Вечерняя станция.
желтая заря…
По перрону мокрому
я ходила зря.
Никого не встречу я,
никого, никого.
лучшего товарища,
друга моего…
Никуда не еду я
никуда, никуда…
Не блеснут мне полночью
чужие города.
Спутника случайного
мне не раздобыть,
легкого, бездомного
сердца не открыть.
Сумерки сгущаются,
ноют провода.
Над синими рельсами
поднялась звезда.
Недавней грозою
пахнет от дорог.
Малые лягушечки
скачут из-под ног.
Стихи о путешествиях
Путевые заметки
ЕГИПЕТ
В Египте, как известно, олл инклюзив,
И наскучавшись по родной стране,
Наклюкалась до слуховых иллюзий,
Что даже сфинкс мурлыкал ночью мне
ИТАЛИЯ
Мне итальянцы дали визу.
Поездки не забыть вовек!
Теперь я посылаю в Пизу
Своих знакомых и коллег
ТУРЦИЯ
Мне волна — собеседник,
Яхт оснастка скрипит,
А в шезлонге соседнем
Бундесбюргер храпит
ФРАНЦИЯ
На благодатной сей земле
Признать мне было суждено
День молодого божоле
Реваншем за Бородино
США
Свобода — это символ старый,
Тут гуманизма — кот наплакал.
Давно всему земному шару
Она показывает fuckел.
АНГЛИЯ
Зачем кудахтать о Биг Бене?
Вот из тумана он возник.
У моего бойфренда Вени, —
Не придерёшься, биг так биг!
ШВЕЦИЯ
В Стокгольме всё так чистенько и мило,
Блестит асфальт, как рыбья чешуя.
Желаю, чтоб меня усыновила
Какая-нибудь шведская семья!
Альфонс садится на коня
Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
«Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время,
В горах опасно, ночь близка,
Другая вента далека.
Останьтесь здесь: готов вам ужин;
В камине разложен огонь;
Постеля есть — покой вам нужен,
А к стойлу тянется ваш конь».
«Мне путешествие привычно
И днем и ночью — был бы путь, —
Тот отвечает. — Неприлично
Бояться мне чего-нибудь.
Я дворянин, — ни черт, ни воры
Не могут удержать меня,
Когда спешу на службу я».
И дон Альфонс коню дал шпоры,
И едет рысью. Перед ним
Одна идет дорога в горы
Ущельем тесным и глухим.
Вот выезжает он в долину;
Какую ж видит он картину?
Кругом пустыня, дичь и голь…
А в стороне торчит глаголь,
И на глаголе том два тела
Висят. Закаркав, отлетела
Ватага черная ворон,
Лишь только к ним подъехал он.
То были трупы двух гитанов,
Двух славных братьев-атаманов,
Давно повешенных и там
Оставленных в пример ворам.
Дождями небо их мочило,
А солнце знойное сушило,
Пустынный ветер их качал,
Клевать их ворон прилетал.
И шла молва в простом народе,
Что, обрываясь по ночам,
Они до утра на свободе
Гуляли, мстя своим врагам.
Альфонсов конь всхрапел и боком
Прошел их мимо, и потом
Понесся резво, легким скоком,
С своим бесстрашным седоком.
Поедем, я готов, куда бы вы, друзья
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем… но, друзья,
Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу,
Как дань привычную, любовь я принесу?
Я надену потёртые джинсы
Я надену потёртые джинсы,
Ваксой шузы быстрее натру,
Наплевав на последний свой принцип,
Автостопом в Европу попру!
Знаю, примет меня старушка,
В гости сразу меня позовёт,
Угостит итальянской «ватрушкой»,
И искристого Асти нальёт.
В венском вальсе мы с нею закружим,
На корриду случайно зайдём,
Выпьем пива немецкого кружку,
Гранд-канал на гондоле пройдём.
А когда я залезу на Альпы,
Чтоб взглянуть на неё с высоты,
Я почувствую, будто я — сталкер,
Я один средь земной красоты!
Путешественник
Друзья меня провожали
В страну телеграфных столбов.
Сочувственно руку мне жали:
«Вооружен до зубов?
Опасностями богата
Страна эта! Правда ведь? Да?
Но мы тебя любим, как брата,
Молнируй, коль будет нужда!»
И вот она на востоке,
Страна телеграфных столбов,
И люди совсем не жестоки
В стране телеграфных столбов,
И есть города и селенья
В стране телеграфных столбов,
Гулянья и увеселенья
В стране телеграфных столбов!
