Путешествие. Путёвка.
Изучение пути.
И на каждой остановке
так и хочется сойти!
В полдень еду, в полночь еду,
одинешенька-одна.
Только дым летит по следу,
только легкая весна.
И висит в окне вагона
безбилетная звезда.
Сквозь пустынные перроны
пробегают поезда.
Поезда меридианы
перешли наискосок,
бьются ложечки в стаканах,
точно кровь звенит в висок.
И бормочут вслух колеса,
и поют в любом купе,
и от самого откоса
золотая кружит степь.
Если просят — запеваю,
не попросят — помолчу.
Никого не вспоминаю
и открыток не строчу.
Не гуди ты, сердце злое,
ты свободно, ты одно.
Перестукнется с тобою
встречный поезд за окном.
Только поезд — мы не встретим
ни зазнобы, ни тоски.
Только марево да ветер,
зеленые огоньки…
Стихи про поезд
Проводил ночные поезда
Проводил ночные поезда,
Промелькнула ты в ночном халатике.
Выхожу на связь с тобой, звезда,
Выхожу на связь с тобой, Галактика.
Жители иных планет,
Существа неведомо далекие,
Много ль вас? Иль вовсе нет?
Вы — как мы? Иль вы — четвероногие?
Посигнальте! Дайте ноту «ля»,
Для настройки служит хорошо она.
Может быть, услышит вас Земля
И тотчас пошлет за вами Шонина?
Жду ответа, стоя на земле.
В пальцах мну пахучую былиночку.
Тишина, петух поет в селе,
А другой спешит к нему на выручку.
Опрокинут неба звездный ковш,
Кроны не шелохнут тополиные.
Нет и нет ответа. Что ж,
Будем ждать, земляне терпеливые.
От родимых сёл, сёл
От родимых сёл, сёл!
— Наваждений! Новоявленностей!
Чтобы поезд шел, шел,
Чтоб нигде не останавливался,
Никуда не приходил.
В вековое! Незастроенное!
Чтобы ветер бил, бил,
Выбивалкою соломенною
Просвежил бы мозг, мозг
— Всё осевшее и плесенное! —
Чтобы поезд нёс, нёс,
Быстрей лебедя, как в песенке…
Сухопутный шквал, шквал!
Низвержений! Невоздержанностей!
Чтобы поезд мчал, мчал,
Чтобы только не задерживался.
Чтобы только не срастись!
Не поклясться! не насытиться бы!
Чтобы только — свист, свист
Над проклятою действительностью.
Феодальных нив! Глыб
Первозданных! незахватанностей!
Чтобы поезд шиб, шиб,
Чтобы только не засматривался
На родимых мест, мест
Августейшие засушенности!
Всё едино: Пешт, — Брест —
Чтобы только не заслушивался.
Никогда не спать! Спать?!
Грех последний, неоправданнейший…
Птиц, летящих вспять, вспять
По пятам деревьев падающих!
Чтоб не ночь, не две! — две?! —
Еще дальше царства некоего —
Этим поездом к тебе
Все бы ехала и ехала бы.
Мексика — Нью-йорк
Бежала
Мексика
от буферов
горящим,
сияющим бредом.
И вот
под мостом
река или ров,
делящая
два Ларедо.
Там доблести —
скачут,
коня загоня,
в пятак
попадают
из кольта,
и скачет конь,
и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
железо —
не расшатать!
Ни воли,
ни жизни,
ни нерва вам!
И сразу
рябит
тюрьма решета
вам
для знакомства
для первого.
По рельсам
поезд сыпет,
под рельсой
шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
под нами миссисипится.
По бокам
поезда
не устанут сновать:
или хвост мелькнёт,
или нос.
На боках поездных
страновеют слова:
«Сан-Луис»,
«Мичиган»,
«Иллинойс»!
Дальше, поезд,
огнями расцвеченный!
Лез,
обгоняет,
храпит.
В Нью-Йорк несётся
«Твенти сенчери
экспресс».
