Читать стихотворения онлайн
Да, целовала и знала
губ твоих сладких след,
губы губам отдавала,
греха тут нет.
От поцелуев губы
только алей и нежней.
Зачем же были так грубы
слова обо мне.
Погас уже четыре года
огонь твоих серых глаз.
Слаще вина и меда
был нашей встречи час.
Помнишь, сквозь снег над порталом
готической розы цветок,
Как я тебя обижала,
как ты поверить мог.
Это было написано начерно,
а потом уже переиначено
(поре-и, пере-на, пере-че, пере-но…) —
перечеркнуто и, как пятно, сведено;
это было — как мучаться начато,
за мгновенье — как судорогой сведено,
а потом
переписано заново, начисто
и к чему-то неглавному сведено.
Это было написано начерно,
где все больше, чем начисто, значило.
Черновик—это словно знакомство случайное,
неоткрытое слово на «нео»,
когда вдруг начинается необычайное:
нео-день, нео-жизнь, нео-мир, нео-мы,
неожиданность встречи перед дверьми
незнакомых — Джульетты с Ромео.
Вдруг —
кончается будничность!
Начинается будущность
новых глаз, новых губ, новых рук, новых встреч,
вдруг губам возвращается нежность и речь,
сердцу — биться способность.
как новая область
вдруг открывшейся жизни самой,
вдруг не нужно по делу, не нужно домой,
вдруг конец отмиранию и остыванию,
нужно только, любви покоряясь самой,
удивляться всеобщему существованию
и держать
и сжимать эту встречу в руках,
все дела посторонние выронив…
Это было написано все на листках,
рваных, разных размеров, откуда-то вырванных.
Отчего же так гладко в чистовике,
так подогнано все и подобрано,
так уложено ровно в остывшей строке,
после правки и чтенья подробного?
И когда я заканчивал буквы стирать
для полнейшего правдоподобия —
начинал, начинал, начинал он терять
все свое, всее мое, все оссбое,
умирала моя черновая тетрадь,
умирала небрежная правда помарок,
мир. который был так неожидан и ярок
и который увидеть сумели бы вы,
в этом сам я повинен, в словах не пришедших,
это было как встреча
двух — мимо прошедших,
как любовь, отвернувшаяся от любви.
А помнишь, друг, команду с нашего двора?
Послевоенный — над верёвкой — волейбол,
Пока для секции нам сетку не украл
Четвёртый номер — Коля Зять, известный вор.
А первый номер на подаче — Владик Коп,
Владелец страшного кирзового мяча,
Который, если попадал кому-то в лоб,
То можно смерть установить и без врача.
А наш защитник, пятый номер — Макс Шароль,
Который дикими прыжками знаменит,
А также тем, что он по алгебре король,
Но в этом двор его нисколько не винит.
Саид Гиреев, нашей дворничихи сын,
Торговец краденым и пламенный игрок.
Серёга Мухин, отпускающий усы,
И на распасе — скромный автор этих строк.
Да, такое наше поколение —
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужёсткие крепления
Или радиолы во дворах.
А вот противник — он нахал и скандалист,
На игры носит он то бритву, то наган:
Здесь капитанствует известный террорист,
Сын ассирийца, ассириец Лев Уран,
Известный тем, что, перед властью не дрожа,
Зверю-директору он партой угрожал,
И парту бросил он с шестого этажа,
Но, к сожалению для школы, не попал.
А вот и сходятся два танка, два ферзя —
Вот наша Эльба, встреча войск далёких стран:
Идёт походкой воровскою Коля Зять,
Навстречу — руки в брюки — Лёвочка Уран.
Вот тут как раз и начинается кино,
И подливает в это блюдо остроты
Белова Танечка, глядящая в окно, —
Внутрирайонный гений чистой красоты.
Ну что, без драки? Волейбол так волейбол!
Ножи оставлены до встречи роковой,
И Коля Зять уже ужасный ставит «кол»,
Взлетев, как Щагин, над верёвкой бельевой.
Да, и это наше поколение —
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужёсткие крепления
Или радиолы во дворах.
…Мясной отдел. Центральный рынок. Дня конец.
И тридцать лет прошло — о боже, тридцать лет! —
И говорит мне ассириец-продавец:
«Конечно помню волейбол. Но мяса нет!»