Вхожу я в железные храмы
Страны телеграфных столбов,
Оттуда я шлю телеграммы —
Они говорят про любовь,
Про честь, и про грусть, и про ревность,
Про то, что я все-таки прав.
Твоих проводов песнопевность
Порукой тому, телеграф!
Но всё ж приближаются сроки,
Мои дорогие друзья!
Ведь я далеко на востоке,—
Вам смутно известно, где я.
Ищите меня, телефоньте,
Молнируйте волю судьбы!
Молчание…
На горизонте
Толпятся немые столбы.
Мы в жизни часто отправляемся в дорогу
Мы в жизни часто отправляемся в дорогу,
К родным, на отдых, по делам, к друзьям,
Нам интересного встречается так много,
Что все запомнить не под силу нам!
И каждый новый день, как приключение,
За поворотом новые места, нас ждут —
Красивая природа, города,
Счастливые и интересные мгновенья!
Нас путешествия встречают каждый день —
В различных областях рутинной жизни,
Мы открываем что-то новое в себе —
Стремясь познать неведомые дали!
О, сколько неизведанного в них —
В тех удивительных местах, в далеких странах,
Которые нам доведется посетить!
Открытиям мы новым будем рады.
Костёр горит
Костёр горит, вокруг сидим,
Гитара льёт мотив простой.
На небо улетает дым
И пропадает над землёй.
Здесь в стороне от суеты,
Что городом любым живёт,
Вдохнём частицы красоты
Себе на целый год вперёд.
Палатки, речка, соловей,
Восход, закат, еда с дымком.
Мы станем чуточку добрей
Пропахнув за поход костром.
И пусть тропинка-переход
Из городского круга в лес
Ещё не раз нас приведёт
Всех в необъятный мир чудес.
И пусть пейзаж и наш кураж
Не расстаются никогда.
Давайте также включим в стаж
Походы наши все сюда!
Над степью весенней
Над степью весенней
Раскрылся рассвет.
Всем нашим сомненьям
Дорога — ответ.
Мир — глобус, не карта,
Не съедешь за край.
Не бойся азарта,
С ветрами играй.
Читают колеса
Дорогу с листа.
На наши вопросы
Отгадка проста.
Бесстрашны, как боги,
Не просим, не ждем.
Пока мы в дороге —
Мы вечно живем.
Забыв учебу и работу
Забыв учебу и работу,
Вы вновь в Европу собрались,
Решив направить свои стопы
К парижской церкви Сен-Сюльпис.
За что такую панораму
Все возвели на пьедестал?
Да просто про неё Дэн Браун
В своем романе написал.
Ищите впечатлений сами,
Преследуя благую цель,
Любуйтесь с толком витражами
Старинной церкви Сен-Шапель,
Иль восхищайтесь ароматом,
Пьянящим пряно и остро,
В старинном парке рядом с замком –
Чудесным замком Фонтенбло.
Ещё в XII столетии
Король французский Людовик
Решил построить замки эти
Для игр охотничьих своих.
Оставим мысли о работе –
Работать будем в сентябре!
Увидеть Сен-Мишель охота,
Прекрасный замок на скале.
Почтенный возраст у аббатства:
Ему уже столетий шесть!
Чтобы на гору вверх взобраться,
Придется сильно попотеть.
Но отдых сих страданий стоит!
Ведь ощущенье красоты
И тяга к странствиям достойны
И сил, и чувства, и мечты!
Путешествие к Гоголю
1
Как утешительно-тиха
и как улыбчиво-лукава
в лугов зеленые меха
лицом склоненная Полтава.
Как одеяния чисты,
как ясен свет, как звон негулок,
как вся для медленных прогулок,
а не для бешеной езды.
Здесь божья слава сердцу зрима.
Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь.
Отсюда Гоголь видел Русь,
а уж потом смотрел из Рима…
Хоть в пенье радужных керамик,
в раю лошадок и цветов
Остаться сердцем не готов,
у старых лип усталый странник,-
но так нежна сия земля
и так добра сия десница,
что мне до смерти будут сниться
Полтава, полдень, тополя.
Край небылиц, чей так целебен
спасенный чудом от обнов
реки, деревьев и домов
под небо льющийся молебен.
Здесь сердце Гоголем полно
и вслед за ним летит по склонам,
где желтым, розовым, зеленым
шуршит волшебное панно.
Для слуха рай и рай для глаза,
откуда наш провинциал,
напрягшись, вовремя попал
на праздник русского рассказа.