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
в этажи затеряв
путей
и проволок множь.
Теряй шапчонку,
глаза задеря,
всё равно —
ничего не поймёшь!
В шикарном вагоне, в вагоне-салоне… (Главполитпросвет №315)
1.
В шикарном вагоне,
в вагоне-салоне,
три француза едут
и ведут меж собой беседу.
2.
Говорит Нуланс, трясясь от смеха:
«Вот будет потеха, —
3.
как доедем до голодных мест,
сразу выпустим манифест:
4.
«Кто хочет есть всласть —
свергай советскую власть.
5.
Вот вам царь, вот царица,
а вот рожь и пшеница».
6.
Говорит Жиро,
подмигнув хитро:
7.
«Этого мало, —
мы их поприжмем сначала;
8.
пусть попотеют как следует,
а потом пообедают».
9.
Говорит По, генерал бравый:
<«Зачем кормить всей оравой?>
10.
Мы их числом поубавим —
тихих оставим.
11.
А кто с норовом вздорным —
того вздернем».
12.
Друзья, расхо?дитесь о?ченно.
Россия — не ваша вотчина!
Машинист
По насыпи поезд мчится,
Лишь снег да метель кругом…
Огни деревень, как птицы,
Мелькают в снегу ночном.
Ночь… Ночь… Ночь впереди…
Снег… Снег… Снег на пути…
Зорче вдаль, машинист, гляди!
Удачи тебе в пути!
А сзади в вагонах люди, –
Как должен ты их беречь!
И в каждом вагоне судьбы
И радость грядущих встреч.
А поезд сквозь ночь несётся,
О чём-то поют пути…
И поезда сердце бьётся
В твоей, машинист, груди.
Ночь… Ночь… Ночь впереди…
Снег… Снег… Снег на пути…
Зорче вдаль, машинист, гляди!
Удачи тебе в пути!
Скорый поезд в ночи
О, мягкое и темное скольженье —
И, как мечты, в ночи деревья пролетают.
Но все сильней атласно-мягкое качанье:
Мечты, напившись нежности, листву дерев ласкают.
Зеленый свет вдруг влет
Бьет,
Атлас тот темный
Рвет.
Все ярче темнота
Встает,
И открываются врата
В огнем разорванной ночи,
Что в страхе молча кричит
И к стенам голубым бежит с пути.
По ней летит,
В темень свет неся,
В искрах вся,
В блеске вся,
Жар неся,
Светлая змеечка звонко,
Громко —
Все к звездам
В вышине, к далеким звездам,
К тем немыслимым, ждущим нас далям звездным.
Мчит, как судьба, мой скорый ночью так небережно,
С бедой тоски, с восторгом счастья, а порой отверженно,
В нем люди — люди, что могли
Так много в жизни для меня бы значить.
И та очерченная светом тень,
Возможно, женщина, что вдруг
Могла бы стать мне песней, жизнью — всем на свете.
Прощай…
Мерцает бледно горизонт и пьет,
Томясь, снопы огня и ест последний блик.
Стоят деревья, страх еще их бьет.
Затем они уснут опять на миг.
И стены снова в темень уползают.
Укроет черный бархат снова все пути.
Атласные оборки снова проступают…
И лишь душа моя горит и жаждет далей звездных —
ей сна не найти.
Уж, и весело
О скуке
на этом свете
Гоголь
говаривал много.
Много он понимает —
этот самый ваш
Гоголь!
В СССР
от веселости
стонут
целые губернии и волости.
Например,
со смеха
слёзы потопом
на крохотном перегоне
от Киева до Конотопа.
Свечи
кажут
язычьи кончики.
11 ночи.
Сидим в вагончике.
Разговор
перекидывается сам
от бандитов
к Брынским лесам.
Остановят поезд —
минута паники.
И мчи
в Москву,
укутавшись в подштанники.
Осоловели;
поезд
темный и душный,
и легли,
попрятав червонцы
в отдушины.
4 утра.
Скок со всех ног.
