветное своё.

И подумать ей не хочется
Про цепочку хищных глаз,
И что если песня кончится –
То наступит смертный час.

Разрастайся, куст сиреневый,
Ветви тесно заплети,
Чтобы к песне той серебряной
Смерти не было пути.

Разминитесь, твари божии,
Все прекрасные на вид,
Но такие непохожие,
Что душа моя болит.

Толпа торопится под кров
К нескудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.

Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.

Глядит, портвейном укрощён,
Глазами, полными прощенья.
Удобно сложносокращён
Чиновным хамом в миг смущенья.

Воспалена ИОВа плоть,
Истлели все его именья.
И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.
________________
* ИОВ – инвалид Отечественной войны