Не впрок пойдет ему отъезд
из вольнопесенных раздолий:
сперва венец и капитолий,
а там — безумие и крест.
Печаль полуночной чеканки
коснется дикого чела.
Одна утеха — Вечера
на хуторе возле Диканьки…
Немилый край, недобрый час,
на людях рожи нелюдские,-
и Пушкин молвит, омрачась:
— О Боже, как грустна Россия!..
Пора укладывать багаж.
Трубит и скачет Медный всадник
по душу барда. А пока ж
он — пасечник, и солнце — в садик.
И я там был, и я там пил
меда, текущие по хвое,
где об утраченном покое
поет украинский ампир…
2
А вдали от Полтавы, весельем забыт,
где ночные деревья угрюмы и шатки,
бедный-бедный андреевский Гоголь сидит
на собачьей площадке.
Я за душу его всей душой помолюсь
под прохладной листвой тополей и шелковиц
но зовет его вечно Великая Русь
от родимых околиц.
И зачем он на вечные веки ушел
за жестокой звездой окаянной дорогой
из веселых и тихих черешневых сел
с Украины далекой?
В гефсиманскую ночь не моли, не проси:
«Да минует меня эта жгучая чара»,-
никакие края не дарили Руси
драгоценнее дара.
То в единственный раз через тысячу лет
на серебряных крыльях ночных вдохновений
в злую высь воспарил — не писательский, нет —
мифотворческий гений…
Каждый раз мы приходим к нему на поклон,
как приедем в столицу всемирной державы,
где он сиднем сидит и путает ворон
далеко от Полтавы.
Опаленному болью, ему одному
не обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль?
Я, как ласточку, сердце его подниму.
— Вы послушайте. Гоголь.
У любимой в ладонях из Ворсклы вода.
Улыбнитесь, попейте-ка самую малость.
Мы оттуда, где, ветрена и молода,
Ваша речь начиналась.
Кони ждут. Колокольчик дрожит под дугой.
Разбегаются люди — смешные козявки.
Сам Сервантес Вас за руку взял, а другой
Вы касаетесь Кафки.
Вам Италию видно. И Волга видна.
И Гремит наша тройка по утренней рани.
Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струна
зазвенела в тумане…
Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец.
Только тень наклонилась, горька и горбата,
словно с милой Диканьки повеял чабрец
и дошло до Арбата…
За овитое терньями сердце волхва,
за тоску, от которой вас Боже избави,
до полынной земли, Петербург и Москва,
поклонитесь Полтаве.
Ослепительное
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать долго, долго,
Припоминая вечера,
Когда не мучило «вчера»
И не томили цепи долга;
И в море врезавшийся мыс,
И одинокий кипарис,
И благосклонного Гуссейна,
И медленный его рассказ,
В часы, когда не видит глаз
Ни кипариса, ни бассейна.
И снова властвует Багдад,
И снова странствует Синдбад,
Вступает с демонами в ссору,
И от египетской земли
Опять уходят корабли
В великолепную Бассору.
Купцам и прибыль и почет.
Но нет; не прибыль их влечет
В нагих степях, над бездной водной;
О тайна тайн, о птица Рок,
Не твой ли дальний островок
Им был звездою путеводной?
Ты уводила моряков
В пещеры джинов и волков,
Хранящих древнюю обиду,
И на висячие мосты
Сквозь темно-красные кусты
На пир к Гаруну-аль-Рашиду.
И я когда-то был твоим,
Я плыл, покорный пилигрим,
За жизнью благостной и мирной,
Чтоб повстречал меня Гуссейн
В садах, где розы и бассейн,
На берегу за старой Смирной.
Когда же… Боже, как чисты
И как мучительны мечты!
Ну что же, раньте сердце, раньте, —
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать о Леванте.
Путешествие
Изрядная река вплыла в окно вагона.
Щекою прислонясь к вагонному окну,
я думал, как ко мне фортуна благосклонна:
и заплачу’ за всех, и некий дар верну.
Приехали. Поддав, сонеты прочитали,
сплошную похабель оставив на потом.
На пароходе в ночь отчалить полагали,
но пригласили нас в какой-то важный дом.
Там были девочки: Маруся, Роза, Рая.
Им тридцать с гаком, все филологи оне.
И чёрная река от края и до края
на фоне голубом в распахнутом окне.
Читали наизусть Виталия Кальпиди.
И Дозморов Олег мне говорил: «Борис,
тут водка и икра, Кальпиди так Кальпиди.
