Стихи Николая Глазкова

С. М.

Мы подрубим сучки,
На которых сидим,
И сожжём свои корабли…
И я буду один, и ты будешь один,
Словно иначе мы не могли.

И уйдём, и не выпьем стаканов до дна,
И покинем праздничный пир,
И ты будешь один, и будет одна
Та, которую кто-то любил.

Я поссорюсь с тобой,
Ты расстанешься с ней,
И настанет такой денёк,
Что ты будешь один,
но не станешь сильней
Оттого, что ты одинок.

Подальше убраться
Из мира огромности?
Подальше держаться
В тени или в скромности?..

Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывёт по течению!

Я буду бороться
Со всем ненавистным мне
За счастье, за солнце,
За вечные истины!

За жизнь, за призванье,
За место, за званье!
Со всеми – и с вами,
Тупицы и бездари.

Кем больше быть хочу, — спросили
Меня товарищи-коллеги,-
Талантливым поэтом или
Хорошим человеком?

— Хорошим человеком больше
Желаю быть, — я им ответил.
Я три десятилетья после
Старался быть и тем, и этим.

До объективности дорос,
Итоги подвести осталось:
Поэтом стать мне удалось,
Быть человеком — удавалось!

Дома домов столицами столиц
Превращены в развалины развалин,
Чтоб крики криков раздались
Воззваньями воззваний!

Огни огней знамёнами знамён
Стихи стихов зажгли в моей душе,
Чтоб я стоял у времени времён
На самом стоэтажном этаже!

Есть у меня перочинный
Ножик из доброй стали.
Сколько его точили,
Сколько полировали!

Он, вероятно, не быстро
Занял почетное место,
А терпеливо лет триста
Приобретал совершенство.

С чувством «плепорции», с толком
Изготовлялся умельцем,
Чтоб на Макарьевском торге
Не уступать иноземцам!

Павловское изделье
Славилось по России —
Пушкин чинил им перья,
Перья из стаи гусиной.

Перья пускай устарели
В век рукописно-машинный,
Но остается при деле
Павловский нож перочинный!

Дома он мне пригодится
Или на лоне природы,
Всюду могу им гордиться:
Радостная вещица —
Павловская работа!

Иные славят новые штиблеты,
Другие — сапоги и башмаки.
Я славлю тапочки — простую обувь лета:
Они легки, но также и крепки.

Иные любят скверы и бульвары,
Другие бродят где-нибудь еще,
А я в лесу и у реки бываю,
И в тапочках мне летом хорошо.

Иные очень уважают моду,
Не отстают от нового денька,
А я люблю не моду, а природу,
Великолепную во все века!

Иные любят щеголять в обновах, —
Не следую их суете пустой.
Бродить удобно в тапочках дешевых,
А можно босиком, как Лев Толстой!..

Итак, ценя лесов сосновых запах,
И речку, и зеленую траву,
Однажды летом в тапках этих самых
Направился я в ресторан «Москву».

Швейцар остановил меня у входа:
— Вам в тапочках нельзя!
— А почему?
— Здесь много иностранного народа!
— Ну что ж! Тогда я тапочки сниму.

И босиком пошел я по ступеням,
Ну а швейцара отстранил слегка.
Тогда швейцар, старик весьма степенный,
Взмолился: — Не губите старика!..

Идите, ради бога, в чем хотите,
Но только не входите босиком!.. —
Я тапочки надел как победитель
И позабыл о пустяке таком.

Но вспомнил вновь. Ведь если разобраться,
То мы народ сознательный вполне.
Я подражать не должен иностранцам, —
Они пусть лучше подражают мне!

Один взлетел превыше облак,
Другой ушел на север жить…
Я думал, что придумать подвиг
Трудней, чем подвиг совершить.

Но всюду степь и всюду тундра,
И мне понятно что к чему:
Совет хороший дать не трудно,
Труднее следовать ему!

В отряд наш явилась девушка N.
Зовут ее Лена.
Она попадать не желает в плен,
И море ей по колено.

Но я возразил ей, что в море глубко
И ей по колено не море, а юбка.
Она сказала, что эта обыденность
Ей надоела. Она обиделась.

Млечный Путь неимоверно близок,
Так же как неистово далек.
Я лежу на печке, словно призрак,
И плюю зачем-то в потолок.

Как жара и холод, свет и тьма,
Город Камня надвое расколот.
Если посмотреть на все дома,
Старый город там и новый город.

Новый город, словно довод веский,
Супротив экзотики багдадской.
Может быть, он среднеевропейский
Больше, нежли среднеазиатский.

Вызывали у меня доверье
Новые арыки, стены, крыши
И великолепные деревья,
Те, что этажей седьмых повыше.

И совсем, совсем иного сорта
Старый город глиняной глуши:
Не для красоты и не для спорта
На глазах у женщин паранджи!

Родник хвалился: — Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал в себя десятки влаг…
Но вот родник вбежал в овраг.

В овраге тек большой ручей.
Каков был смысл его речей?
Ручей хвалился: — Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал десятки родников,
Вот я каков, вот я каков!
Но скоро в речку впал ручей.
Мы предоставим слово ей.

Хвалилась речка: — Как река
Я чрезвычайно велика!
Ручьев я сотни вобрала,
Вершу огромные дела,
Теку неведомо куда…
Но впала в реку речка та.
Река хвалилась: — Я, река,
И широка и глубока.
Так много речек вобрала,
Что не упомню их числа!
И не хвалиться мне нельзя:
Ведь не случайно и не зря
Присвоен мне великий сан…
Река впадала в океан,
И океан тот был велик!..
Увы! Не знал того родник!

Что ни год, идёт вперёд
Бесконечно долгий путь тот:
Всё, что будет, всё пройдёт,
Что пройдёт, того не будет.

Всё сметут, сведут на нет
Годы, бурные, как воды,
И останется поэт —
Вечный раб своей свободы!..

По таежной тропе не я
Шел к заливу Терпения.
Тот, кто шел, был степеннее:
Слушал он в упоении
Грохот сердцебиения,
Птиц простуженных пение
И медведя сопение.
Видел волн белопение
И горбуши кипение
У залива Терпения.