Саид Гиреев — вот сюрприз! — подсел слегка,
Потом опять, потом отбился от ребят,
А Коля Зять пошёл в десантные войска,
И там, по слухам, он вполне нашёл себя.
А Макс Шароль — опять защитник и герой,
Имеет личность он секретную и кров.
Он так усердствовал над бомбой гробовой,
Что стал член-кором по фамилии Петров.
А Владик Коп подался в городок Сидней,
Где океан, балет и выпивка с утра,
Где нет, конечно, ни саней, ни трудодней,
Но нету также ни кола и ни двора.
Ну, кол-то ладно, — не об этом разговор, —
Дай бог, чтоб Владик там поднакопил деньжат.
Но где возьмёт он старый Сретенский наш двор? —
Вот это жаль, вот это, правда, очень жаль.
Ну, что же, каждый выбрал веру и житьё,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд.
И лишь майор десантных войск Н.Н.Зятьёв
Лежит простреленный под городом Герат.
Отставить крики! Тихо, Сретенка, не плачь!
Мы стали все твоею общею судьбой:
Те, кто был втянут в этот несерьёзный матч
И кто повязан стал верёвкой бельевой.
Да, уходит наше поколение —
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужёсткие крепления
Или радиолы во дворах.
Молодость, свет над башкою, случайные встречи.
Слушает море под вечер горячие речи,
чайка кричит и качается белый корабль —
этого вечера будет особенно жаль.
Купим пиджак белоснежный и белые брюки,
как в кинофильме, вразвалку подвалим к подруге,
та поразмыслит немного, но вскоре решит:
в августе этом пусть, ладно уж, будет бандит.
Всё же какое прекрасное позднее лето.
О удивление: как, у вас нет пистолета?
Два мотылька прилетают на розовый свет
спички, лицо озаряющей. Кажется, нет.
Спичка плывёт, с лица исчезает истома.
Нет, вы не поняли, есть пистолет, только дома.
Что ж вы не взяли? И чёрное море в ответ
гордо волнуется: есть у него пистолет!
Есть пистолет, чёрный браунинг в чёрном мазуте.
Браунинг? Врёте! Пойдёмте и не протестуйте,
в небе огромном зажглась сто вторая звезда.
Любите, Боря, поэзию? Кажется, да.
Любовь искали и не находили,
Любовь теряли и не берегли
«Любви не существует», —
Люди говорили…
А сами… умирали без любви…
Все кончено. И не вернуться вновь
Те встречи, что ждала и избегала,
Те мысли и та близость, что пугала,
И сладкие надежды на любовь.
Как часто мы имеем не ценя
И ценим только то, что не имеем,
Завидуем другим, себя жалеем,
В своих проблемах ближнего виня.
Не думая, как просто потерять
Все то ,что нам подарено судьбою,
Мы рушим счастье собственной рукою
И пробуем осколки подобрать.
Мы действуем смелее и… глупее,
Разлука не доставит удовольствий —
Не чувства мы теряем, а спокойствие
Себе при этом делая больнее.
Легко советовать другим, легко судить —
Чужая жизнь проходит стороной,
Своя — туман, где холодно одной.
Но, не смотря на это, нужно жить…
Хочу, чтоб ты меня забыл…
Молюсь об этом,как о чуде…
Тогда мне не хватило сил…
Сказать тебе, что «нас»не будет
Ты знаешь — больно уходить
Когда еще чуть-чуть, но любишь..
Безумно хочется забыть…
Но разве чувства те забудешь?
И встреча — дрожью по спине,
Сердечный стук, ладоней холод.
О чем ты? Брось, слова — пусты,
Они — всего лишь только повод
Хоть на мгновенье задержать,
Взглянуть в глаза…
Вдруг все вернется?
И все, ушедшее давно,
Тревожной болью всколыхнется…
Хочу, что б ты меня забыл,
Пусть хоть тебе не будет больно…
Но снова не хватает сил
И губы шепчут: «Помни»…
Я останусь слезою на мокром стекле,
Если сдавит виски… в ожидании вздоха…
…Это я наконец осознала, что мне..
Без тебя.. и с тобой
Одинаково плохо…
Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.
Сводом каменным кажется небо,
Уязвленное желтым огнем,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нем.
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи,-
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.
Поезда Окружной дороги
раскричались, как петухи.
Встав на цыпочки на пороге,
входит утро в мои стихи,
прямо в душу мою, и будит
вечно тлеющий огонек
ожидания: что-то будет!-
день огромен, вечер далек.