Увы, порочный вкус. Смотри, не матерись».
Да я не матерюсь. Белеют пароходы
на фоне голубом в распахнутом окне.
Олег, я ошалел от водки и свободы,
и истина твоя уже открылась мне.
За тридцать, ну и что. Кальпиди так Кальпиди.
Отменно жить: икра и водка. Только нет,
не дай тебе Господь загнуться в сей квартире,
где чтут подобный слог и всем за тридцать лет.
Под утро я проснусь и сквозь рваньё тумана,
тоску и тошноту, увижу за окном:
изрядная река, её названье — Кама.
Белеет пароход на фоне голубом.
Приглашение к путешествию
Вот она, в сверканье новых дней!
Вы слыхали что-нибудь о ней?
Вы слыхали, как гремит она,
Выбив из любого валуна
Звон и гром, звон и гром?
Вы видали, как своим добром,
Золотом своим и серебром
Хвастается Ладога моя,
Вы слыхали близко соловья,
На раките, над речной водой?
Вы видали месяц молодой
Низко-низко — просто над волной?
Сам себе не верит: он двойной!
Вы видали Севера красу?
Костянику ели вы в лесу?
Гоноболь, чернику, землянику,
Ежевику? Мяли повилику?
Зверобой, трилистник, медуницу?
Сон снимали сказкой-небылицей?
С глаз сгоняли, как рукой?
Вы стояли над рекой
Луговой, достойной песни?..
Если нет и если, если
Вы отправитесь в дорогу,
Пусть стихи мои помогут
К нам прийти, в родимый край.
Так что знайте,
Так что знай…
Атлантический океан
Испанский камень
слепящ и бел,
а стены —
зубьями пил.
Пароход
до двенадцати
уголь ел
и пресную воду пил.
Повёл
пароход
окованным носом
и в час,
сопя,
вобрал якоря
и понесся.
Европа
скрылась, мельчась.
Бегут
по бортам
водяные глыбы,
огромные,
как года,
Надо мною птицы,
подо мною рыбы,
а кругом —
вода.
Недели
грудью своей атлетической —
то работяга,
то в стельку пьян —
вздыхает
и гремит
Атлантический
океан.
«Мне бы, братцы,
к Сахаре подобраться…
Развернись и плюнь —
пароход внизу.
Хочу топлю,
хочу везу.
Выходи сухой —
сварю ухой.
Людей не надо нам —
малы к обеду.
Не трону…
ладно…
пускай едут…»
Волны
будоражить мастера?:
детство выплеснут;
другому —
голос милой.
Ну, а мне б
опять
знамёна простирать!
Вон —
пошло,
затарахтело,
загромило!
И снова
вода
присмирела сквозная,
и нет
никаких сомнений ни в ком.
И вдруг,
откуда-то —
чёрт его знает! —
встаёт
из глубин
воднячий Ревком.
И гвардия капель —
воды партизаны —
взбираются
ввысь
с океанского рва,
до неба метнутся
и падают заново,
порфиру пены в клочки изодрав.
И снова
спаялись воды в одно,
волне
повелев
разбурлиться вождём.
И прет волнища
с под тучи
на дно —
приказы
и лозунги
сыплет дождём.
И волны
клянутся
всеводному Цику
оружие бурь
до победы не класть.
И вот победили —
экватору в циркуль
Советов-капель бескрайняя власть.
Последних волн небольшие митинги
шумят
о чём-то
в возвышенном стиле.
И вот
океан
улыбнулся умытенький
и замер
на время
в покое и в штиле.
Смотрю за перила.
Старайтесь, приятели!
Под трапом,
нависшим
ажурным мостком,
при океанском предприятии
потеет
над чем-то
волновий местком.
И под водой
деловито и тихо
дворцом
растёт
кораллов плетёнка,
чтоб легше жилось
трудовой китихе
с рабочим китом
и дошкольным китёнком.
Уже
и луну
положили дорожкой.
Хоть прямо
на пузе,
как по суху, лазь.
Но враг не сунется —
в небо
сторожко
глядит,
не сморгнув,
Атлантический глаз.
То стынешь
в блеске лунного лака,
то стонешь,
облитый пеною ран.
Смотрю,
смотрю —
и всегда одинаков,
любим,
близок мне океан.
Вовек
твой грохот
удержит ухо.
В глаза
тебя
опрокинуть рад.
По шири,
по делу,
по крови,
по духу —
моей революции
старший брат.