Стук
со всех рук:
«Вставай!
Открывай двери!
Чай, не зимняя спячка.
Не медведи-звери!»
Где-то
с перепугу
загрохотал наган,
у кого-то
в плевательнице
застряла нога.
В двери
новый стук
раздраженный.
Заплакали
разбуженные
дети и жены.
Будь что будет…
Жизнь —
на ниточке!
Снимаю цепочку,
и вот…
Ласковый голос:
«Купите открыточки,
пожертвуйте
на воздушный флот!»
Сон
еще
не сошел с сонных,
ищут
радостно
карманы в кальсонах.
Черта
вытащишь
из голой ляжки.
Наконец,
разыскали
копеечные бумажки.
Утро,
вдали
петухи пропели…
— Через сколько
лет
соберет он на пропеллер?
Спрашиваю,
под плед
засовывая руки:
— Товарищ сборщик,
есть у вас внуки?
— Есть, —
говорит.
— Так скажите
внучке,
чтоб с тех собирала,
— на ком брючки.
А этаким способом
— через тысячную ночку —
соберете
разве что
на очки летчику. —
Наконец,
задыхаясь от смеха,
поезд
взял
и дальше поехал.
К чему спать?
Позевывает пассажир.
Сны эти
только
нагоняют жир.
Человеческим
происхождением
гордятся простофили.
А я
сожалею,
что я
не филин.
Как филинам полагается,
не предаваясь сну,
ждал бы
сборщиков,
взлезши на сосну.
Вот огромный поезд из Ростова
Вот огромный поезд из Ростова
С грохотом примчал твои глаза,
И не только сам,— восторгом снова
Дрогнул и московский мой вокзал.
Словно там, в глазах, взгорался порох
Так и порывалась взглядом их…
И пошла, взлучая черный всполох,
Чаровать знакомых и чужих.
Даже и приказчик магазина
Облик свой прилавочный терял
И твое простое имя — Нина,—
Услыхав, невольно повторял.
Черный всполох глаз и это имя!
Как твой образ мною завладел!
Мнилось, что твоими же, твоими
На тебя глазами я глядел.
Теребил ли день в житейском рвенье,
Иль склонялся ночи тихий час,—
Так вот и ворочалась в виденье
Всполохом прекрасных черных глаз.
Были нежны помыслы и грубы:
Длить восторг иль, тело обнажа…
И теснились пьяной тягой губы,
Слитной завистью дрожа.
Вдруг твои глаза назад мотнулись,
И, как я, готовый загрустить,
Каждый угол переулков, улиц
Их просил подольше погостить.
И просила каждая витрина:
«Милая, помедли, погляди!»
А в груди-то у меня, в груди
Так и колотилось: «Нина, Нина,
Нина, Нина, погоди!»
Погоди! В волненье вдохновенном,
Под прекрасный черный всполох глаз,
Эх, о самом, самом сокровенном
Я б тебе поведал свой рассказ.
Но огромный поезд в даль Ростова
От меня умчал твои глаза.
Дрогнул сам прощальной дрожью слова,
Дрогнул и московский мой вокзал.
Двое
У поезда, застыв, задумавшись —
в глазах бездонно и черно,-
стояли девушка и юноша,
не замечая ничего.
Как будто все узлы развязаны
и все, чем жить, уже в конце,-
ручьями светлыми размазаны
слезинки на ее лице.
То вспыхивает, не стесняется,
то вдруг, не вытирая щек,
таким сияньем осеняется,
что это больно, как ожог.
А руки их переплетенные!
Четыре вскинутых руки,
без толмача переведенные
на все земные языки!
И кто-то буркнул:- Ненормальные!-
Но сел, прерывисто дыша.
К ним, как к магнитной аномалии,
тянулась каждая душа.
И было стыдно нам и совестно,
но мы бесстыдно все равно
по-воровски на них из поезда
смотрели в каждое окно.
Глазами жадными несметными
скользили по глазам и ртам.