Утро. В солнечных бликах, в громе,
полный песен и слов любви,
день, как целая жизнь, огромен,
задыхайся, спеши, живи!
Утро — первый листок в тетради
в золотые твои года.
Не поставить бы кляксы за день.
Утром кажется: никогда!
Утро — первая встреча в школе,
первый день сентября, первый класс.
Быть отличниками в нашей воле,
твердо верит каждый из нас.
Стало быть, мы повинны сами
в кляксах, в двойках, в тысяче бед,
за которые вечерами
неизбежно держать ответ.
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
А я знала — их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!
Я обманут моей унылой
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый —
И я тоже. Умру с тобой!»
Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.
Я в расписании своём
Тебе назначу встречу.
Я так хочу побыть вдвоём.
На среду. В семь отмечу.
Так много дел. Бегу. Бегу.
Успеть бы всё ко срокам.
Остановиться не могу –
Ответственности много.
Спешу туда. Спешу сюда.
Всё не забыть стараюсь.
День на день так похож всегда.
Я без Тебя сломаюсь.
Мне нужен Ты! Поговорим?
Пусть на ходу, но всё же?
У нас есть время по пути,
А позже мы не сможем…
Всё по минутам, по часам.
Мой плотный график треснет.
Я так устала – видишь Сам.
Я не стою на месте.
Летят недели и года.
Будильник. Утро. Вечер.
И вновь в блокнотике — среда.
Тебе назначу встречу!
Я не пришла к Тебе в тот раз,
Меня вдруг задержали.
Я запишу попозже час,
Чтоб нас не отвлекали.
Итак. Восемь утра. Среда.
Давай ещё и вечер!
Двадцать ноль ноль и плюс — с утра.
Я две встречи отмечу!
С Тобой Господь! С Тобою быть
Хочу всегда и вечно.
Я так хочу поговорить!
Ведь время быстротечно.
Душа кричит: «Когда? Когда?
Мне нужно так немного.
Просто придти.» Но вот беда —
Нет времени для Бога!
Какая пустота вокруг.
Я каюсь. Каюсь. Каюсь.
Нет времени, мой верный Друг!
Я без Тебя сломаюсь.
Я на опаснейшем пути.
Иисус, я ускользаю!
Прости меня, Господь, прости!
Сама всё понимаю.
Заботы, бизнес, суета —
Как крепкая верёвка…
Не так важна для нас среда.
И время – отговорка.
Я в расписание своё
Смотрю теперь с слезами.
Всё время ценное Твоё
Заполнила делами.
Зачем? К чему? Когда же жить?
Куда сбежать, укрыться?
Когда же Господу служить?
Когда в Нём раствориться?
Ты ждёшь нас. Ждёшь. Всегда. Везде.
Не в среду и не в восемь.
Ты ждёшь нас даже в суете.
Спешишь к нам, если просим.
Летят недели и года…
Время несёт , не шутит…
Наступит час…и вот тогда
Среды уже не будет.
На улицах Москвы разлук не видят встречи,
Разлук не узнают бульвары и мосты.
Слепой дорогой встреч я шел в Замоскворечье,
Я шел в толпе разлук по улицам Москвы.
Со всех сторон я слышал ровный шорох,
Угрюмый шум забвений и утрат.
И было им, как мне, давно за сорок,
И был я им давным-давно не рад.
Июльский день был жарок, бел и гулок,
Дышали тяжко окна и дворы.
На Пятницкой свернул я в переулок,
Толпу разлук оставив до поры.
Лишь тень моя составила мне пару,
Чуть наискось и впереди меня,
Шурша, бежала тень по тротуару,
Спасаясь от губительного дня.
Шаги пошли уже за третью сотню,
Мы миновали каменный забор,
Как вдруг она метнулась в подворотню,
И я за ней прошел в зеленый двор.
Шумели во дворе густые липы,
Старинный терем прятался в листве,
И тихие послышались мне всхлипы,
И кто-то молвил: — Тяжко на Москве…
Умчишь по государеву указу,
Намучили меня дурные сны.
В Орде не вспомнишь обо мне ни разу,
Мне ждать невмочь до будущей весны.
Ливмя лились любовные реченья,
Но был давно составлен приговор
Прообразам любви и приключенья,
И молча я прошел в соседний двор.
На том дворе опять шумели липы,
Дом с мезонином прятался в листве,
И ломкий голос: — Вы понять могли бы,
Без аматёра тяжко на Москве.
Сейчас вы снова скачете в Тавриду,
Меня томят затейливые сны.
Я не могу таить от вас обиду,
Мне ждать нельзя до будущей весны.
Нет, я не взял к развитию интригу,
Не возразил полслова на укор,
Как дверь, закрыл раскрывшуюся книгу
И медленно пошел на третий двор.
На нем опять вовсю шумели липы,
Знакомый флигель прятался в листве,
И ты сказала: — Как мы несчастливы,
В сороковые тяжко на Москве.
Вернулся с финской — и опять в дорогу,
Меня тревожат тягостные сны.
Безбожница, начну молиться богу,
Вся изведусь до будущей весны.
А за тобой, как будто в Зазеркалье,
Куда пройти пока еще нельзя,
Из окон мне смеялись и кивали
Давным-давно погибшие друзья.
Меня за опоздание ругали,
Пророчили веселье до утра…
Закрыв лицо тяжелыми руками,
Пошел я прочь с последнего двора.
Не потому ли шел я без оглядки,
Что самого себя узнал меж них,
Что были все разгаданы загадки,
Что узнан был слагающийся стих?
Не будет лип, склонившихся навстречу,
Ни теремов, ни флигелей в листве,
Никто не встанет с беспокойной речью,
Никто не скажет: — Тяжко на Москве.
Вы умерли, любовные реченья,
Нас на цветной встречавшие тропе.
В поступке не увидеть приключенья,
Не прикоснуться, молодость, к тебе.
Бесчинная, ты грохотала градом,
Брала в полон сердца и города…
Как далека ты! Не достанешь взглядом…
Как Финский, как Таврида и Орда.
Захлопнулись ворот глухие вежды,
И я спросил у зноя и жары:
— Вы верите в зеленые надежды,
Вы верите в зеленые дворы?
Но тут с небес спустился ангел божий
И, став юнцом сегодняшнего дня,
Прошел во двор — имущий власть прохожий,
Меня легко от входа отстраня.
Ему идти зелеными дворами,
Живой тропой земного бытия,
Не увидать увиденного нами,
Увидеть то, что не увижу я.
На улицах Москвы разлук не видят встречи,
Разлук не узнают бульвары и мосты.
Слепой дорогой встреч я шел в Замоскворечье,
Я шел в толпе разлук по улицам Москвы.
Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные сумерки выдались!
И все позабылось,
Что помнить не хочется:
Обиды твои.
И мое одиночество.
Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Душа моя —
Как холостяцкая комната.
Ни взглядов твоих в ней,
Ни детского гомона.
Завалена книгами
Площадь жилищная,
Как сердце — словами…
Теперь уже лишними.
Ах, эти слова,
Будто листья опавшие.
И слезы —
На целую жизнь опоздавшие.
Не плачь.
У нас встреча с тобой,
А не проводы.
Мы снова сегодня наивны
И молоды.
Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные
Сумерки
Выдались!
Встают, встают за дымкой синей
Зеленые холмы.
В траве, как прежде, маргаритки,
И чьи-то глазки у калитки…
Но этой сказки героини
Апрельские — не мы!
Ты улыбнулась нам, Мария,
(Ты улыбалась снам!)
Твой лик, прозрачней анемоны,
Мы помним в пламени короны…
Но этой встречи феерия
Апрельская — не нам!
Что же! Здравствуй, Москва.
Отошли и мечты и гаданья.
Вот кругом ты шумишь,
вот сверкаешь, светла и нова
Блеском станций метро,
высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить
ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита,
всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою
и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий
свою прикрывая измену,
Ты продашь все спокойно:
и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил
приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы,
освященный снабженьем обман.
Так живешь ты, Москва!
Лжешь,
клянешься,
насилуешь память
И, флиртуя с историей,
с будущим крутишь роман.
Главное в жизни – любовь,
Встретив тебя, убедилась!
Жду нашей встречи я вновь,
Как же я сильно влюбилась!
Сквозь музыку и радость встречи
Банально-бальный разговор —
Твои сияющие плечи,
Твой романтично-лживый взор.
Какою нежной и покорной
Ты притворяешься теперь!
Над суетою жизни вздорной,
Ты раскрываешь веер черный,
Как в церковь открывают дверь.