Ведь если в жизни чем бессмертны мы,
бессмертны тем, что было там.
А поезд тронулся. И буднично —
неужто эта нас зажгла?-
с авоськой, будто бы из булочной,
она из тамбура зашла.
И оказалась очень простенькой.
И некрасива, и робка.
И как-то неумело простыни
брала из рук проводника.
А мы, уже тверды, как стоики,
твердили бодро:- Ну, смешно!
И лихо грохало о столики
отчаянное домино.
Лились борщи, наваром радуя,
гремели миски, как тамтам,
летели версты, пело радио…
Но где-то,
где-то,
где-то там,
вдали, в глубинках, на скрещении
воспоминаний или рельс
всплывало жгучее свечение
и озаряло все окрест.
И двое, раня утро раннее,
перекрывая все гудки,
играли вечное, бескрайнее
в четыре вскинутых руки!
Когда так много позади
Когда так много позади
Всего, в особенности — горя,
Поддержки чьей-нибудь не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
И глубже. Это превосходство —
Не слишком радостное. Но
Уж если чувствовать сиротство,
То лучше в тех местах, чей вид
Волнует, нежели язвит.
Поезд врывается в древние скалы
Поезд врывается в древние скалы, —
Слева и справа гранит.
Вот на тропе пешеход запоздалый
Стал, прислонился, глядит.
Вырвались… Склоны, покрытые лесом,
Домики, поле, река,
Старая кирка под черным навесом.
Даль — хороша, далека.
Дальше… Опять надвигаются горы,
Замок сошел на утес,
Черные сосны, расщелин узоры…
Грохот и хохот колес!
Поезда Окружной дороги
Поезда Окружной дороги
раскричались, как петухи.
Встав на цыпочки на пороге,
входит утро в мои стихи,
прямо в душу мою, и будит
вечно тлеющий огонек
ожидания: что-то будет!-
день огромен, вечер далек.
Утро. В солнечных бликах, в громе,
полный песен и слов любви,
день, как целая жизнь, огромен,
задыхайся, спеши, живи!
Утро — первый листок в тетради
в золотые твои года.
Не поставить бы кляксы за день.
Утром кажется: никогда!
Утро — первая встреча в школе,
первый день сентября, первый класс.
Быть отличниками в нашей воле,
твердо верит каждый из нас.
Стало быть, мы повинны сами
в кляксах, в двойках, в тысяче бед,
за которые вечерами
неизбежно держать ответ.
Как лес восстановить по пням?
Как лес восстановить по пням?
Где слово, чтоб поднять умерших?
Составы, стоны, суетня,
Пурга да кислый хлеб промерзший.
Четвертый день вагон ползет.
Проходим сутки еле-еле.
На невысоких сопках лед
Да раскоряченные ели.
А сверху колкий снег валит.
Ребята спят, ползет вагон.
В печурке огонек юлит.
Сидишь и смотришь на огонь.
Так час пройдет. Так ночь пройдет.
Пора б заре сквозь темноту —
Да нет вот, не светает тут…
Ползут часы. Ползет вагон.
Сидишь и смотришь на огонь.
Но только голову нагни,
Закрой глаза, накройся сном —
В глазах огни, огни, огни,
И тени в воздухе лесном.
…Потом в горах — огни, огни,
Под ветром осыпались дни,
Летели поезда,
И загоралася для них
Зеленая звезда.
…Вперед сквозь горы!
Предо мной распахивалась синь.
Пахнуло солью и смолой,
Гудок взревел: «Неси-и!»
Три солнца —
сквозь туннель
в просвет.
Рывок — и тьма назад,
И сразу нестерпимый свет
Ударил мне в глаза.
Займитесь чтением в вагоне
Займитесь чтением в вагоне,
Чтоб не дразнил вас внешний блеск,
Чтоб не манили гул и плеск.
Займитесь чтением в вагоне,
Иль куйте в дремном перезвоне
За арабеском арабеск.
Займитесь чтением в вагоне,
Чтоб не дразнил вас внешний блеск.